Неточные совпадения
Зеленеет лес,
Зеленеет луг,
Где низиночка —
Там и зеркало!
Хорошо, светло
В мире Божием,
Хорошо, легко,
Ясно на́
сердце.
По водам плыву
Белым лебедем,
По
степям бегу
Перепелочкой.
Незрячие глаза расширялись, ширилась грудь, слух еще обострялся: он узнавал своих спутников, добродушного Кандыбу и желчного Кузьму, долго брел за скрипучими возами чумаков, ночевал
в степи у огней, слушал гомон ярмарок и базаров, узнавал горе, слепое и зрячее, от которого не раз больно сжималось его
сердце…
Вглядываясь
в жизнь, вопрошая
сердце, голову, он с ужасом видел, что ни там, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды: все уже было назади; туман рассеялся; перед ним разостлалась, как
степь, голая действительность. Боже! какое необозримое пространство! какой скучный, безотрадный вид! Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет: все химера — а живи!
Старуха помолчала и посмотрела
в степь, где всё густела тьма. Искорки горящего
сердца Данко вспыхивали где-то далеко и казались голубыми воздушными цветами, расцветая только на миг.
Теперь, когда старуха кончила свою красивую сказку,
в степи стало страшно тихо, точно и она была поражена силой смельчака Данко, который сжег для людей свое
сердце и умер, не прося у них ничего
в награду себе. Старуха дремала. Я смотрел на нее и думал...
— Видишь ли какое дело, Полуехт Степаныч.
В степи я слышал от одного кыргыза: у них ханы завсегда так-то делают. Ты уж не сердитуй на меня за глупое слово. Ежели, напримерно, у хана нет детей, а главная ханша старая, так ему привозят молоденькую полоняночку, штоб он размолодился с ней. Разгорится у него
сердце с молоденькой, и от старой жены плод будет.
Минуты, часы безмолвною чередой пробегали над моею головой, и я спохватился, как незаметно подкрался тот роковой час, когда тоска так властно овладевает
сердцем, когда «чужая сторона» враждебно веет на него всем своим мраком и холодом, когда перед встревоженным воображением грозно встают неизмеримою, неодолимою далью все эти горы, леса, бесконечные
степи, которые залегли между тобой и всем дорогим, далеким, потерянным, что так неотступно манит к себе и что
в этот час как будто совсем исчезает из виду, рея
в сумрачной дали слабым угасающим огоньком умирающей надежды…
Он радостно всматривался
в прозрачную даль широкой
степи; прислушивался к простому говору временных ее обитателей — чумаков, пастухов; чуял своим
сердцем живые впечатления от веселого пения птички, и красоты весенней травки, и порывы степного ветра, и все это превосходно умел изобразить потом
в своих простых, но глубоких стихах.
Идем, бывало, с места на место, на новую работу
степями, Лука Кирилов впереди всех нарезным сажнем вместо палочки помахивает, за ним на возу Михайлица с богородичною иконой, а за ними мы все артелью выступаем, а тут
в поле травы, цветы по лугам, инде стада пасутся, и свирец на свирели играет… то есть просто
сердцу и уму восхищение!
Мне прокричали «ура» на прощанье. Последним теплым взглядом я обменялся с Нелюбовым. Пошел поезд, и все ушло назад, навсегда, безвозвратно. И когда стали скрываться из глаз последние голубые избенки Заречья и потянулась унылая, желтая, выгоревшая
степь — странная грусть сжала мне
сердце. Точно там,
в этом месте моих тревог, страданий, голода и унижений, осталась навеки частица моей души.
Бывало, этой думой удручен,
Я прежде много плакал и слезами
Я жег бумагу. Детский глупый сон
Прошел давно, как туча над
степями;
Но пылкий дух мой не был освежен,
В нем родилися бури, как
в пустыне,
Но скоро улеглись они, и ныне
Осталось
сердцу, вместо слез, бурь тех,
Один лишь отзыв — звучный, горький смех…
Там, где весной белел поток игривый,
Лежат кремни — и блещут, но не живы!
И чувствует Дуня, что звуки льются не с горных высот, не из степного раздолья, а зарождаются
в ее
сердце и потом отзываются и
в степи, и
в облаках, и
в листве кустов…
Когда мое отечество гибнет
в пожарах и неволе; когда мои ближние, мои друзья идут тысячами населять
степи сибирские,
в то время имя Петра, виновника этих бедствий, на устах моих и, может быть,
в моем
сердце заменило имя законного моего государя…
Это и было так, но он забыл своего злейшего врага султана Кучума, продолжавшего бродить по
степям сибирским с неустрашимою злобою и неутомимой жаждой мести
в сердце против Ермака, отнявшего у него царство и его любимого родственника Маметкула, отправленного заложником к московскому царю.