Неточные совпадения
Несмотря
на нечистоту избы, загаженной сапогами охотников и грязными, облизывавшимися собаками,
на болотный и пороховой запах, которым она наполнилась, и
на отсутствие ножей и вилок, охотники напились чаю и
поужинали с таким вкусом, как
едят только
на охоте. Умытые и чистые, они пошли в подметенный сенной сарай, где кучера приготовили господам постели.
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за
ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая
на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы
спеть.
Степан Аркадьич с оттопыренным карманом серий, которые за три месяца вперед отдал ему купец, вошел наверх. Дело с лесом
было кончено, деньги в кармане, тяга
была прекрасная, и Степан Аркадьич находился в самом веселом расположении духа, а потому ему особенно хотелось рассеять дурное настроение, нашедшее
на Левина. Ему хотелось окончить день зa
ужином так же приятно, как он
был начат.
Не говоря уже о том, чтоб
ужинать, устраиваться
на ночлег, обдумывать, что они
будут делать, он даже и говорить с женою не мог: ему совестно
было.
Несмотря, однако ж,
на такую размолвку, гость и хозяин
поужинали вместе, хотя
на этот раз не стояло
на столе никаких вин с затейливыми именами. Торчала одна только бутылка с каким-то кипрским, которое
было то, что называют кислятина во всех отношениях. После
ужина Ноздрев сказал Чичикову, отведя его в боковую комнату, где
была приготовлена для него постель...
— Никогда! Да и не знаю, даже и времени нет для скучанья. Поутру проснешься — ведь нужно
пить чай, и тут ведь приказчик, а тут и
на рыбную ловлю, а тут и обед. После обеда не успеешь всхрапнуть, а тут и
ужин, а после пришел повар — заказывать нужно
на завтра обед. Когда же скучать?
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет,
на вечер ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса
на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний
ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и о чем
будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
«Осел! дурак!» — думал Чичиков, сердитый и недовольный во всю дорогу. Ехал он уже при звездах. Ночь
была на небе. В деревнях
были огни. Подъезжая к крыльцу, он увидел в окнах, что уже стол
был накрыт для
ужина.
За
ужином тоже он никак не
был в состоянии развернуться, несмотря
на то что общество за столом
было приятное и что Ноздрева давно уже вывели; ибо сами даже дамы наконец заметили, что поведение его чересчур становилось скандалезно.
Maman уже не
было, а жизнь наша шла все тем же чередом: мы ложились и вставали в те же часы и в тех же комнатах; утренний, вечерний чай, обед,
ужин — все
было в обыкновенное время; столы, стулья стояли
на тех же местах; ничего в доме и в нашем образе жизни не переменилось; только ее не
было…
К концу
ужина, когда дворецкий налил мне только четверть бокальчика шампанского из завернутой в салфетку бутылки и когда молодой человек настоял
на том, чтобы он налил мне полный, и заставил меня его
выпить залпом, я почувствовал приятную теплоту по всему телу, особенную приязнь к моему веселому покровителю и чему-то очень расхохотался.
Разговор
на этом прекратился. Оба молодых человека уехали тотчас после
ужина. Кукшина нервически-злобно, но не без робости, засмеялась им вослед: ее самолюбие
было глубоко уязвлено тем, что ни тот, ни другой не обратил
на нее внимания. Она оставалась позже всех
на бале и в четвертом часу ночи протанцевала польку-мазурку с Ситниковым
на парижский манер. Этим поучительным зрелищем и завершился губернаторский праздник.
— Надо вставать, а то не
поспеете к поезду, — предупредил он. — А то — может, поживете еще денечек с нами? Очень вы человек — по душе нам!
На ужин мы бы собрали кое-кого, человек пяток-десяток, для разговора, ась?
Стол для
ужина занимал всю длину столовой, продолжался в гостиной, и, кроме того, у стен стояло еще несколько столиков, каждый накрыт для четверых. Холодный огонь электрических лампочек
был предусмотрительно смягчен розетками из бумаги красного и оранжевого цвета, от этого теплее блестело стекло и серебро
на столе, а лица людей казались мягче, моложе. Прислуживали два старика лакея во фраках и горбоносая, похожая
на цыганку горничная. Елена Прозорова, стоя
на стуле, весело командовала...
