Неточные совпадения
До какой степени мало известно всё то, что относится к вопросу непротивления, видно из того, что Гаррисон-сын, написавший превосходную, в 4-х больших томах, биографию своего отца, этот Гаррисон-сын на вопрос мой о том, существует ли теперь общество непротивления и есть ли последователи его, отвечал мне, что, сколько ему известно, общество это распалось и последователей этого учения не существует, тогда как в то время, когда он писал мне,
жил в Массачусете, в Hopedale, Адин Баллу, участвовавший в трудах отца Гаррисона и посвятивший 50 лет
жизни на проповедь устно и печатно учения непротивления.
Он верит теперь, что царство бога наступит тогда, когда люди будут исполнять 5 заповедей Христа, именно: 1)
жить в мире со всеми людьми; 2) вести чистую
жизнь; 3) не клясться; 4) никогда не противиться злу и 5) отказываться от народных различий».
«Между тем, если читатель чувствует себя смущенным мыслью о том, что он обязан, как христианин, так же как и Толстой, покинуть свои привычные условия
жизни и
жить как простой работник, то пусть он успокоится и держится принципа: «Securus judicat orbis terrarum».
Учение Христа негодно, потому что, если бы оно было исполнено, не могла бы продолжаться наша
жизнь; другими словами: если бы мы начали
жить хорошо, как нас учил Христос, мы не могли бы продолжать
жить дурно, как мы
живем и привыкли
жить. Вопрос же о непротивлении злу насилием не только не обсуждается, но самое упоминание о том, что в учение Христа входит требование непротивления злу насилием, уже считается достаточным доказательством неприложимости всего учения.
Чем дальше
жило человечество, тем более и более уяснялся ему смысл христианства, как это не могло и не может быть иначе со всяким учением о
жизни. Последующие поколения исправляли ошибки предшественников и всё более и более приближались к пониманию истинного его смысла.
Как отдельный человек не может
жить, не имея известного представления о смысле своей
жизни, и всегда, хотя часто и бессознательно, соображает свои поступки с этим придаваемым им своей
жизни смыслом, так точно и совокупности людей, живущих в одинаковых условиях — народы, не могут не иметь представления о смысле их совокупной
жизни и вытекающей из нее деятельности.
Различие в этом отношении отдельного человека от всего человечества состоит в том, что, тогда как отдельный человек в определении, свойственного тому новому периоду
жизни, в который он вступает, понимания
жизни и вытекающей из него деятельности пользуется указаниями прежде живших его людей, переживших уже тот возраст, в который он вступает, человечество не может иметь этих указаний, потому что оно всё подвигается по не исследованному еще пути и не у кого спросить, как надо понимать
жизнь и действовать в тех новых условиях, в которые оно вступает и в которых еще никто никогда не
жил.
Только
жизнь совокупности и последовательности личностей: племени, семьи, рода, государства продолжается и
живет, и потому человек должен жертвовать своей личностью для
жизни семьи, государства.
Одумайтесь и поймите, что
жизнь, которой вы
живете, не есть настоящая
жизнь;
жизнь семьи,
жизнь общества,
жизнь государства не спасет от погибели.
Как очень редко отдельный человек изменяет свою
жизнь только по указаниям разума, а большей частью, несмотря на новый смысл и новые цели, указываемые разумом, продолжает
жить прежнею
жизнью и изменяет ее только тогда, когда
жизнь его становится совсем противоречащей его сознанию и вследствие того мучительной, точно так же человечество, узнав через своих религиозных руководителей новый смысл
жизни, новые цели, к которым ему нужно стремиться, долго еще и после этого познания продолжает в большинстве людей
жить прежней
жизнью и приводится к принятию нового жизнепонимания только сознанием невозможности продолжения прежней
жизни.
