По следам Почемучки. Рассказы и сказки

Олег Кургузов, 2011

В эту книгу прекрасного детского писателя Олега Кургузова (1959—2004) вошли: цикл рассказов «Рассказы маленького мальчика», за которые писатель получил Международную литературную премию имени Януша Корчака, сказки, а также главы из научно-популярной книги для детей «По следам Почемучки».

Рассказы маленького мальчика

Запасайтесь морковкой!

Мама очистила мне морковку.

— Хрум-хрум-хрум, — начал я.

— Здорово у тебя получается! — позавидовала мама. И очистила морковку себе.

— Хрум-хрум-хрум, — начали мы с мамой.

— Чего это вы тут делаете? — удивился папа, заглянув на кухню.

— Морковку жуём, — говорим мы.

И папа очистил себе морковку. Стали мы жевать втроём.

— Хрум-хрум-хрум!

Тут к нам в дверь постучали.

— Чего вы делаете? — спросила соседка. — У нас в квартире от вас шумно.

— Морковку жуём! — говорим мы.

И соседка присела за стол.

— Хрум! Хрум! Хрум! — хрумкали мы вчетвером.

Потом к нам зачастили соседи по подъезду.

— Чего вы тут творите?! — изумлялись они.

— Морковку жуём! — отвечали мы.

И они по очереди присоединялись к нам.

— Хрум!!!! Хрум!!! Хрум!!! — хрумкали мы все вместе.

У нас с полок стали падать кастрюли. Стол и шкафы ходили ходуном. Оконные рамы хлопали, стёкла дребезжали.

Прохожие останавливались возле дома и смотрели на наши окна.

— Эй! Чего вы там затеяли?! — кричали они.

— Морковку жуём! — вопили мы в ответ. — Хрум!!! Хрум!!! Хрум!!!

Во дворе зашумели деревья, тревожно закричали кошки. Ещё немного, и мы устроили бы МОРКОВНЫЙ УРАГАН. Да вот только морковка кончилась…

Зверская фотография

У папы болели зубы. И от боли он делал зверское лицо. А ему надо было на новый паспорт фотографироваться.

— Немедленно получите новый паспорт! — говорит ему дяденька милиционер.

— Не могу же я с таким лицом на паспорт фотографироваться, — возражает папа, мычит от боли и снова делает зверскую физиономию.

— Как хотите, только у нас в стране без паспорта нельзя, — говорит милиционер. — С таким лицом и без паспорта вас запросто могут в тюрьму посадить.

— Эх-х! — вздыхает папа и идёт фотографироваться.

А тут у папы зубная боль и прошла. Отправились мы с ним к морю отдыхать. Только нас в самолёт не пускают. Потому что теперь у папы лицо нормальное и на паспортную фотографию не похоже.

— Это не ваш авиабилет и паспорт не ваш, — говорит папе милиционер в аэропорту. — Вы на себя не похожи.

— Конечно, не похож, — соглашается папа. — Я теперь здоровый, а тогда больной был.

— Может вы и теперь больной, — не верит милиционер. — Потому что не свой паспорт предъявляете. А у нас даже здоровых без паспорта в самолёт не сажают.

— Ну и дела! — говорит папа и в сторонку отходит.

Я боюсь, что папа домой вернётся, и хнычу:

— Папочка, к морю хочется…

— И мне хочется, — отвечает папа. Потом грустно вздыхает и зверское лицо корчит, будто у него зубы болят.

— Вот теперь другое дело, — говорит милиционер. — Теперь у вас и в паспорте и наяву одно лицо. Всё по правилам. Можете в самолёт садиться.

Прилетели мы с папой к морю и в Дом отдыха пришли. Стали нас в комнату поселять и паспорт у папы спросили. А папа забыл зверское лицо сделать.

— Гражданин! Почему у вас паспорт чужой? Там ведь совсем другой человек сфотографирован, — говорит ему начальник Дома отдыха. — Мы по чужим паспортам не селим.

— Ох, извините! — говорит папа, быстренько в сторонку отходит и зверское лицо делает.

— Совсем другое дело! — хвалит папу начальник Дома отдыха. — А то ишь вздумали — паспортную внешность изменять.

И поселяет нас в комнату.

Сложили мы с папой вещи в уголок и обедать пошли. Папе есть очень хотелось, он про зверское лицо-то и позабыл. А навстречу — начальник Дома отдыха.

— Гражданин! Гражданин! — кричит начальник. — Вы тут не живёте! У нас жильцов с такими лицами нет. Прошу покинуть столовую!

Весь обед папа зверское лицо делал. От этого у него зубы снова разболелись.

— Эх! — вздохнул папа. — Если я с таким лицом постоянно ходить буду, меня зубы вконец изведут. А с нормальным лицом меня отсюда выгонят…

— Ладно! — говорю я и тоже вздыхаю. — Ну его, это море, если здесь с нормальным лицом нельзя.

Папа обнимает меня, и мы возвращаемся домой. Мама радуется, паспорт у папы не требует и из дома не выгоняет. Потому что она папу просто так любит. А не за документы.

Ух, котище!

Мама, папа и я ужинали. А кот Лукьян сидел возле стола и смотрел на нас просящими глазами.

Мама отломила кусок сыра и сказала:

— Хочешь сыра, Лукаша? Скажи «мяу».

Кот молчал.

Тут к нам пришла тётя Паша — родственница по папиной линии — и села к столу.

— Лукаша, скажи «мяу», и тебе дадут сыра, — пропела она.

Кот молчал.

Тут к нам пришёл дядя Саша — родственник по маминой линии — и тоже сел к столу.

— Ну, кот, выдай «мяу» и получишь кусок сыра, — строго сказал он.