Семья Трифонова
была на даче; заговорив Самгиных до отупения, он угостил их превосходным
ужином на пароходе,
напоил шампанским, развеселился еще более и предложил отвезти их к морскому пароходу
на «Девять фут» в своем катере.
— Вот — сорок две тысячи в банке имею. Семнадцать выиграл в карты, девять — спекульнул кожей
на ремни в армию, четырнадцать накопил по мелочам. Шемякин обещал двадцать пять. Мало, но все-таки… Семидубов дает. Газета —
будет. Душу продам дьяволу, а газета
будет. Ерухимович — фельетонист. Он всех Дорошевичей в гроб уложит. Человек густого яда. Газета —
будет, Самгин. А вот Тоська… эх, черт… Пойдем,
поужинаем где-нибудь, а?
— Куда вы? Подождите, здесь
ужинают, и очень вкусно. Холодный
ужин и весьма неплохое вино. Хозяева этой старой посуды, — показал он широким жестом
на пестрое украшение стен, — люди добрые и широких взглядов. Им безразлично, кто у них
ест и что говорит, они достаточно богаты для того, чтоб участвовать в истории; войну они понимают как основной смысл истории, как фабрикацию героев и вообще как нечто очень украшающее жизнь.
— Вы, по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот кто вы, — добавил он и пригласил
ужинать, но Елена отказалась. Самгин пошел провожать ее.
Было уже поздно и пустынно, город глухо ворчал, засыпая. Нагретые за день дома, остывая, дышали тяжелыми запахами из каждых ворот.
На одной улице луна освещала только верхние этажи домов
на левой стороне, а в следующей улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
Должно
быть, он
поужинал или полежал
на спине, и поэтическое настроение уступило место каким-то ужасам.
По стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина, напитанная пылью; зеркала, вместо того чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями, для записывания
на них, по пыли, каких-нибудь заметок
на память. Ковры
были в пятнах.
На диване лежало забытое полотенце;
на столе редкое утро не стояла не убранная от вчерашнего
ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не валялись хлебные крошки.
За
ужином она сидела
на другом конце стола, говорила,
ела и, казалось, вовсе не занималась им. Но едва только Обломов боязливо оборачивался в ее сторону, с надеждой, авось она не смотрит, как встречал ее взгляд, исполненный любопытства, но вместе такой добрый…
В Лондоне в 1920 году, зимой,
на углу Пикадилли и одного переулка, остановились двое хорошо одетых людей среднего возраста. Они только что покинули дорогой ресторан. Там они
ужинали,
пили вино и шутили с артистками из Дрюриленского театра.
— Ну, тебе, батюшка, ужо
на ночь дам ревеню или постного масла с серой. У тебя глисты должны
быть. И
ужинать не надо.
— Все
есть: как не
быть! целый
ужин! Без вас не хотели кушать, мало кушали. Заливные стерляди
есть, индейка, я все убрала
на ледник…
Зато внизу, у Николая Васильевича,
был полный беспорядок. Старые предания мешались там с следами современного комфорта. Подле тяжелого буля стояла откидная кушетка от Гамбса, высокий готический камин прикрывался ширмами с картинами фоблазовских нравов,
на столах часто утро заставало остатки
ужина,
на диване можно
было найти иногда женскую перчатку, ботинку, в уборной его — целый магазин косметических снадобьев.
Вчера она досидела до конца вечера в кабинете Татьяны Марковны: все
были там, и Марфенька, и Тит Никонович. Марфенька работала, разливала чай, потом играла
на фортепиано. Вера молчала, и если ее спросят о чем-нибудь, то отвечала, но сама не заговаривала. Она чаю не
пила, за
ужином раскопала два-три блюда вилкой, взяла что-то в рот, потом съела ложку варенья и тотчас после стола ушла спать.
Бабушка немного успокоилась, что она пришла, но в то же время замечала, что Райский меняется в лице и старается не глядеть
на Веру. В первый раз в жизни, может
быть, она проклинала гостей. А они уселись за карты,
будут пить чай,
ужинать, а Викентьева уедет только завтра.
