Неточные совпадения
— А этот господин, — продолжал Михайло Борисович, мотнув головой
на дверь и явно разумея под именем господина ушедшего генерала, — желает получить известное место, и между ними произошло, вероятно, такого рода facio ut facias [я делаю, чтобы ты делал (лат.).]: «вы-де схлопочите мне место, а я у
вас куплю за это дом в мое ведомство»… А? — заключил Михайло Борисович, устремляя
на барона смеющийся взгляд, а тот при этом сейчас же потупился, как будто бы ему даже совестно
было слушать подобные вещи.
Я накупил по этому отделу книг, и мы с
вами будем вместе читать их: я заранее прихожу в восторг, представляя себе эти прекрасные вечера, которые мы
будем с
вами посвящать
на общую нашу работу в вашей гостиной.
— А вот что медики-с, скажу я
вам на это!.. — возразил Елпидифор Мартыныч. — У меня тоже вот в молодости-то бродили в голове разные фанаберии, а тут как в первую холеру в 30-м году сунули меня в госпиталь, смотришь, сегодня умерло двести человек, завтра триста, так уверуешь тут,
будешь верить!
— Знаете что? — начала она потом, прищуривая немного свои черные глаза, и с этим выражением лица
была очень хороша собою. — Я непременно хочу у
вас спросить об одной вещи: что, княгиня сердится
на меня, что ли, за что-нибудь?
—
Вам нечего и выдумывать себе никакой особенной специальности, а берите такую, какая она
есть в обществе.
Вы человек умный, способный: поезжайте в Петербург, в который
вы и без того беспрестанно ездите, и поступайте там
на службу.
— Князь приказал
вас спросить, — доложил ей при этом управляющий, — как
вам будет угодно получать деньги
на следующие месяцы: к
вам ли их прикажете доставлять
на дом или сами
будете жаловать к нам в контору для получения?
— Непременно скажи, прошу тебя о том! — восклицала Елизавета Петровна почти умоляющим голосом. — Или вот что мы лучше сделаем! — прибавила она потом, как бы сообразив нечто. — Чтобы мне никак
вам не мешать, ты возьми мою спальную: у тебя
будет зала, гостиная и спальная, а я возьму комнаты за коридором, так мы и
будем жить
на двух разных половинах.
—
Вы лучше других знаете, — продолжал князь, как бы желая оправдаться перед бароном, — что женитьба моя
была решительно поступок сумасшедшего мальчишки, который не знает, зачем он женится и
на ком женится.
— Ваши страдания, поверьте
вы мне, слишком для меня тяжелы! — начал князь, и от душевного волнения у него даже пересохло во рту и голос прервался, так что он принужден
был подойти к стоявшему
на столе графину с водой, налил из него целый стакан и залпом
выпил его.
— Мне очень
вас жаль, — продолжал он, — и чтобы хоть сколько-нибудь улучшить вашу участь, я могу предложить
вам одно средство: разойдемтесь; разойдемтесь, если хотите, форменным порядком; я
вам отделю треть моего состояния и приму даже
на себя, если это нужно
будет, наказанье по законам…
— Будто только? — спросил барон, устремляя
на княгиню испытующий взгляд. — Будто
вы не
были влюблены в вашего жениха?
— Да-с, так уж устроила!.. Мать крайне огорчена, крайне!.. Жаловаться
было первоначально хотела
на князя, но я уж отговорил. «Помилуйте, говорю, какая же польза
вам будет?»
— Именно вытурят из Москвы!.. — согласилась с удовольствием княгиня. — И потом объясните
вы этой девчонке, — продолжала она, — что это верх наглости с ее стороны — посещать мой дом; пусть бы она видалась с князем, где ей угодно, но не при моих, по крайней мере, глазах!.. Она должна же хоть сколько-нибудь понять, что приятно ли и легко ли это мне, и, наконец, я не ручаюсь за себя: я, может
быть, скажу ей когда-нибудь такую дерзость, после которой ей совестно
будет на свет божий смотреть.
— Да ведь по-нашему с
вами человек только животное и
есть, — говорил Миклаков, устремляя
на Елену смеющиеся глаза.
— Никакой у
вас нет религии и никогда не бывало ее, потому что никогда не
было никаких убеждений! — прикрикнула
на него Елена.
— Для вашего-то — может
быть, что так, но никак уже не для спокойствия княгини! — возразил Миклаков. — У нас до сих пор еще черт знает как смотрят
на разводок,
будь она там права или нет; и потом, сколько мне кажется, княгиня
вас любит до сих пор!