Кот молчал.

«Эх! — подумал я. — Если бы кот был большим и сильным как тигр, они бы не стали дразнить его».

И тут кот начал расти на глазах. Он рос, рос, рос и превратился в огромного котищу-тигрищу!

— Ну-ка, все хор-р-ром, — зарычал он, — скажите «мяу», или я вас сожру!

Родственники задрожали, прижались друг к другу. И я услышал стук их зубов.

— Быстр-р-ро! — рычал Лукьян.

— М-м-м-я-а-а… — заблеяли родственники.

— Др-р-ружно! — командовал Лукьян.

— Мяу-у-у!!! — завопили родственники.

А я подошёл к Лукьяну, погладил его, почесал за ухом. И котище-тигрище снова стал маленьким котом.

Сколько весит голова?

Мама взвешивала на домашних весах арбуз, а папа смотрел-смотрел и вдруг говорит:

— Слушай! Идея! А что если положить на весы голову и взвесить её?

Мама посмотрела на него и ничего не сказала. А папа задумался и говорит:

— Вообще-то, наверное, ничего не получится. На эти весы можно положить не больше пяти килограммов.

А мама сказала:

— Ты думаешь, твоя голова больше весит?

Папа нахмурился и ушёл из кухни. Мама положила арбуз на подоконник и тоже ушла.

А потом они выясняли отношения в комнате.

— Ага!.. — говорила мама.

— Ну-ну! — сердился папа.

А я думал: «Всё-таки наш папа умный! Я бы никогда до такого не додумался бы!»

Они всё выясняли отношения, а я взвешивал свою голову. Только у меня ничего не получалось. Когда я клал голову на весы, то не мог видеть стрелку. Как только снимал голову с весов, стрелка сразу же возвращалась на «ноль».

И тут меня осенило. Я принёс из ванной большое зеркало и поставил его напротив весов. Теперь-то я всё увижу!

Я положил голову на весы и стал смотреть в зеркало. Но тут в комнату вошла мама.

— Сумасшедший дом! — говорит она. — Ты посмотри, чем занимается ребёнок!

Тут в комнату вбежал испуганный папа.

— Ох, — вздохнул он с облегчением. — Я думал, что-то случилось. А ребёнок просто экспериментирует. Развивает отцовскую идею.

— Ага-а, — говорит мама. — Значит, вы заодно?!

— Почему бы и нет? — говорит папа. — Давайте все будем заодно?

И наклоняется к весам.

Тогда и я кладу свою голову на папину голову.

Мама смотрела на нас, смотрела, а потом махнула рукой:

— Была не была!

И положила свою голову на наши. Мы все вместе стали смотреть в зеркало.

Тут в весах что-то звякнуло, и стрелка убежала на «ноль».

— Ну вот, доигрались, — говорит мама. — Сломали аппарат.

А папа говорит:

— Не огорчайтесь. Давайте гордиться! Ведь умственную силу нашей семьи не измерить никакими весами в мире!

И кошки храпят

На папин день рождения собралось много гостей. Тётушки с их мужьями, дядюшки с их жёнами, мамины и папины сослуживцы. Они пили, ели и громко разговаривали.

И вдруг папа сказал:

— Внимание! Маленький сюрприз — загадка природы!

Он погасил свет и включил магнитофон.

Из магнитофона послышалось сонное сопение и храпение.

Папа зажёг свет и, таинственно улыбаясь, спросил:

— Ну? Что это было? Кто храпел?

Гости поглядывали то на папу, то на маму и смущённо пожимали плечами.

— Ни за что не догадаетесь! — торжествующе заявил папа и выбежал из комнаты.

Вернулся он, держа на руках кота Лукьяна.

— Вот! — сказал папа. — Это кот храпел, а я его на магнитофон записал.

Ну, тут все, конечно, начали смеяться. Потом захохотали.

А я ушёл на кухню. Там на подоконнике сидел кот Лукьян, и в глазах у него были слёзы. Я забрался на подоконник, сел рядом с ним.

— Не расстраивайся, — сказал я. — Ты ещё не знаешь, как храпят папа с мамой. Вот мы их запишем на магнитофон и прокрутим кому надо.

Открытые двери

Мы сидели дома: папа, мама и я. Мама вязала носок, папа читал газету, а я рисовал корову.

Тут кто-то постучал в дверь.

Мама посмотрела на папу, вздохнула и снова принялась за носок.

Папа зевнул, посмотрел на маму и опять уткнулся в газету.

А я ни на кого не смотрел, я рисовал корову. И мне тоже некогда было дверь открывать.

Тот, кто был за дверью, начал сердиться и застучал громче и сильнее. Потом ещё громче и ещё сильнее. Потом был сплошной грохот!

— Так и дверь с петель слетит, — сказал папа и отложил газету.

Только он приоткрыл дверь, как в нашу квартиру ворвалась молния.

— Ши-и-их… Баба-а-ах!!!

Папа сидит в одном углу, мама сидит в другом углу, а я в коридоре валяюсь. А все мы чёрные, как негры. Это молния нас закоптила.

— Ничего себе взрывчики! — говорит чёрная мама. — Опасно сердить молнию и держать её за дверью.

— Ещё не то бывает! — говорит чёрный папа, сверкая белыми зубами. — Лучше и вовсе дверь не запирать. Пусть молния влетает и вылетает, когда ей захочется.

Так мы и решили, оставили дверь открытой.

А на следующий день мы все вместе чистили картошку. Захотелось нам жареной картошечки.

И тут в нашу квартиру влетела молния. Сначала она сверкнула в коридоре, потом появилась на кухне. Пошелестела немного, добродушно фыркнула и юркнула в форточку.