Несмотря на требования изменения
жизни, сознанные, высказанные религиозными руководителями и принятые разумнейшими людьми, большинство людей, несмотря на религиозное отношение к этим руководителям, т. е. веру в их учение, продолжает в усложнившейся
жизни руководствоваться прежним учением, подобно тому как поступал бы семейный человек, если бы, зная о том, как следует
жить в его возрасте, по привычке и по легкомыслию продолжал бы
жить ребяческою
жизнью.
Ведь стоит только сличить практику
жизни с ее теорией, чтобы ужаснуться перед тем вопиющим противоречием условий
жизни и нашего сознания, в котором мы
живем.
Еще в большем противоречии и страдании
живет человек так называемого образованного класса. Всякий такой человек если верит во что-нибудь, то верит если и не в братство людей, то в гуманность, если не в гуманность, то в справедливость, если не в справедливость, то в науку, и вместе с тем знает, что вся его
жизнь построена на условиях, прямо противоположных всему этому, всем положением и христианства, и гуманности, и справедливости, и науки.
Он исповедует принципы братства, гуманности, справедливости, научности и не только
живет так, что ему необходимо то угнетение рабочих, которое он отрицает, но так, что вся
жизнь его есть пользование этим угнетением, и не только
живет так, но и направляет свою деятельность на поддержание этого порядка вещей, прямо противоположного всему тому, во что он верит.
Мы все братья, а я
живу тем, что получаю жалованье за то, чтобы уличать, судить и казнить вора или проститутку, существование которых обусловлено всем складом моей
жизни и которых я сам знаю, что надо не казнить, а исправлять.
Человек с чуткой совестью не может не страдать, если он
живет этой
жизнью. Одно средство для него избавиться от этого страдания — в том, чтобы заглушить свою совесть, но если и удается таким людям заглушить совесть, они не могут заглушить страх.
А между тем я
прожил длинную
жизнь и едва ли полдюжину раз слышал от наших пастырей проповедь всеобщего мира.
Мы все христиане, не только исповедуем любовь друг к другу, но действительно
живем одной общей
жизнью, одними ударами бьется пульс нашей
жизни, мы помогаем друг другу, учимся друг у друга, всё больше и больше, ко взаимной радости, любовно сближаемся друг с другом!
Все люди нашего времени
живут в постоянном вопиющем противоречии сознания и
жизни.
Рабство было противно всем тем нравственным началам, которые проповедовал Платон и Аристотель, а между тем ни тот, ни другой не видели этого, потому что отрицание рабства разрушало всю ту
жизнь, которой они
жили. То же происходит и в нашем мире.
Есть закон эволюции, и потому нет ничего ни дурного, ни хорошего, а надо
жить для одной своей личной
жизни, предоставляя остальное делать закону эволюции.
В самом простом виде дело происходило так: люди
жили племенами, семьями, родами и враждовали, насиловали, разоряли, убивали друг друга. Насилия эти происходили в малых и больших размерах: личность боролась с личностью, племя с племенем, семья с семьей, род с родом, народ с народом. Бòльшие, сильнейшие совокупности завладевали слабейшими, и чем больше и сильнее становилась совокупность людей, тем меньше происходило в ней внутренних насилий и тем обеспеченнее казалась продолжительность
жизни совокупности.
Тысяча восемьсот лет тому назад христианское учение открыло людям истину о том, как им должно
жить, и вместе с тем предсказало то, чем будет
жизнь человеческая, если люди не будут так
жить, а будут продолжать
жить теми основами, которыми они
жили до него, и чем она будет, если они примут христианское учение и будут в
жизни исполнять его.
Восемнадцать веков эти сделали то, что теперь люди, продолжая
жить языческой
жизнью, не соответствующей возрасту человечества, не только видят уже ясно всю бедственность того состояния, в котором они находятся, но в глубине души верят (только потому и
живут, что верят) в то, что спасение от этого состояния только в исполнении христианского учения в его истинном значении.
