Неточные совпадения
— Прогневали мы господа бога, Юрий Дмитрич! Не дает нам весны. Да
и в пору мы выехали! Я говорил тебе, что
будет погода. Вчера мы проехали верст шестьдесят,
так могли б сегодня отдохнуть. Вот уж седьмой день, как мы из Москвы, а скоро ли доедем — бог весть!
В самом деле, вьюга усилилась до
такой степени, что в двух шагах невозможно
было различать предметов. Снежная равнина, взрываемая порывистым ветром, походила на бурное море; холод ежеминутно увеличивался, а ветер превратился в совершенный вихрь. Целые облака пушистого снега крутились в воздухе
и не только ослепляли путешественников, но даже мешали им дышать свободно. Ведя за собою лошадей, которые на каждом шагу оступались
и вязнули в глубоких сугробах, они прошли версты две, не отыскав дороги.
— Как бы снег не
так валил, то нам бы
и думать нечего. Эй ты, мерзлый! Полно, брат, гарцевать, сиди смирнее! Ну, теперь отлегло от сердца; а давеча пришлось
было так жутко, хоть тут же ложись да умирай… Ахти, постой-ка: никак, дорога пошла направо. Мы опять едем целиком.
— Должны!
Так говорят
и старшие, только вряд ли когда запорожский казак
будет братом поляку. Нечего сказать,
и мы кутили порядком в Чернигове: все божье, да наше! Но жгли ли мы храмы господни? ругались ли верою православною? А эти окаянные ляхи для забавы стреляют в святые иконы! Как бог еще терпит!
—
Так и я с тобою, — сказал стрелец. — Тебе
будет поваднее со мною ехать; видишь, у меня
есть чем оборониться.
—
Так поэтому, ясновельможный, ты
был свидетелем, как он наткнулся на одного молодца, который во время драки, словно заяц, притаился между гряд,
и как пан Лисовский отпотчевал этого труса нагайкою?
— Помилуй, как не
было! — продолжал Кирша. — Да об этом все войско Сапеги знает. Этот трусишка служил в регименте Лисовского товарищем
и, помнится, прозывался… да, точно
так… паном Копычинским.
—
И, кстати ли! — прервал Юрий. — Угощать
так угощать! Там в печи должен
быть пирог. Кирша, подай-ка его сюда.
— Мы поедем шагом, — сказал Юрий, —
так ты успеешь нас догнать. Прощай, пан, — продолжал он, обращаясь к поляку, который, не смея пошевелиться, сидел смирнехонько на лавке. — Вперед знай, что не все москали сносят спокойно обиды
и что
есть много русских, которые, уважая храброго иноземца, не попустят никакому забияке, хотя бы он
был и поляк, ругаться над собою А всего лучше вспоминай почаще о жареном гусе. До зобаченья, ясновельможный пан!
Так! он
будет отцом нашим; он соединит все помышления
и сердца детей своих; рассеет, как прах земной, коварные замыслы супостатов,
и тогда какой иноплеменный дерзнет посягнуть на святую Русь?»
—
И теплее, боярин; а здесь
так ветром насквозь
и прохватывает. Ну, Юрий Дмитрич, — продолжал Алексей, радуясь, что господин его начал с ним разговаривать, — лихо же ты отделал этого похвальбишку поляка! Вот что называется — угостить по-русски! Чай, ему недели две
есть не захочется. Однако ж, боярин, как мы выезжали из деревни,
так в уши мне наносило что-то неладное,
и не
будь я Алексей Бурнаш, если теперь вся деревушка не набита конными поляками.
— Ты
так же, бывало, сторожил мой дом, да не
так легко
было тебя задобрить!» С первого взгляда запорожец уверился, что в избе никого не
было; но затопленная печь, покрытый ширинкою стол
и початый каравай хлеба, подле которого стоял большой кувшин с брагою, — все доказывало, что хозяин отлучился на короткое время.
— Ну, ну,
быть так! рожа-та у тебя бредет: тебя
и так все величают старою ведьмой… Да точно ли ты не выступишь из моей воли?
Вся паперть
и погост
были усыпаны народом; священник в полном облачении стоял у церковных дверей; взоры его,
так же, как
и всех присутствующих,
были обращены на толпу, которая медленно приближалась ко храму.
— Мужем!.. — повторил вполголоса Юрий,
и глубокая печаль изобразилась на лице его. — Нет, добрый Алексей! Господь не благословил меня
быть мужем той, которая пришла мне по сердцу:
так, видно, суждено мне целый век сиротой промаяться.
Кликни только клич, что хочешь жениться,
так не оберешься невест, а может
быть… почему знать? суженого конем не объедешь…
и не ищешь, а найдешь свою черноглазую красавицу…
—
И, верно, не
был награжден как следует за
такую услугу? — сказал Юрий, с трудом скрывая свое негодование.
— Да не думаешь ли ты, сердобольный посланник Гонсевского, — продолжал боярин, — что нижегородцы
будут к тебе
так же милосерды
и побоятся умертвить тебя как предателя
и слугу короля польского?