На кухне запахло печёной картошкой.

— Ну, что я вам говорил?! — воскликнул папа, перестав дрожать. — Если держать двери открытыми, можно и печёной картошечкой побаловаться.

Тут мы стали пробовать картошку, которую испекла молния. И глаза зажмурили. У-у-у!

Печёная — не то что жареная!

Солнце на потолке

Люблю греться на солнышке. Сядешь во дворе на скамейку и греешься. Можно ещё в лес пойти или на пляж. Везде — солнце!

Это летом так хорошо. А зимой на пляже не согреешься. И в лесу снега полным-полно. Увязнешь по горлышко и… И привет!

Зимой я греюсь на солнышке дома. Жаль только, что стены мешают солнцу осветить комнату целиком. Вот луч и прорывается сквозь окно, греет комнату по кусочкам. Сначала кресло, потом пол, потом шкаф. И я догоняю солнечный луч, сижу то в кресле, то на полу, то на шкафу.

И вдруг луч ложится на стену. Как же быть?! Ведь так хочется погреться на солнышке…

— Эх!

И я забираюсь на стену!

Там тепло-тепло, даже спать хочется. Я засыпаю и не слышу, как в комнату входит мама.

— Ты зачем на стену забрался?! — спрашивает она.

— На солнышке греюсь, — говорю я, открывая глаза.

— Солнце уже на потолке, — говорит мама.

И правда, пока я лежал на стене, солнце на потолок убежало.

— В новой рубашке на потолок не лезь, — строго говорит мама. — Перепачкаешься в побелке.

— Ладно, — соглашаюсь я. И одеваю старую, рваную рубаху.

Как мы поздравляли папу

Обычно по праздникам у папы грустное настроение. А тут наступило 23 февраля — праздник всех мужчин.

— Давай поздравим папу, — сказала мама.

— Конечно, — согласился я. — Ведь наш папа — мужчина.

— Постараемся развеселить его, — сказала мама. — Сделаем ему приятное.

Чтобы сделать папе приятное, мы решили поздравить его на танке. Ведь в армии папа был танкистом. Ему будет приятно вспомнить прошлое.

Танк мы устроили в большой картонной коробке из-под шкафа. Дно у коробки оторвали, а спереди просунули швабру.

— Это будет дуло, — сказала мама и засмеялась.

— А ещё у современных танков скоро будут захваты, — сказал я. — Как у роботов. Этими захватами можно расчищать завалы на пути.

— Как знаешь, — говорит мама. — В этом деле вы с папой разбираетесь лучше меня.

Захват мы с мамой сделали из палки с рогатиной на конце. С этой палкой папа ходит по грибы.

Потом мы с мамой сели в танк и поехали в комнату, где спал папа.

— Дыр-дыр-дыр, — гудели мы, но папа не просыпался.

— Бых! Бых! — стреляли мы из пушки. А папа всё спал.

— Придётся применить захват, — сказала мама и ткнула в папу рогатой палкой.

Папе, наверное, снился какой-то страшный сон. Поэтому он подскочил на кровати как ужаленный.

— А-а-а! — закричал папа спросонья.

Он не стал бы кричать, если бы узнал нас. Но мы с мамой сидели в коробке. И папа, конечно, нас не узнал. Он начал швыряться в нас подушками.

— Гранатами забрасывает, — сказала мама. — Давай газовую атаку!

У нас в танке был баллончик с жидкостью для мух. Из него я дал газовую атаку.

Папа выкатил глаза и раскрыл рот. Потом он прыгнул с кровати на стол, со стола на пол. И убежал из комнаты.

— Кажется, мы немного переборщили, — огорчилась мама. — Противник оказался морально не подготовлен.

— Ведь мы хотели, чтоб всё было по-настоящему, — сказал я.

Мы вылезли из танка и пошли разыскивать противника. Папы нигде не было. Только из-под двери в ванной виднелся свет.

— Эй! Это мы, — говорит мама через дверь. — Сдавайся!

И я тоже кричу:

— Сдавайся! Ты окружён!

Папа услышал наши голоса и выглянул из ванной.

— А, это вы, — сказал он. Вид у него был неважный.

— Поздравляем тебя с праздником, — сказала мама. И протянула папе подарок — новую бритву. — Сюрприз с пробуждением. Ты не обижайся. Праздник есть праздник!

Папа не очень обижался. Он только долго молчал. Потом он пил чай и грустно приговаривал: «Праздник есть праздник… Праздник есть праздник…»

По праздникам у папы всегда грустное настроение.

В ожидании верблюда

Мы играем в футбол в нашем дворе. Мяч летает из угла в угол. У нас во дворе полным-полно углов.

— Им есть, где разгуляться! — говорят наши родители.

И мы разгуливаемся вовсю. Дым коромыслом!

А после дождя в футбол играть совсем негде. Посреди двора — большая лужа.

Но вот приходит верблюд и медленно выпивает всю лужу. А потом уходит восвояси.

— Ура! — кричим мы. — Да здравствуют верблюды!

Мы снова играем в футбол. Целое утро, целый день и целый вечер. Потом снова льёт дождь, и лужа полным-полна.

Мы долго ждём верблюда. Но его нет. А в школе нам рассказывают, что верблюд — корабль пустыни и запасается водой на много дней.

Из-за этого верблюда мы теперь долго не сможем играть в футбол. От скуки мы валяем дурака.

— Им негде разгуляться, — с грустью говорят наши родители.

Они тоже ждут верблюда. Мы ждём верблюда все вместе.

