Картохин двор

Элена Джованнетти, 2022

"Картохин двор" – светлая, полная жизни книга, в которой сплетаются простые человеческие чувства с тем древним, архетипическим, что лежит в основании нашей души. История настоящей итальянской семьи через поколения, которую рассказывает единственный очевидец всех событий – спящий дом. Итальянская глубинка, переплетение судеб, эмоциональное напряжение на протяжении всей книги и непредсказуемый исход.Основано на реальных событиях.

Глава 4. Одна ошибка прошлого

Апрель, 2017

С того дня Нину не оставляют мысли обо мне. Теперь она не может пройти мимо и не повернуть головы. Останавливается у входа во двор, обнимает меня взглядом. Рассматривает каждую мелочь, пытаясь заметить что-нибудь, чего ещё не видела, хотя заглянула уже в каждый уголок. Так смотрят на что-то дорогое сердцу, давно утерянное. То, чего нельзя вернуть, и о чём рисуются несбыточные мечты. «Мой… дом….».

«А что, если?..», несмелая мысль. Нина не понимает, как не замечала меня раньше. Не хочет возвращаться домой, так и осталась бы жить во дворе, спать под открытым небом. Мне кажется, она начинает меня любить.

Она помнит слова Адриана о том, что все разрушения ещё поправимы. Изо всех сил старается не поддаться мечтам, но мыслить трезво. Не допустить и тени надежды на то, что радужные грёзы могут стать реальностью. Стремится мыслить приземлённо, а душа её рвётся домой. Ей не отступить, потому что ей уже хочется поддаться. «Нужно узнать, чей это дом, — думает Нина, накручивая прядку волос на лбу. — Узнать историю, наверняка она есть, я чувствую. Дойду до Амаранты…. По возрасту она подходит, всю жизнь здесь живёт. Вполне может что-то знать». Нина свернула на основную дорогу, ведущую к дому Амаранты, и ускорила шаг.

Я помню Амаранту с рождения. Она родилась в тот день, когда Картоха решился на рискованное предприятие и рассказал об этом другу. Она всегда была настоящим живчиком. В свои семьдесят пять лет она неизменно носит разноцветные бусы и шёлковые шарфики. Подкрашивает губы помадой пастельных оттенков, любит голубые серёжки, так идущие её глазам. И ежедневно делает укладку на свои непокорные волосы пшеничного цвета. Много гуляет, занимается йогой, ходит в церковь и на ужины с подругами после мессы, а по утрам выпивает по две чашки эспрессо. «Чтобы взбодриться» — говорит она, хотя её неудержимой энергии хватило бы на полдеревни, дай только свет.

Поначалу Нину удивляло, как итальянка может быть светловолосой и голубоглазой настолько, что сошла бы за её чисто славянскую мать. Но муж объяснил, что типичный итальянец вовсе не должен быть черноволосым и черноглазым, кудрявым и загорелым, каким он видится всему остальному миру. Что такие персонажи чаще встречаются на юге, чем на севере или даже в центральной части страны, в Тоскане. У его отца, Антонио, было две старшие сестры — Анна и Амаранта — и у всех троих были яркие голубые глаза и светлые вьющиеся волосы. Ещё муж сообщал, что у них это от его прадеда — первого из семьи, поселившегося в этой деревне. И что он носит его имя — Костанте.

— Я хотела тебя расспросить кое о чём, — завела разговор Нина. Они с Амарантой идут спокойным шагом по петляющей среди лесов дороге, поднимаясь на возвышающуюся над деревней гору. Немного прохладно и облачно, но без дождя — удачное для подъёма сочетание погодных условий. Испарение, поднимающееся с земли, наводит некую таинственность на лесное царство. Редкий солнечный луч выхватывает из белёсой пелены темные стволы деревьев и снова прячет их в прозрачном тумане.

— О чём, дорогая? — тепло улыбнулась тётушка. Ей вообще нравится Нина, несмотря на то, что остальное семейство отнеслось к иностранке с прохладцей. Ещё ей нравится рассказывать о «прежней жизни», как она называет свои воспоминания из детства и юности. Память у неё отменная, красноречия не занимать, и Нина любит её слушать.

— Рядом с нашим домом есть чьё-то заброшенное имение. Знаешь, если от нас спускаться к главной дороге, то он будет…

— Справа, — перебила Амаранта и остановилась, продолжая улыбаться. — Хочешь узнать, чей это дом?

— Да, именно…. Откуда ты знаешь??

— Муж твой рассказывал, как ты туда бегаешь уже неделю как. Что, понравился? — лукаво подмигнула.

— Очень! Вот хочу узнать его историю.

— Это был мой дом. Наш. Я там родилась, и Анна тоже. А вот Антонио появился уже в другом доме, — в том, где сейчас живёт Мария, дочь Анны.

Нина подняла брови и широко раскрыла глаза, но тут же вышедшее из-за облака солнца заставило её щуриться и прикрыть лицо рукой. Мысли понеслись каруселью, и только один вопрос слетел с губ на выдохе. «Как это?..». Амаранта взяла её под руку и повлекла за собой, вперёд, в гору.

— Костанте ничего не говорил мне об этом! Хотя я и не спрашивала…

— Ну, ты же знаешь, он известный молчун. Не спросишь — не скажет. Всегда таким был, сколько его помню.

— Ну да, ну да… — согласилась Нина, — так что там с домом?

Амаранта помолчала, будто собираясь с мыслями, и начала свой рассказ.

— Я была слишком мала, чтобы точно знать, что там случилось. Говорят, моя мать и вторая жена дяди, Эдвига, не поладили между собой, да так, что пришлось дом поделить на две части. Мой отец — его прозвали Картохой…

— Подожди-подожди! — Нина снова остановилась и во все глаза смотрит на Амаранту, — Так, значит, Картоха…. Это твой отец? Во дворе я нашла дощечку, на которой нацарапано «Картохин двор».