— Я уж
и без твоего боярского приказа хотела с ним об этом словечко перемолвить; да говорят, будто бы здесь
есть какой-то прохожий, который
и Кудимыча за пояс заткнул.
Так не прикажешь ли, Тимофей Федорович, ему поклониться? Он теперь на селе у приказчика Фомы пирует с молодыми.
—
Так не чинись, боярин, приляг
и засни; нынче же обедать
будут поздно. Тимофей Федорович хочет порядком угостить пана Тишкевича, который сегодня прибыл сюда с своим региментом. Доброго сна, Юрий Дмитрич! А я теперь пойду
и взгляну, прибрали ли твоих коней.
Он не обратил бы на это никакого внимания, если б этот человек не походил на вора, который хочет пробраться
так, чтоб его никто не заметил; он шел сугробом, потому что проложенная по саду тропинка
была слишком на виду,
и, как будто бы с робостию, оглядывался на все стороны.
Сначала все
ели молча; но дружки
так усердно потчевали гостей вином
и брагою, что вскоре все языки пришли в движение
и общий разговор становился час от часу шумнее.
— Нет, красна пропали. Вчера я сама их видела: они белились на боярском огороде, а сегодня сгинули да пропали. Ночью
была погода,
так и следу не осталось: не знаем, на кого подумать.
— Ох вы, девушки, девушки! Все-то вы на одну стать! Не он,
так слава богу! А если б он,
так и нарядов бы у нас недостало! Нет, матушка, сегодня
будет какой-то пан Тишкевич; а от жениха твоего, пана Гонсевского, прислан из Москвы гонец. Уж не сюда ли он сбирается, чтоб обвенчаться с тобою? Нечего сказать: пора бы честным пирком да за свадебку… Что ты, что ты, родная? Христос с тобой! Что с тобой сделалось? На тебе вовсе лица нет!
— Анюта, — сказала Анастасья одной молодой
и прекрасной девушке, которая ближе всех к ней сидела, —
спой эту песню… ты знаешь… ту, что я
так люблю.
А что ты не
будешь за паном Гонсевским, за это тебе ручается Кирша, запорожец, который знает наверное, что его милости
и всем этим иноверцам скоро придет
так жутко в Москве, как злому кошевому атаману на раде, когда начнут его уличать в неправде.
Все гусары
были в латах
и шишаках; к латам сзади приделаны
были огромные крылья; по обеим сторонам шишака точно
такие же, но гораздо менее, а за плечьми вместо плащей развевались леопардовые кожи.
— Боярин! — сказал он. — Если б супруга твоя здравствовала, то, верно б, не отказалась поднести нам по чарке вина
и допустила бы взглянуть на светлые свои очи;
так нельзя ли нам удостоиться присутствия твоей прекрасной дочери? У вас, может
быть, не в обычае, чтоб девицы показывались гостям; но ведь ты, боярин, почти наш брат поляк: дозволь полюбоваться невестою пана Гонсевского.
—
И ведомо
так, — сказал Лесута. — Когда я
был стряпчим с ключом, то однажды блаженной памяти царь Феодор Иоаннович, идя к обедне, изволил сказать мне: «Ты, Лесута, малый добрый, знаешь свою стряпню, а в чужие дела не мешаешься». В другое время, как он изволил отслушать часы
и я стал ему докладывать, что любимую его шапку попортила моль…
— Да
будет по глаголу твоему, сосед! — сказал с улыбкою Кручина. — Юрий Дмитрич, — продолжал он, подойдя к Милославскому, — ты что-то призадумался… Помиримся! Я
и сам виню себя, что некстати погорячился. Ты целовал крест сыну, я готов присягнуть отцу — оба мы желаем блага нашему отечеству:
так ссориться нам не за что, а чему
быть, тому не миновать.
— Татьяна врет! — сказал важно Кирша. — Когда я примусь нашептывать,
так у меня хоть какая кликуша язычок прикусит. Да
и пристало ли боярской дочери лаять собакою
и петь петухом! Она не ваша сестра холопка:
будет с нее
и того, что почахнет да потоскует.
— Как ты, Фома Кондратьич, а я мыслю
так: когда тебе наказано
быть при нем неотлучно, то довлеет хранить его как зеницу ока, со всякою опасностию, дабы не подвергнуть себя гневу
и опале боярской.
—
И я дурак! — продолжал Кирша. —
Есть о чем просить! Не нынче,
так послезавтра, а я все-таки с конем,
и вы все-таки без внучат.
Никогда
и ни с кем Юрий не расставался с
таким удовольствием: он согласился бы лучше снова провесть ночь в открытом поле, чем вторично переночевать под кровлею дома, в котором, казалось ему,
и самый воздух
был напитан изменою
и предательством. Раскланявшись с хозяином, он проворно вскочил на своего коня
и, не оглядываясь, поскакал вон из селения.
—
И, Юрий Дмитрич, кому его унимать! Говорят, что при царе Борисе Феодоровиче его порядком
было скрутили, а как началась суматоха, пошли самозванцы да поляки,
так он принялся буянить пуще прежнего. Теперь времена
такие: нигде не найдешь ни суда, ни расправы.