Как мы неграми были

Мы мчались на поезде в неведомую даль. Там, вдали, жила-была наша любимая бабушка. Нам хотелось поскорее её увидеть, и мы с папой то и дело высовывались в поездное окно. То он, то я, то я, то он.

Вот папа высунулся, ойкнул, чихнул и всунулся обратно с чёрным лицом.

— Ну, здорово! — воскликнул я. И быстренько в окно выглянул. Только я ничего не успел увидеть. Просто дёрнулся, ойкнул, чихнул — и обратно. А в оконном стекле моя чёрная физиономия отразилась.

— Интересно, отчего это вы так моментально закоптились?! — удивляется мама и сама в окно высовывается. Только она ничего не успела увидеть, как сама чёрная стала.

Сидим мы в купе, друг на друга пальцами показываем и смеёмся. Надо же, какие грязные!

— Ладно, — говорит мама. — Хватит баловаться, пойдём в туалет умываться.

Пришли мы в туалет, а там кран сухой из стены торчит.

— Кончилась вода, граждане негры! — говорит нам проводник и почему-то по-иностранному добавляет: — Гитлер капут!

— Ура! — кричу я. — Хоть немножко грязными походим!

— Ай, да мальчик! Ай, да молодец! — восхищается проводник. — Мало, что негр, а по-нашему говорит. Ты, мальчик, передай своим родителям-неграм, что я телеграмму на вокзал вышлю. Чтоб, значит, вас встретили как почётную африканскую делегацию.

Подъезжаем мы через час к вокзалу, а возле нашего вагона сразу беготня начинается. Все с цветами носятся и разными плакатами машут. На одном написано: «Негры — тоже люди!», а на другом — «Мы — тоже негры!».

Я успел только два плаката прочитать. Потому что начальник вокзала в бубен ударил и плясать начал на платформе. А нас подхватили и в машину стали запихивать.

Когда нас в гостиницу привезли, мы даже умыться не успели. И маму, и папу, и меня сразу в ресторан поволокли, незрелыми бананами угощать стали. А сами вокруг расселись и «Катюшу» петь начали. А потом нас на руках в комнату отнесли.

— Отдыхайте, — говорят, — граждане негры. Мы пока для вас подготовим встречу с тружениками села.

Когда все из комнаты вышли, папа наконец отдышался и говорит:

— Кажется, нас приняли за негритянскую делегацию.

— Это их проводник надоумил, — говорю я.

— Теперь они нас в покое не оставят, — говорит мама. — Затискают совсем, заставят негритянские танцы перед тружениками села танцевать. А у бабушки, наверное, пироги стынут…

Тут мы все вспомнили про бабушку и нам ещё сильнее захотелось перестать быть почётными неграми.

— Побежали отсюда, — говорю я. И потихоньку дверь в коридор приоткрываю. А из-за двери нам опять кричат: «Гитлер капут!» — и суют недозрелые бананы.

— Просто так они нас не выпустят, — грустно говорит папа. И начинает раздеваться. Потом он мажет себя гуталином, чтобы не только лицо, но и всё тело как у негра было. А из листьев фикуса юбочку негритянскую себе делает.

И в таком виде папа как за дверь выскочит, как зарычит по-иностранному! Тут все наши встречальщики вмиг разлетелись.

А мы быстренько в ванной отмылись, стали беленькими и к бабушке в гости побежали. Пока пироги у неё не остыли.

Папа и цыгане

— Что-то долго нет отца, — сказала мама и посмотрела на часы. А я не стал смотреть на часы, я знал, что папа скоро придёт. Тут в прихожей раздался звонок.

— Ура! — закричал я и побежал открывать дверь.

На пороге стоял цыганский мальчик. Он хотел пить.

Потом пришла цыганская девочка и тоже попросила пить. Потом пить попросила взрослая женщина в разноцветной юбке. Скоро у нас в квартире был целый табор. Они все хотели пить.

А потом они захотели посмотреть нашу квартиру. И пошли гулять по комнатам.

И тогда у нас стали исчезать вещи. Сначала исчезла мамина кофта, потом папины зимние ботинки. А цыганские люди всё ходили и ходили.

Мама сидела на диване и плакала. Я бегал по квартире и искал свою тельняшку. Когда я надеваю свою тельняшку, то ничего не боюсь. Но тельняшки нигде не было.

— Я в отчаянии! — сказала мама.

И тут пришёл папа. Он долго смотрел на наших гостей и наконец сказал:

— Эх ма!

И исчез в своей комнате. Скоро он появился с гитарой.

— Дай-дай-дай! — пел папа.

— Дари-дари-дари! — в ответ ему запели цыганские люди.

Они собрались вокруг папы и стали трясти плечами, руками и ногами.

— Жги! — закричал папа и начал прыгать вприсядку.

Вместе с папой запрыгал весь табор.

А мы с мамой сидели на диване и смотрели на них. Откуда-то стали вываливаться наши вещи. Сначала папины зимние ботинки, потом мамина кофта. И, наконец, моя тельняшка.

Пока мы с мамой собирали вещи, папа ушёл с табором.

Он пропадал где-то всю ночь. А когда утром папа вернулся, на нём была рваная красная рубаха и облезлые сатиновые шаровары.

— Где же твой новый австрийский костюм? — строго спросила мама.

— Ерунда! Я выучил новую цыганскую песню, — сказал папа.

И спел нам песню.

Шкаф

Мы купили новый шкаф. С ящиками, дверцами и ручками. Шкаф как шкаф. Но лучше старого.

— Куда же девать старый? — спрашивает мама.

— А мы его с балкона сбросим, — говорит папа.

— Да, на голову управдому Федоскину, — говорит мама. — Может, хоть это чуточку встряхнёт его, и он вспомнит, что обещал заменить нам кран.