Если мы не удивляемся на то противоречие между нашими верованиями, убеждениями и поступками, то это происходит только оттого, что влияния, скрывающие от людей это противоречие, действуют и на нас. Стоит только взглянуть на нашу
жизнь с точки зрения того индейца, который понял христианство в его истинном значении без всяких уступок и приспособлений, и на те дикие зверства, которыми наполнена наша
жизнь, чтобы ужаснуться перед теми противоречиями, среди которых мы
живем, часто не замечая их.
И как стоит одной пчеле раскрыть крылья, подняться и полететь и за ней другой, третьей, десятой, сотой, для того чтобы висевшая неподвижно кучка стала бы свободно летящим роем пчел, так точно стоит только одному человеку понять
жизнь так, как учит его понимать ее христианство, и начать
жить так, и за ним сделать то же другому, третьему, сотому, для того чтобы разрушился тот заколдованный круг общественной
жизни, из которого, казалось, не было выхода.
Пока не усвоит каждый отдельный человек христианского жизнепонимания и не станет
жить сообразно с ним, не разрешится противоречие
жизни людской и не установится новой формы
жизни.
И потому даже и в этом случае выгоднее рисковать тем, что меня сошлют, запрут в тюрьму и даже казнят, чем тем, что по моей же вине я
проживу всю
жизнь в рабстве у дурных людей, могу быть разорен вторгнувшимся неприятелем, им по-дурацки искалечен и убит, отстаивая пушку, или никому не нужный клочок земли, или глупую тряпку, называемую знаменем.
Люди, живущие в естественных условиях
жизни, не по городам, но среди природы, борясь с нею,
живут без этого ограждения и знают, как мало может оградить их насилие от окружающих их действительных опасностей.
Если бы
жизнь отдельного человека при переходе от одного возраста к другому была бы вполне известна ему, ему незачем бы было
жить. То же и с
жизнью человечества: если бы у него была программа той
жизни, которая ожидает его при вступлении в новый возраст его, то это было бы самым верным признаком того, что оно не
живет, не движется, а толчется на месте.
Или
живет фабрикант, доход которого весь составляется из платы, отнятой у рабочих, и вся деятельность которого основана на принудительном, неестественном труде, губящем целые поколения людей; казалось бы, очевидно, что прежде всего, если человек этот исповедует какие-нибудь христианские или либеральные принципы, ему нужно перестать губить для своих барышей человеческие
жизни.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п.,
живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа,
живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею
жизнью.
Не может этого быть: не может быть того, чтобы мы, люди нашего времени, с нашим вошедшим уже в нашу плоть и кровь христианским сознанием достоинства человека, равенства людей, с нашей потребностью мирного общения и единения народов, действительно
жили бы так, чтобы всякая наша радость, всякое удобство оплачивалось бы страданиями,
жизнями наших братий и чтобы мы при этом еще всякую минуту были бы на волоске от того, чтобы, как дикие звери, броситься друг на друга, народ на народ, безжалостно истребляя труды и
жизни людей только потому, что какой-нибудь заблудший дипломат или правитель скажет или напишет какую-нибудь глупость другому такому же, как он, заблудшему дипломату или правителю.
«Если вы довольны старым миром, — старайтесь его сохранить, он очень хил и надолго его не станет; но если вам невыносимо
жить в вечном раздоре убеждений с
жизнью, думать одно и делать другое, выходите из-под выбеленных средневековых сводов на свой страх.
Но даже не этот вопрос: «что будет?» тревожит людей, когда они медлят исполнить волю хозяина, их тревожит вопрос, как
жить без тех привычных нам условий нашей
жизни, которые мы называем наукой, искусством, цивилизацией, культурой.
Если не одумаетесь, все так же погибнете, как погибли люди, убитые Пилатом, как погибли те, которых задавила башня Силоамская, как погибли миллионы и миллионы людей, убивавших и убитых, казнивших и казненных, мучащих и мучимых, и как глупо погиб тот человек, засыпавший житницы и сбиравшийся долго
жить и умерший в ту же ночь, с которой он хотел начинать
жизнь.