— Нет, нет, — у меня теперь
есть деньги… — сказал он, глядя загадочно
на Райского. — Да я еще в баню до
ужина пойду. Я весь выпачкался, не одевался и не раздевался почти. Я, видите ли, живу теперь не у огородника
на квартире, а у одной духовной особы. Сегодня там баню топят, я схожу в баню, потом
поужинаю и лягу уж
на всю ночь.
«Бабушка велела, чтоб
ужин был хороший — вот что у меня
на душе: как я ему скажу это!..» — подумала она.
Ужин, благодаря двойным стараниям Бена и барона,
был если не отличный, то обильный. Ростбиф, бифштекс, ветчина, куры, утки, баранина, с приправой горчиц, перцев, сой, пикулей и других отрав, которые страшно употребить и наружно, в виде пластырей, и которые англичане принимают внутрь, совсем загромоздили стол, так что виноград, фиги и миндаль стояли
на особом столе.
Было весело. Бен много рассказывал, барон много
ел, мы много слушали, Зеленый после десерта много дремал.
Многие из нас и чаю не
пили, не
ужинали: все смотрели
на берега и
на их отражения в воде,
на иллюминацию,
на лодки, толкуя, предсказывая успех или неуспех дела, догадываясь о характере этого народа.
Но обед и
ужин не обеспечивали нам крова
на приближавшийся вечер и ночь. Мы пошли заглядывать в строения: в одном лавка с товарами, но запертая. Здесь еще пока такой порядок торговли, что покупатель отыщет купца, тот отопрет лавку, отмеряет или отрежет товар и потом запрет лавку опять. В другом здании кто-то помещается:
есть и постель, и домашние принадлежности, даже тараканы, но нет печей. Третий, четвертый домы битком набиты или обитателями местечка, или опередившими нас товарищами.
Нам подали шлюпки, и мы, с людьми и вещами, свезены
были на прибрежный песок и там оставлены, как совершенные Робинзоны. Что толку, что Сибирь не остров, что там
есть города и цивилизация? да до них две, три или пять тысяч верст! Мы поглядывали то
на шкуну, то
на строения и не знали, куда преклонить голову. Между тем к нам подошел какой-то штаб-офицер, спросил имена, сказал свое и пригласил нас к себе
ужинать, а завтра обедать. Это
был начальник порта.
Когда Старцев пробовал заговорить даже с либеральным обывателем, например, о том, что человечество, слава богу, идет вперед и что со временем оно
будет обходиться без паспортов и без смертной казни, то обыватель глядел
на него искоса и недоверчиво и спрашивал: «Значит, тогда всякий может резать
на улице кого угодно?» А когда Старцев в обществе, за
ужином или чаем, говорил о том, что нужно трудиться, что без труда жить нельзя, то всякий принимал это за упрек и начинал сердиться и назойливо спорить.
День кончился, и в воздухе стало холодать. Тогда я предложил своему спутнику остановиться. В одном месте между утесами
был плоский берег, куда водой нанесло много плавника. Мы взобрались
на него и первым делом развели большой костер, а затем принялись готовить
ужин.
Только к шести с половиной часам мы окончили бивачные работы и сильно устали. Когда вспыхнул огонь,
на биваке стало сразу уютнее. Теперь можно
было переобуться, обсушиться и подумать об
ужине. Через полчаса мы
пили чай и толковали о погоде.
Забрав свой трофей, я возвратился
на бивак. Та м все уже
были в сборе, палатки поставлены, горели костры, варился
ужин. Вскоре возвратился и Дерсу. Он сообщил, что видел несколько свежих тигриных следов и одни из них недалеко от нашего бивака.
На ужин варили мясо кабарги; оно чем-то припахивало. Чан Лин сказал, что оно пахнет мхом. Чжан Бао высказался за запах смолы, а Дерсу указал
на багульник. В местах обитания кабарги всегда
есть и то, и другое, и третье; вероятно, это
был запах мускуса.
Вечером мы отпраздновали переход через Сихотэ-Алинь.