Я испугался за управдома Федоскина. Он хоть толстый и ленивый, но добрый. Выбежал я на улицу и встал под нашим балконом. А тут как раз Федоскин идёт. Я и говорю:

— Федоскин, вы здесь не ходите. Папа собирается шкаф с балкона скидывать.

— Это ещё что такое? — кричит Федоскин. — По какому праву?

А я и говорю:

— Шкаф-то совсем старый, никуда не годный.

— Старый-то он старый, — рассуждает Федоскин. — А по голове хлопнет не хуже нового. Это самое настоящее хулиганство. Надо протокол составлять и штраф взимать.

Федоскин ушёл составлять протокол, а я ещё постоял немного, подождал, пока шкаф с балкона вылетит. Но он всё не вылетал и не вылетал.

Тогда я прихожу домой и говорю:

— Что ж вы шкаф-то не скидываете? И Федоскин уже ушёл…

— Ха-ха-ха, — смеются мама и папа. — Неужто ты и вправду думал, что мы шкаф сбросим? Это шутка.

Тут к нам заходит управдом Федоскин с милиционером.

— Нечего смеяться, граждане, — говорит он. — Сейчас штраф взимать будем. Готовьте ваши денежки.

— Это была шутка, — говорит папа. — Ребёнок не так понял.

— А вот чтоб неповадно было так шутить, мы вас и оштрафуем, — отвечает Федоскин. — А то ребёнок опять что-то неправильно поймёт и в ваше отсутствие всю мебель честным людям на головы повыкидывает.

Мама заплатила штраф, и Федоскин с милиционером ушли восвояси. Папа стал совсем грустный и говорит:

— Штраф не за дело заплатили. Если бы за дело, не так обидно было бы.

— А давай за дело? — говорю я.

Папа подумал, подождал, пока уйдёт мама, и говорит:

— Давай!

И мы с папой скинули шкаф вниз.

Ух, как он летел! Ух, как он грохнул! Развалился на фанерки, досочки и планочки.

Тут к нам снова заходит управдом Федоскин. Он смущённо улыбается и говорит:

— Может, и вправду это шутка была? Со шкафом, то есть?

И отдаёт штраф обратно.

— Чего уж теперь, — грустно говорит папа. — Шкаф мы уже, того…

— Ну, тогда другое дело, — успокаивается Федоскин. — А то я уж подумал, что обидел вас.

— Садитесь-ка лучше пить чай, — приглашает мама.

Папа и управдом Федоскин садятся и пьют чай.

Трамплин

…Ну вот, опять начинается! Только я ложусь вечером спать — сразу море снится. Волны колышутся и кровать в разные стороны качают:

— Блюм-блюм… Блюм-блюм…

И я засыпаю среди голубых волн.

А утром мне просыпаться надо. А мне опять море снится. Только теперь я на песочке лежу и с солнышком обнимаюсь. Оно такое тё-ё-ёплое и ко мне прижимается.

— Вставай, соня, — говорит мне мама. — Всё на свете проспишь.

А я лежу.

— Подъём! — кричит папа. И дует в кулак, как в трубу: — Ту-у-у, ту-ту, ту-ту!

А я лежу.

Они меня поднимают и волокут в ванную умываться. Потом волокут за стол завтракать. И говорят:

— Когда, наконец, ты станешь самостоятельным ребёнком?!

А я очень хочу стать. Чтоб по утрам самому подниматься. Раз-два и на ногах! Я хочу, чтоб мне утром приснился трамплин, с которого на лыжах прыгают.

Целый вечер трамплин рисую. И на стену вешаю напротив кровати. Чтоб утром рисунок увидеть и сразу вскочить, как спортсмен с трамплина:

— Вжиу-у-у!

Утром я открываю глаза и вижу трамплин на стене. Потом снова глаза закрываю, и мне кажется, будто я качусь с трамплина.

— Вжиу-у-у!

И я лечу.

— Вставай, соня! — говорят мне родители.

Мама берёт меня за одну руку, папа за другую. Они думают, будто я в кровати лежу. Они даже не знают, что я с трамплина лечу. И взлетают вместе со мной.

Мы летим по небу, как три журавля. Два больших и один маленький.

— Эй! — кричит встревоженный папа. — Ты что это задумал?!

— Я летаю! — кричу я.

— Когда дети во сне летают — они растут! — кричит испуганная мама. — А нам страшно!

— Не бойтесь! — кричу я. — И вы подрастёте вместе со мной!

— Мы уже отвыкли от этого! — кричат мама с папой. — Давай назад! Домой!

И я поворачиваю домой.

А потом мы завтракаем овсяной кашей. Мама и папа смотрят на меня со всей строгостью.

— В следующий раз, когда вздумаешь летать, предупреждай! — говорят они.

Как мы ходили за грибами

— Ау! — закричала мама.

— Ау! — закричал папа.

— Ау! — крикнул я.

Мы кричали все вместе. И ничего не было понятно.

— Так не пойдёт, — сказал папа. — Будем кричать на счёт «три» и все раздельно. Раз-два-три, — скомандовал он.

— Ау! — откликнулась мама.

— Раз-два-три, — снова посчитал папа.

— Ау! — откликнулся я.

Потом папа скомандовал сам себе и тоже аукнулся.

— Всё, — сказал он. — Первая тренировка окончилась. Можно разойтись и отдохнуть.

Мы с мамой стали отдыхать. Нам предстоял поход за грибами.

Ещё рано утром папа сказал:

— К любому делу надо подходить со всей ответственностью. Поэтому будем отрабатывать кое-какие грибные навыки.

И мы стали аукаться.