— Ну, да. И не нацарапано, а выжжено — он любил выжигать по дереву и вообще что-то делать руками. Он выжег её в день моего рождения.

— Костанте такой же — всё ищет, чем бы по дому заняться да во дворе, — проговорила Нина.

— Они очень похожи характерами, мы давно заметили. Да.… Так вот, идём дальше. Папа тогда захотел выкупить часть дома, принадлежащую брату, и тот согласился. У них вышла какая-то размолвка из-за жён, и они никак не могли ужиться все вместе. Денег у отца особо не было. Так, какие-то накопления. Правда, он имел небольшой магазин тканей в центре Лукки, и помещение принадлежало ему. Вот его-то он и решил продать — и вложиться в другую недвижимость. Ведь цены на квадратные метры в центре намного выше тех, какие дают за периферию. Ну, добавил что было, у кого-то занял сколько не хватало и купил два других дома — недалеко от железнодорожной станции. В военные-то годы!.. Он хотел потом их продать, а пока сдавать и постепенно расплачиваться за весь дом целиком. О чём только думал…. Дядя Адамо его отговаривал, мол, подожди ещё, мало ли что…. Но тот ему не верил, а он и не настаивал. Отец — Картоха — слишком любил этот дом, чтобы жить там не в мире. Да и затея казалась ему стоящей…. Он просто хотел как лучше. Часто это повторял потом матери.

Амаранта замолчала, задумавшись о чём-то своём и глядя себе под ноги. Весенний лес живёт своей жизнью. Птицы перелетают с ветки на ветку, отчаянно о чём-то споря между собой. Тут и там желтеют нарциссы, зеленью на пока ещё бурой от опавшей зимней листвы земле сияет молодой папоротник. Нина ждёт продолжения. У неё перед глазами так живо встала картинка прошлого! Надежда и планы, родной дом, семья, дети, война и….

— А потом была бомбёжка. В сорок третьем. Бомбили, в основном, вдоль железных дорог, и те два дома оказались разрушены полностью. Как и жизнь моей семьи — так тогда казалось. Папа был раздавлен. Он вложил в них всё в надежде на лучшее будущее и всё потерял. Да ещё и с долгом остался.

Амаранта посмотрела на Нину сделавшимися вдруг усталыми, многое повидавшими голубыми глазами.

— Так вот бывает, милая, в жизни… Мы почему-то верим, что сами решаем, как нам жить. А так ли это?

Из почтения к возрасту тётушки Нина не ответила, хотя и не была с ней согласна. Ей кажется, что да, это именно так. Что нужно бороться за право жить, как нравится, как на душе лежит. Даже если пока не знает, а как это, собственно, — жить по душе. Смелости ещё не набралась. Зато верит, что нужно стремиться, искать, не сдаваться. Что ценой любых усилий нужно идти к своему счастью. Исходя из веры в бесконечную любовь к Костанте, она оставила свой дом, своих родных и друзей, свою страну. Тогда ей казалось, что нет ничего важнее, чем быть рядом с любимым. Как часто она теперь задаёт себе вопрос — в чём ошиблась? И ищет себе доказательств того, что поступила правильно.

Холодный ветерок резко налетел откуда-то с гор, заставляя кутаться в большой шерстяной палантин.

— А дальше? Что было дальше? — поспешила уйти от неприятных мыслей Нина.

— Дальше… Папе, чтобы расплатиться с долгом и как-то жить, пришлось продать свою долю собственности.

— Адамо выкупил её?

— Да нет, какой там Адамо.… У него и денег-то не было. Он, говорят, вообще какой-то несуразный был. Не умел хранить сбережения, всё спускал в угоду Эдвиге, новой жене. Часть дома моего отца выкупил Роберто, другой мой дядя. Так они тогда решили — в доме не должны жить чужие. А раз в Италии осталось только трое из братьев, а остальные — кто в Америке, кто и вовсе уже умер, то Роберто согласился взять долю Джузеппе. Он тогда неплохо зарабатывал.

— Значит, в доме стали жить Адамо, Эдвига, её племянник и Роберто с семьёй? — Нина стала путаться в переплетениях семейных дел.

— Да. Роберто с женой, если быть точнее. Да и то — очень недолго, может, год или два. Потом в город вернулись. Мирко, сын его, тогда уже взрослый стал. У них с отцом было какое-то дело в Лукке, и он не захотел жить в деревне. Остался в городе. Мирко…. Да ты помнишь его? Ты его видела прошлым Рождеством, когда все собрались у нас дома.

— Тот высокий, худой и весёлый, около шестидесяти, с колкими чёрными глазами?

— Ну да. Потом у Роберто нашли рак, и он вскоре умер. Сгорел за несколько месяцев. Это было… дай бог памяти… Годах в девяностых уже. Мирко вступил в наследство, но не стал там жить.

— Постой… — Нина перестала понимать ход событий. — Но ведь сейчас дом пустует. Так кто жил там последним?

— Убальдо, единственный из родственников Эдвиги, её племянник. Но хватит об этом. Чего в прошлом копаться? Что было, то было! Бог с ним… Ускорим шаг, пора домой — обед готовить, да и дел накопилось невпроворот!

Такая она, Амаранта: не может долго отдыхать, никогда не отлынивает от забот. Даже сама их себе придумывает, лишь бы не сидеть на месте. Нина поняла, что Амаранте неприятно вспоминать те, печальные, дни истории её семьи и не стала настаивать. Однако кое-что из того, что случилось потом, могу знать только я — единственный пока ещё живой свидетель.