На ужин были поданы дикушки, потом сварили шоколад,
пили чай с ромом, а перед сном я рассказал стрелкам одну из страшных повестей Гоголя.
Вечером после
ужина мы держали совет. Решено
было, что завтра я, Дерсу и китаец-охотник отправимся вверх по Тютихе, перевалим через Сихотэ-Алинь и назад вернемся по реке Лянчихезе.
На это путешествие нужно
было употребить 3 суток. Стрелки и казаки с лошадьми останутся в фанзе и
будут ожидать нашего возвращения.
Бивак наш
был не из числа удачных: холодный резкий ветер всю ночь дул с запада по долине, как в трубу. Пришлось спрятаться за вал к морю. В палатке
было дымно, а снаружи холодно. После
ужина все поспешили лечь спать, но я не мог уснуть — все прислушивался к шуму прибоя и думал о судьбе, забросившей меня
на берег Великого океана.
Перейдя
на другую сторону реки, мы устроили бивак в густом хвойном лесу. Какими вкусными нам показались рыбьи головы! Около некоторых голов
было еще много мяса, такие головы
были счастливыми находками. Мы разделили их поровну между собой и
поужинали вкусно, но несытно.
Как и всегда, сначала около огней
было оживление, разговоры, смех и шутки. Потом все стало успокаиваться. После
ужина стрелки легли спать, а мы долго сидели у огня, делились впечатлениями последних дней и строили планы
на будущее. Вечер
был удивительно тихий. Слышно
было, как паслись кони; где-то в горах ухал филин, и несмолкаемым гомоном с болот доносилось кваканье лягушек.
В это время в лесу раздался какой-то шорох. Собаки подняли головы и насторожили уши. Я встал
на ноги. Край палатки приходился мне как раз до подбородка. В лесу
было тихо, и ничего подозрительного я не заметил. Мы сели
ужинать. Вскоре опять повторился тот же шум, но сильнее и дальше в стороне. Тогда мы стали смотреть втроем, но в лесу, как нарочно, снова воцарилась тишина. Это повторилось несколько раз кряду.
Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные
на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же
была обращена в
ужин, после которого мы напились чаю и улеглись спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных
на волю.
Здесь в реке
было много мальмы. Мы ее ловили просто руками. Она подавалась нам ежедневно утром
на завтрак и вечером
на ужин. Интересно отметить, что рыбка эта особенно распространена в Уссурийском крае. Туземцы говорят, что к западу от Сихотэ-Алиня преобладает ленок, которого вовсе нет в прибрежном районе.
Закусив немного холодной кашицей, оставленной от вчерашнего
ужина, мы тронулись в путь. Теперь проводник-китаец повернул круто
на восток. Сразу с бивака мы попали в область размытых гор, предшествовавших Сихотэ-Алиню. Это
были невысокие холмы с пологими склонами. Множество ручьев текло в разные стороны, так что сразу трудно ориентироваться и указать то направление, куда стремилась выйти вода.
Наскоро
поужинав, мы пошли с Дерсу
на охоту. Путь наш лежал по тропинке к биваку, а оттуда наискось к солонцам около леса. Множество следов изюбров и диких коз
было заметно по всему лугу. Черноватая земля солонцов
была почти совершенно лишена растительности. Малые низкорослые деревья, окружавшие их, имели чахлый и болезненный вид. Здесь местами земля
была сильно истоптана. Видно
было, что изюбры постоянно приходили сюда и в одиночку и целыми стадами.
Паначев работал молча: он по-прежнему шел впереди, а мы плелись за ним сзади. Теперь уже
было все равно. Исправить ошибку нельзя, и оставалось только одно: идти по течению воды до тех пор, пока она не приведет нас к реке Улахе.
На большом привале я еще раз проверил запасы продовольствия. Выяснилось, что сухарей хватит только
на сегодняшний
ужин, поэтому я посоветовал сократить дневную выдачу.
Он согласен, и
на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу
ужин на неделю, потом еще
на неделю, и дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его только в том случае, когда вы не
будете напоминать о нем каким бы то ни
было словом о молодой особе, о которой» и т. д.