А потом папа поставил на пол деревянный грибок, на котором мама штопала носки, и завязал себе глаза платком. Он ползал по полу на коленках и бормотал:

— С открытыми глазами всякий сможет найти гриб, а попробуйте вот так…

Сначала папа опрокинул стул, потом этажерку с книгами, потом телевизор.

Пока мы всё приводили в порядок, пришло время обеда. Мы быстренько пообедали, вышли из дома и поехали в лес на автобусе. На опушке папа построил нас с мамой и сказал:

— Генеральная тренировка. Раз-два-три!

— Ау! — кричала мама. И мы с папой тоже кричали.

Но тут из лесу вышел гражданин с бородой и строго сказал:

— Ну, чего раскричались?! Всё зверьё распугаете!

— Нам грибы нужны, — говорит папа.

И мы пошли искать грибы. Хотя искать было нечего. Во всём лесу ни одного гриба.

— Ну, вот, — сказал я. — Мы распугали и зверей, и грибы.

— Все грибы уже собрали до нас, — сказала мама. — Не надо было с утра заниматься чепухой.

А папа говорит:

— Зато мы подошли к делу со всей ответственностью. Приобрели грибные навыки. Теперь нам не страшны никакие трудности.

По дороге домой мы заехали на рынок и купили грибов.

Вкусная у нас получилась жарёха!

Две лишние коробки

Понадобилось нам однажды шесть коробок. Чтоб, значит, вещи на дачу перевезти.

Коробки мы с папой купили в магазине. Запросто!

А потом папа и говорит:

— Как же их домой отнести? Ведь у нас только четыре руки, а коробок шесть…

— А голова на что?! — спрашиваю я.

— Правильно! — говорит папа. — Надо подумать.

— Чего думать-то?! — говорю я.

И надеваю третью коробку себе на голову.

— Надо же! — удивляется папа. — И голова пригодилась!

И тоже надевает себе на голову коробку.

И вот мы с папой идем домой в коробочной темноте. И стукаемся друг о друга головными коробками.

— Бу-у-ум!!! — басом гудит папина коробка из толстого картона.

— Бам! — тонким голоском отзывается моя коробка из тонкого картона.

— Бум! Бам! Бум! Бам!

Так мы и бьёмся до самого дома. А когда коробки снимаем, шум в голове остаётся.

— Бу-у-ум!!! — гудит в папиной голове.

— Бам! — отзывается в моей.

А мама выглянула из кухни и спрашивает:

— В каком ухе у меня звенит?

— Это не у тебя в ухе, это у нас в головах, — говорим мы. И рассказываем маме про две лишние коробки.

А она обняла нас и говорит:

— Дорогие вы мои головы садовые… Вернее даже картонные!

Потом поцеловала, и гудение в головах сразу кончилось. Мы упаковали вещи и с ветерком поехали на дачу.

Как мы на люстре висели

С самого утра маминого праздника мы с папой шептались на кухне. Мама ещё спала, а мы придумывали праздничную неожиданность.

— Когда я был маленьким, — шептал папа, — подарки для моей мамы я вешал на люстру. Проснётся моя мамочка, посмотрит вокруг: ах! — подарок на люстре болтается. Это была радость.

— Давай и мы на люстру цветы с духами прицепим, — шепчу я.

— А не придумать ли нам что-нибудь поинтереснее? — предлагает папа. — Давай рассуждать: сегодня мы всю мамину работу выполнять будем. Ну там, пол подметём, обед сготовим, рубашки постираем… Значит, мы сами сегодня целый день будем для неё подарками! Поэтому я предлагаю взять в руки цветы, духи и самим прицепиться к люстре. Это же сразу двойной подарок получится!

— Ура-а-а… — шепчу я. Мне давно хотелось на люстре покачаться.

Мы с папой взяли верёвки, привязались за пояса к люстре и повисли. Висим, висим, а мама всё спит. Тогда мы пробудную песню запели:

Кто висит на люстре нашей?

Это мы висим с папашей!

Мама с постели вскочила, нас на люстре увидела, да как обрадуется:

— Что с вами?! — кричит.

А мы как ногами замотаем, как закричим:

— Па-здра-вля-ем!!!

А люстра от нашего мотанья и крика хрястнула, из потолка вырвалась и вместе с нами на пол рухнула!

Шуму было, конечно, много. Но зато получилась полная праздничная неожиданность, как мы и хотели.

А мама кричит:

— Эй, вы не разбились?

— Нет! — кричим мы из-под обломков. — Не разбились, это люстра разбилась.

— Вот здорово! — кричит мама. — Она мне уже давно надоела. Я вместо неё новую купила, только боялась, что вам не понравится.

— Понравится, понравится! — закричали мы. — Вместо разбитой нам что хочешь понравится.

Тут мы перестали кричать, подарили маме цветы с духами, повесили новую люстру и сели за стол мамин праздник отмечать.

Сухопутный или морской?

Когда мыши стали ходить по нашему дому пешком, мама сказала:

— Я сомневаюсь в том, что наш кот Лукьян сухопутный!

— А какой же он?! — удивился папа.

— Может быть, он морской котик, — предположила мама.

— Поясни мысль! — сказал папа.

И мама пояснила:

— Если бы он был сухопутным котом, то любил бы мышей. А он без ума от рыбы. Значит, он морской.

Это точно: Лукьян чуял рыбу в любом конце квартиры и нёсся в этот конец сломя голову. А мышей он не видел в упор. Идёт себе по квартире и упирается в мышь… Или наоборот. Идёт себе мышь по квартире и упирается в кота… И друг друга они не узнают.

