Придя домой, Толпенников боязливо отложил в сторону этот портфель, в котором он чувствовал присутствие изученного им дела, осторожно повесил жилет, не решаясь достать из его кармана золотые и еще раз взглянуть на них, и
отвернулся от стола, в котором лежали начатые письма к отцу и к Зине.
Неточные совпадения
— Вы лжете, господа, — закричала она, вскочила и ударила кулаком по
столу: — вы клевещете! Вы низкие люди! она не любовница его! он хочет купить ее! Я видела, как она
отворачивалась от него, горела негодованьем и ненавистью. Это гнусно!
У меня был большой медный чайник. Я уже давно употреблял его вместо самовара и кипятил в нем воду. Дрова у меня были, дворник разом носил мне их дней на пять. Я затопил печь, сходил за водой и наставил чайник. На
столе же приготовил мой чайный прибор. Елена повернулась ко мне и смотрела на все с любопытством. Я спросил ее, не хочет ли и она чего? Но она опять
от меня
отвернулась и ничего не ответила.
И она сердито оттолкнула мою руку, быстро
отвернулась от меня, ушла к
столу и стала лицом к углу, глазами в землю. Она вся покраснела и неровно дышала, точно
от какого-то ужасного огорчения.
— Нет, ты понимаешь, только в тебе это твоя гордость говорит! — вскрикнул он, стукнув по
столу. — По-твоему,
от всех людей надобно
отворачиваться, кто нас приветствует; только вот мы хороши! Не слушайте ее, Яков Васильич!.. Пустая девчонка!.. — обратился он к Калиновичу.
В саду «Эрмитаж» как-то к нам подошел щеголевато одетый пожилой, худенький брюнет с бриллиантовым перстнем и протянул с любезными словами Н.И. Пастухову руку. Тот молча подал ему два пальца и,
отвернувшись, продолжал разговаривать со мной. Брюнет постоял и немного конфузливо отошел
от стола.
По полю к бараку двигалась фура — должно быть, везли больного. Мелкий дождь сыпался… Больше ничего не было. Матрёна
отвернулась от окна и, тяжело вздохнув, села за
стол, занятая вопросом...
— Эх, кабы ты меня зарезал, — глубоко вздохнув, сказала Матрёна и, освободясь из-под его руки, вновь
отвернулась от него. Тогда и он отшатнулся, поражённый не её словами, а тоном их. Он слыхал из её уст эти слова, не раз слыхал, но так — она никогда не говорила их. Минуту назад ему было бы легко ударить её, но теперь он не мог и не хотел этого. Почти испуганный её равнодушием, он бросил нож на
стол и с тупой злобой спросил...
И стали все просить Орошина, сказал бы свое слово о том, что надо делать. Один Марко Данилыч сидел молча.
Отвернувшись от Орошина, барабанил он по
столу пухлыми красными пальцами.
Бася подошла к
столам, где рядом работали Спирька и Царапкин. Спирька оглядел ее наглыми глазами. Бася
от него
отвернулась. Достала карандаш, положила секундомер на край
стола и начала наблюдать работу Царапкина. Царапкин медленно снимал колодку, медленно макал ее в лак и старательнейше обмазывал рукою бордюр. Бася начала было записывать его движения, — безнадежно опустила папку и спросила...
— Хорошо, хорошо, — сказал он, бросая под
стол куски сургуча и перья. И видимо, с трудом удерживая поднятый в нем гнев, он
отвернулся от него.