— Наконец, князь объясняет, что он органически, составом всех своих нервов, не может спокойно переносить положение рогатого мужа! Вот
вам весь сей человек! — заключил Миклаков, показывая Елене
на князя. — Худ ли, хорош ли он, но принимайте его таким, как он
есть, а
вы, ваше сиятельство, — присовокупил он князю, — извините, что посплетничал
на вас; не из злобы это делал, а ради пользы вашей.
— Всего бы
было удобнее… — продолжал князь, пожимая плечами, — если бы
вы, по доброте вашей ко мне, взяли
на себя это поручение.
— Что же
вы в гостинице, что ли, где-нибудь
будете жить? — продолжал князь и при этом мельком взглянул
на княгиню. Он, наверное, полагал, что это она потребовала, чтобы барон переехал от них; но та сама смотрела
на барона невиннейшими глазами.
— Скажите, когда бывают влюблены и им отвечают взаимно, то пишут такие письма? — проговорил барон и, вынув из своего бумажника маленькую записочку, подал ее Анне Юрьевне. Письмо это
было от княгини, писанное два дня тому назад и следующего содержания: «
Вы просите у меня „Московских ведомостей“ [«Московские ведомости» — газета, издававшаяся с 1756 года. В 1863 году
была арендована реакционерами М.Н.Катковым и П.М.Леонтьевым.], извините, я изорвала их
на папильотки, а потому можете сегодня сидеть без газет!»
— Тут, конечно, — начала она, делая гримасу и как бы все внимание свое устремляя
на лошадь, — по поводу того, что
вы будете жить в одном доме со мной, пойдут в Москве разные толки, но я их нисколько не боюсь.
— Voila pour vous!.. [Вот
вам! (франц.).] — вскрикнула Анна Юрьевна и, сломив ветку, хотела ударить ею барона, но тот побежал от нее, Анна Юрьевна тоже побежала за ним и, едва догнав, ударила его по спине, а затем сама опустилась от усталости
на дерновую скамейку: от беганья она раскраснелась и
была далеко не привлекательна собой. Барон, взглянув
на нее, заметил это, но счел более благоразумным не давать развиваться в себе этому чувству.
— Это все равно;
вас все-таки
будут таскать в суд к ответам и потом посадят, может
быть,
на несколько времени в тюрьму.
— Совсем!.. Говорит, что не хочет, чтобы я ею торговала. Я пуще подбивала ее
на это… Жаль, видно, стало куска хлеба матери, и с чем теперь я осталась?.. Нищая совсем! Пока вот
вы не стали помогать нам, дня по два сидели не
евши в нетопленных комнатах, да еще жалованье ее тогда
было у меня, а теперь что? Уж как милостыни
буду просить у
вас, не оставьте
вы меня, несчастную!
— А
вы разве не знали, что за существо мать моя?.. Разве я скрывала от
вас когда-нибудь ее милые качества? Но, может
быть,
вам ее взгляд
на вещи больше нравится, чем мой;
вам тоже, может
быть, желалось бы не любить меня, а покупать только!..
— Но ваши средства
были так ничтожны, что
на них нельзя
было существовать. Елизавета Петровна мне призналась, что до моей маленькой помощи
вы не имели дров
на что купить, обеда порядочного изготовить, и если
вам не жаль себя и своего здоровья, так старуху
вам в этом случае следует пощадить и сделать для нее жизнь несколько поспокойнее.
—
Вы, может
быть, действительно, — начал он, не поднимая глаз
на Елену, — имеете некоторое право не заботиться очень много о вашей матери, но
вы теперь должны уже подумать о самой себе:
вам самим
будет не
на что существовать!
— Не знаю, я вряд ли
буду у
вас на бале, — отвечала ему довольно сухо княгиня.
—
Вы будете иногда приходить ко мне? — спросила
на этот раз княгиня сама, смотря
на него своим добрым взглядом.
— Потрудитесь, моя милая, теперь все, какие у
вас есть, ковры и одеяла постлать
на пол, чтоб сделать его помягче, — сказал он менее суровым голосом стоявшей в дверях горничной.
— Плохо-то, плохо! Конечно, что
на первых порах слова родительские им покажутся неприятными, ну, а потом, как обдумаются, так, может
быть, и сделают по-ихнему; я,
вы знаете, для
вас делал в этом отношении, сколько только мог, да и вперед — к-ха!.. — что-нибудь сделаю, — не откажитесь уж и
вы, по пословице: долг платежом красен!
— А у
вас трое
было детей? — спросил ее князь ласково. Он очень уж благодарен
был Елизавете Петровне, что она принимала
на себя крестинные хлопоты.
— Что
на вас будет донос — это совершенно справедливо, но чтобы это
была клевета — это вздор-с, совершеннейший вздор-с! — восклицал, как-то даже взвизгивая, Миклаков.
— Так я
буду иметь неудовольствие донести
на вас! — сказал он, расшаркиваясь перед отцом Иоанном. — А
вас похвалю, похвалю, — поп настоящий! — отнесся он к дьякону и ушел.