— Что же делать? — спросил я и посмотрел на маму и папу с надеждой. — Может быть, Лукьян всё-таки сухопутный?

А папа сказал:

— Сейчас мы устроим ему проверочку!

И тогда мы стали ловить мышей и мазать их рыбьим жиром. Теперь Лукьян чуял мышь в любом конце квартиры. И нёсся за ней сломя голову.

Мыши сначала боялись Лукьяна и кричали страшными голосами. А кот ловил их, облизывал и отпускал. И мыши привыкли к Лукьяну.

— Мяу! — сказал кот Лукьян как-то раз.

И мыши побежали к нему сломя головы из разных углов дома. А Лукьян стал их облизывать. Просто так, без рыбьего жира. А мама посмотрела на них на всех и сказала:

— Кто бы мог подумать, что эти мыши так любят ласку!

— Кто бы мог подумать, что Лукьян так любит мышей! — сказал папа.

А я обрадовался и закричал:

— Ура! Значит, он сухопутный!

Дождливая арифметика

Когда пошёл дождь, я спросил папу:

— А сколько в нём дождинок?

— Тысяча, — сказал папа неуверенно. — Или даже миллион.

И тогда мы высунулись в окно и стали считать дождинки. Сначала на сухом асфальте их было очень легко считать: одна, две, три, четыре…

Но скоро весь асфальт стал мокрым, все капли слились в одно большое пятно, и мы сбились со счёта.

— Не беда! — сказал папа. — Будем считать лужи.

Во дворе появилась одна лужа, две, три. Считать лужи было даже интереснее. Потому что все лужи были разные: одна как блин, другая как огурец, третья как бегемот.

Но скоро мы опять сбились со счёта. Потому что и блин, и огурец, и бегемот слились в одну большую лужицу. Тут и дождь закончился.

Мы с папой вышли во двор и посмотрели на нашу лужицу с гордостью.

— Не каждый сможет столько воды насчитать, — сказал я.

— Учи арифметику получше, — сказал папа. — И ты сможешь насчитать целый пруд или речку, или даже море.

— Ого! — сказал я. — Ради моря можно выучить что угодно!

Потом я разбежался и со всего маху прыгнул в лужу. Брызги во все стороны! Сто или миллион!

Я — мокрый с ног до головы. Папа — мокрый с ног до головы. Вода стекает с нас тоненькими струйками и журчит, как весенний ручеёк.

— Вот тебе и арифметика, — грустно говорит папа.

И мы идём сушиться домой.

Папа пишет письмо

Папа сидел за столом и писал письмо тёте Дусе. Стол был раздвижной, из двух половинок.

Только папа написал: «Дорогая Дуся, здр…», — как его ручка попала в щель между двумя половинками стола, и письмо прорвалось. На месте неоконченного слова «здр» оказалась самая настоящая дырка.

Папа взял новый листок бумаги и снова написал:

«Дорогая Дуся, здр…» Др-р-рык! — дрыкнула ручка и снова застряла в щели.

— Это не письменный стол, — сказал папа, — а стол для делания дырок в письмах. Очень удобно, быстро и надёжно!

Потом он лёг на пол и стал там писать письмо. Но в полу между досками тоже были щели. «Дорогая Дуся, — писал папа, — здр…» Др-р-рык! — дрыкнула ручка и снова проделала дырку.

Папа совсем загрустил и сидел на полу в полной растерянности.

— Не расстраивайся, — сказал я ему. — Хочешь, пиши на моей спине. Она гладкая и мускулистая.

Папа потрогал мою спину, сказал «Ого!» и начал писать на моей спине.

«Дорогая Дуся! — писал папа. — У нас дома полным-полно дырок. Поэтому все мои «здравствуй», предназначенные тебе, провалились неизвестно куда. Теперь я пишу на гладкой и мускулистой спине моего любимого сына, но боюсь утомить его. К тому же ему очень щекотно. Поэтому письмо будет очень коротким. Возвращаю по назначению все провалившиеся «здравствуй» тебе: Здравствуй, Дуся, здравствуй, здравствуй, здравствуй, здравствуй, здравствуй, здравствуй, здравствуй, здравствуй!.. До свидания, Дуся».

Скоро пришёл ответ от тёти Дуси. Она признавалась, что никогда в жизни не получала такого замечательного письма с таким огромным количеством пожеланий здравствовать. Теперь она чувствует себя замечательно, здравствует без конца и посылает нам с папой миллион воздушных поцелуев: «Чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок, чмок!..»

Кто на кого похож

Учитель сказал нам:

— Каждый человек своим поведением напоминает какое-нибудь животное… Один ленивый, как, например, медведь. Другой попрыгунчик, как заяц. Попробуйте нарисовать своих мам и пап в виде симпатичных животных. Это будет хорошая шутка, она развеселит ваших родителей.

Когда я пришёл домой, папа лежал на диване, читал газету и зевал.

Я нарисовал его медведем в берлоге.

А тут мама возвратилась из магазина с тяжёлыми сумками. И я нарисовал её верблюдом с огромными тюками.

Мама и папа посмотрели на мои рисунки и рассмеялись. А потом мама спросила:

— Ты рисуешь для школы?

— Конечно! — сказал я. — Это такое задание.

— Ну! — сказал папа. — Зачем же выдавать домашние секреты?! Нарисуй меня лучше в виде бобра, который без устали строит дом. А мама пусть будет беззаботной порхающей птичкой.

Я так и сделал. Папу — бобром, маму — птичкой.

И сдал рисунки учителю.

И тогда папу привлекли к ремонту школы. А маму заставили петь в родительском хоре. Хорошая шутка получилась.