— А что
такое он сделал? Он
был у тебя в долгу,
так диво ли, что вздумал расплатиться? Ведь
и у разбойника бывает подчас совесть, боярин: а чтоб он
был добрый человек — не верю! Нет, Юрий Дмитрич, как волка ни корми, а он все в лес глядит.
Никогда еще Милославский не видал своего смирного Алексея в
таком необычайном расположении духа; он почти
был уверен, что этот тихий малый во всю жизнь свою не сердился ни разу,
и потому не удивительно, что с некоторым беспокойством спросил: что с ним случилось?
Он
был необычайно высок, но вместе с тем
так плотен
и широк в плечах, что казался почти среднего роста; не только видом, но даже ухватками он походил на медведя,
и можно
было подумать, что небольшая, обросшая рыжеватыми волосами голова его ошибкою попала на туловище, в котором не
было ничего человеческого.
Кирша поспешил выйти на двор. В самом деле, его Вихрь оторвался от коновязи
и подбежал к другим лошадям; но, вместо того чтоб с ними драться, чего
и должно
было ожидать от
такого дикого коня, аргамак стоял смирнехонько подле пегой лошади, ласкался к ней
и, казалось, радовался, что
был с нею вместе.
— Знатный городок! — продолжал запорожец. — Я живал в нем месяцев по шести сряду,
и у меня
есть там задушевный приятель. Не знавал ли ты купца из мясного ряда, по имени Кирила Степанова?.. а по прозванью… как бишь его?.. дай бог память! тьфу, батюшки!..
такое мудреное прозвище… вспомнить не могу!
— Если б только он
был побойчее,
так я бы в него вклепался: я точь-в-точь
такого же коня знаю… ну вот ни дать ни взять,
и на лбу
такая же отметина. Правда, тот не пошел бы шагом, как этот… а уж
так схожи меж собой, как две капли воды.
Нижний Новгород
был перед ними; но им невозможно
было переправиться через Волгу, на которой лед тронулся
и шел
так густо, что на простой рыбачьей лодке нельзя
было переехать на другую сторону, не подвергая себя неминуемой погибели.
— Да
так, горе взяло! Житья не
было от приказчика; взъелся на меня за то, что я не снял шапки перед его писарем,
и ну придираться! За все про все отвечай Хомяк — мочушки не стало! До нас дошел слух, будто бы здесь набирают вольницу
и хотят крепко стоять за веру православную; вот я помолился святым угодникам, да
и тягу из села; а сирот господь бог не покинет.
— Ай да хват!.. Смотри пожалуй! Из огня да в полымя!.. Ну, Дмитрич! держи ухо востро!.. Ты, чай, знаешь, где сказано: «
Будьте мудри яко змии
и цели яко голубие»? Смотри не поддавайся! Андрюшка Туренин умен… поднесет тебе сладенького, ты разлакомишься,
выпьешь чарку, другую… а как зашумит в головушке,
так и горькое покажется сладким; да каково-то с похмелья
будет!.. Станешь каяться, да поздно!
— С богом, голубчик! ступай!.. Да слушай, молодец: как
будешь у Сергия,
так помолись
и за меня. Смотри не забудь!
Он не сомневался, что найдет в приятеле Шалонского поседевшего в делах, хитрого старика, всей душой привязанного к полякам; а вместо того видел перед собою человека лет пятидесяти, с самой привлекательной наружностью
и с
таким простодушным
и откровенным лицом, что казалось, вся душа его
была на языке
и, как в чистом зеркале, изображалась в его ясных взорах, исполненных добросердечия
и чувствительности.
— Все, конечно,
так! — прервал Истома, — не что иное, как безжизненный труп, добыча хищных вранов
и плотоядных зверей!.. Правда, королевич Владислав молоденек,
и не ему бы править
таким обширным государством, каково царство Русское; но зато наставник-то у него хорош: премудрый король Сигизмунд, верно, не оставит его своими советами. Конечно, лучше бы
было, если б мы все вразумились, что честнее повиноваться опытному мужу, как бы он ни назывался: царем ли русским или польским королем, чем незрелому юноше…
— Конечно, что прошло, то прошло!.. Но вот нам несут поужинать. Не взыщи, дорогой гость, на убогость моей трапезы! Чем богаты, тем
и рады: сегодня я
ем постное. Ты, может
быть, не понедельничаешь, Юрий Дмитрич?
И на что тебе! Не все должны с
таким упорством измозжать плоть свою, как я — многогрешный. Садись-ка, мой родимый, да похлебай этой ушицы. Стерляжья, батюшка! У меня свой садок,
и не только стерляди, осетры никогда не переводятся.
—
Так не за что
будет и драться… Оно
так, боярин! да нашему-то брату что делать тогда? Не землю же пахать, в самом деле!
— Что ты, дитятко, побойся бога! Остаться дома, когда дело идет о том, чтоб живот свой положить за матушку святую Русь!.. Да если бы
и вас у меня не
было,
так я ползком бы приполз на городскую площадь.