— Если дьяволам дозволено не бескорыстно возводить свои очи
на ангелов земных, именуемых женщинами, то я виновен в том пред
вами и пылаю к
вам неудержимой страстью, после которой опять, может
быть, придется еще раз сойти с ума.
С вашей стороны прошу
быть совершенно откровенною, и если
вам не благоугодно
будет дать благоприятный
на мое письмо ответ, за получением которого не премину я сам прийти, то
вы просто велите вашим лакеям прогнать меня: „не смей-де, этакая демократическая шваль, питать такие чувства к нам, белокостным!“ Все же сие
будет легче для меня, чем сидеть веки-веченские в холодном и почтительном положении перед
вами, тогда как душа требует пасть перед
вами ниц и молить
вас хоть о маленькой взаимности».
— Что ж ни при чем?
Вам тогда надобно
будет немножко побольше характеру показать!.. Идти к князю
на дом, что ли, и просить его, чтобы он обеспечил судьбу внука. Он вашу просьбу должен в этом случае понять и оценить, и теперь, как ему
будет угодно — деньгами ли выдать или вексель. Только
на чье имя?
На имя младенца делать глупо: умер он, — Елене Николаевне одни только проценты пойдут;
на имя ее — она не желает того, значит, прямо
вам: умрете
вы, не кому же достанется, как им!..
— Не может
быть,
вы шутите?.. — говорил Николя: у него
на глазах почти
были слезы.
— А где
вы вчера вечером
были? — спросила княгиня, уставляя
на него пристальный взгляд.
— Действительно, я
на этот раз виновата и вперед не позволю себе никакой шутки с
вами! — проговорила она и, встав с своего места, ушла совсем из гостиной и больше не возвращалась, так что Николя сидел-сидел один, пыхтел-пыхтел, наконец, принужден
был уехать.
— Ах, нет, уж извините!.. За советом этим
вам лучше обратиться к какому-нибудь вашему адвокату! — воскликнула Елена. — Тот научит
вас, куда и в какой суд подать
вам на вашу жену жалобу: законы, вероятно,
есть против этого строгие; ее посадят, конечно, за то в тюрьму, разведут
вас.
— Знаю, что не
вы, — произнес он, нахмуриваясь в свою очередь. — Впрочем, что ж?..
На здоровье ему, если у него
есть такие добрые и обязательные корреспонденты.
Миклаков хоть и старался во всей предыдущей сцене сохранить спокойный и насмешливый тон, но все-таки видно
было, что сообщенное ему Еленою известие обеспокоило его, так что он, оставшись один, несколько времени ходил взад и вперед по своему нумеру, как бы что-то обдумывая; наконец, сел к столу и написал княгине письмо такого содержания: «Князя кто-то уведомил о нашей, акибы преступной, с
вами любви, и он, говорят, очень
на это взбешен.
Миклаков многое хотел
было возразить
на это княгине, но в это время вошел лакей и подал ему довольно толстый пакет, надписанный рукою князя. Миклаков поспешно распечатал его; в пакете
была большая пачка денег и коротенькая записочка от князя: «Любезный Миклаков! Посылаю
вам на вашу поездку за границу тысячу рублей и надеюсь, что
вы позволите мне каждогодно высылать
вам таковую же сумму!» Прочитав эту записку, Миклаков закусил сначала немного губы и побледнел в лице.
— Это так,
вы сильнее меня! — начал он, стараясь сохранить насмешливый тон. — Но против силы
есть разные твердые орудия! — присовокупил он и положил руку
на одно из пресс-папье.
— Ну, не извольте дуться, извольте
быть веселым! — проговорила она, вставая с своего места и садясь князю
на колени. — Говорят
вам, улыбнитесь! — продолжала она, целуя и теребя его за подбородок.
—
Вы, может
быть, — начал он тоже с небольшой улыбкой и вскинув
на мгновение свои глаза
на Елпидифора Мартыныча, — разумеете тот ж маленький спор, который произошел между нами в Лондоне?..
— А
вы были на этом съезде? — спросила его Елена.
— Я — поляк, а потому прежде ж всего сын моей родины! — начал он, как бы взвешивая каждое свое слово. — Но всякий ж человек, как бы он ни желал душою идти по всем новым путям, всюду не
поспеет. Вот отчего, как я
вам говорил, в Европе все это разделилось
на некоторые группы,
на несколько специальностей, и я ж, если позволите мне так назвать себя, принадлежу к группе именуемых восстановителей народа своего.
— Я даже
буду просить
вас о том! — подхватила Елена. — Приходите, пожалуйста, без церемонии, обедать,
на целый день. Послезавтра, например, можете прийти?