У нее для всех
обиженных судьбой и людьми всегда было в запасе ласковое, теплое слово, она умела и утешить, и погоревать вместе, а при случае и поплакать; но Верочка умела и не любить, — ее трудно было вывести из себя, но раз это произошло, она не забывала обиды и не умела прощать.
«Кто знает, — думал старый гарибальдиец, — ведь бороться можно не только копьем и саблей. Быть может, несправедливо
обиженный судьбою подымет со временем доступное ему оружие в защиту других, обездоленных жизнью, и тогда я не даром проживу на свете, изувеченный старый солдат…»
В устах культурного человека такие речи не удивили бы меня, ибо еще нет такой болячки, которую нельзя было бы найти в сложном и спутанном психическом организме, именуемом «интеллигент». Но в устах босяка, — хотя он тоже интеллигент среди
обиженных судьбой, голых, голодных и злых полулюдей, полузверей, наполняющих грязные трущобы городов, — из уст босяка странно было слышать эти речи. Приходилось заключить, что Коновалов действительно — особая статья, но я не хотел этого.
— Все это прекрасно, — едва вслушавшись в его слова, произнесла Наташа, — вы вот что скажите мне: неужели вам не стыдно дружить с теми скверными мальчишками, которые позволяют себе смеяться над
обиженными судьбою людьми? — И говоря это, она даже побледнела, воскресив в своей памяти недавнюю сцену, и вызывающе взглянула на юношу.
Он не устоял против жизни, против властолюбивых инстинктов своей природы. Но полный ли он отступник? Отрекся ли он от последнего луча той правды, которую человек с душой может хранить в себе в каком угодно общественном положении? Сострадание к темной массе,
обиженной судьбою, великодушие, вкус к добру, терпимое понимание молодых увлечений, — разве все это умерло в нем?
Зеленовато-серый, полуразрушенный, как бы опустившийся, он смотрел с поля на город темными впадинами своих изуродованных окон и казался инвалидом-калекой,
обиженным судьбой, изринутым из пределов города, жалким и умирающим.
Неточные совпадения
Тарантьев смотрел на все угрюмо, с полупрезрением, с явным недоброжелательством ко всему окружающему, готовый бранить все и всех на свете, как будто какой-нибудь
обиженный несправедливостью или непризнанный в каком-то достоинстве, наконец как гонимый
судьбою сильный характер, который недобровольно, неуныло покоряется ей.
Она будет лелеять, ласкать ее, пожалуй, больше прежнего, но ласкать, как ласкают бедного идиота помешанного,
обиженного природой или
судьбой, или еще хуже — как падшего, несчастного брата, которому люди бросают милостыню сострадания!
— Аркадий Макарович, мы оба, я и благодетель мой, князь Николай Иванович, приютились у вас. Я считаю, что мы приехали к вам, к вам одному, и оба просим у вас убежища. Вспомните, что почти вся
судьба этого святого, этого благороднейшего и
обиженного человека в руках ваших… Мы ждем решения от вашего правдивого сердца!
Сознание же наступает тогда, когда освобождается человек от лживой идеи, что он лишь пленник у посторонней ему злой стихии, что он
обиженный внешней силой, когда возвращается человеку его высшее достоинство, повелевающее самого себя считать виновником своей
судьбы и ответственным за зло.
Почему-то еще, вероятно, по пословице — на бедного Макара все шишки валятся, ни в одном селении на Сахалине нет такого множества воров, как именно здесь, в многострадальном,
судьбою обиженном Палеве.
Это растравление боли и это наслаждение ею было мне понятно: это наслаждение многих
обиженных и оскорбленных, пригнетенных
судьбою и сознающих в себе ее несправедливость.
Брюзгливая, хворая, она никому не давала покоя своими жалобами, слезами и беспрестанным хныканьем; старуха вечно представляла из себя какую-то несчастную,
обиженную и не переставала плакаться на
судьбу свою, хотя не имела к тому никакого повода.
Раз получил от
судьбы подарок и… тот отняли! Мало ему его ума, его красоты, его великой души… Ему понадобилось еще мое счастье! Отнял… А я? Что я? Я ничего… Так… Больной, недалекого ума, женоподобный, сантиментальный,
обиженный богом… С наклонностью к безделью, мистицизму, суеверный… Добил друг!
Нелли в «Униженных и оскорбленных» «точно наслаждалась сама своею болью, этим «эгоизмом страдания», если можно так выразиться. Это растравление боли и это наслаждение ею было мне понятно: это — наслаждение многих
обиженных и оскорбленных, пригнетенных
судьбою».
«Сколько можно сделать общего добра всему народу, влияя на человека, в руки которого доверием государя вручена
судьба этого народа, — продолжала мечтать она далее, — я буду мать сирот, защитница
обиженных и угнетенных, мое имя будут благословлять во всей России, оно попадет в историю, и не умрет в народных преданиях, окруженное ореолом любви и уважения».