Как мы поздравляли маму

Когда мама ушла за покупками для праздничного стола, папа спросил меня:

— Ты знаешь, как в порту встречают корабль, возвратившийся из дальнего плаванья?

— Нет, — говорю. — Я же никогда не был в порту.

— Его встречают салютом: ба-бах! ба-бах! — объясняет папа и предлагает. — Почему бы нам ради маминого праздника не встретить маму салютом из воздушных поцелуев?!

— А в каком порту? — спрашиваю я.

— Да не в порту, а в нашем дворе, на подходе к дому, — уточняет папа. — Когда она будет возвращаться из магазина.

— Ура! — обрадовался я. — Наша мама — корабль!

А папа посмотрел на меня очень серьёзно и говорит:

— Только сначала надо эксперимент провести — измерить скорость воздушных поцелуев. Тогда мы будем точно знать, в каком месте двора и с какой силой поцелуи натолкнутся на маму.

Я вышел во двор, папа — на балкон.

— Лови! — кричит папа, пускает воздушный поцелуй и включает секундомер.

… Бац!!! И я лежу на снегу. Это воздушный поцелуй уложил меня наповал. Не успел я подняться, как подбежал взволнованный папа.

— Ой-ёй-ёй! — сказал он. — Ты в порядке? Ну, слава Богу! Дальнейший эксперимент мы будем проводить на кошках и собаках. На четырёх ногах им легче удержаться.

Тут же мы поймали дворовую кошку Синьку, посадили на дорожке, по которой должна была пройти мама, и папа пустил с балкона новый поцелуй.

Синьку приподняло, словно смерчем, закрутило и шлёпнуло в сугроб. Перепуганная Синька выскочила из сугроба и с диким воплем забралась на самую верхушку берёзы.

— Ну и дела! — говорит папа. — Бедная Синька! Как же я не рассчитал?..

— Ты просто соскучился по маме и очень хочешь её обрадовать, — говорю я. — Поэтому посылаешь слишком быстрые и сильные поцелуи. Тебе надо быть поспокойнее.

— Да, — соглашается папа. — Нельзя рисковать мамой. Вдруг и её так же… в сугроб завьюжит. Давай ещё на собаках потренируемся.

Дворовая собака Найда спокойно уселась на отведённое ей место посреди дорожки и с удовольствием стала грызть наш сухарь. Но стоило папе вытянуть губы для воздушного поцелуя, как Найда сразу почувствовала недоброе, выплюнула сухарь и, дико взвизгнув, скрылась в кустах.

— Вот и собаку перепугали, — огорчился папа.

— Наверное, тебе не стоит так сильно губы вытягивать, — говорю я. — Из-за этого поцелуй получается резким и плотным, как удар футбольного мяча.

— Может, ты и прав, — говорит папа. — Надо прежде всего скорость воздушного поцелуя по формуле рассчитать.

Целых два часа мы выдумывали формулу, и она у нас всё-таки получилась:

ЖПВ × СЛ

СВП =

РДЛЧ × ДГ

СВП — это Скорость Воздушного Поцелуя.

ЖПВ — Желание Поскорее Встретиться.

СЛ — Сила Любви.

РДЛЧ — Расстояние До Любимого Человека.

ДГ — Длина Губ.

По этой формуле мы ещё долго рассчитывали нужную скорость поцелуя, и, наконец, всё было готово. А тут и мама возле дома появилась. Мы выбежали на балкон и с точно рассчитанной по формуле скоростью послали несколько нежных поцелуев навстречу маме. Поцелуи облепили маму, словно воздушные шарики.

Мама от неожиданности вскрикнула и тут же медленно и плавно вместе с тяжёлыми хозяйственными сумками поднялась в воздух. И воздушные поцелуи понесли её в сторону балкона, в наши с папой объятья.

Борщ по-флотски

В одном конце нашего двора лежит толстое бревно. А в другом — длинная доска. Если положить доску на бревно, получатся качели. Мы с папой так и качались. Он вниз — я вверх. Я вниз — он вверх. Он в воздухе, я на земле. Он на земле, я в воздухе.

— Э-ге-ге, — говорит папа. — Надоело каждый раз на землю возвращаться. Давай полетаем?

— Только потом давай обратно на землю вернёмся, — говорю я.

— А куда ж мы денемся? — говорит папа. — Мама нас к обеду ждёт.

Он прыгает на свой конец доски и подбрасывает меня в воздух. Я взлетаю под облака и тихонечко руками машу, чтоб на месте удержаться. Папу дожидаюсь.

Тут подлетает ко мне папа. Он сообразил попросить какого-то дяденьку, чтобы тот его подбросил.

— Ой! — говорит папа грустно. — А парашюты мы и забыли…

— Это пустяки, — говорю я. — Представим себя снежинками и медленно опустимся на землю.

— Ничего себе — снежиночка! Во мне 80 кило, — огорчается папа.

Но огорчается он недолго. Ведь вокруг такая красота! Солнце на снег светит. Снег блестит и отражает свет обратно на небо. Даже непонятно становится, где земля, а где небо. Всё вокруг голубое! И мы с папой в чёрных пальто летим сквозь эту голубизну.

А папа говорит:

— Жаль, я свой пёстрый шарф дома забыл. Можно было бы им помахать, народ внизу поприветствовать.

И стали мы с папой мечтать, будто мы — вверху, а народ — внизу. Мы шарфом пёстрым машем, а народ радуется, в затылке чешет и кричит: «Во дают!..»

Только размечтались, а с земли вдруг голос из рупора раздаётся:

— Первый-первый, я второй! Ну-ка, заходите с планёром на посадку!

Оказывается, мы пролетали над аэродромом. Аэродромщики не привыкли, что люди сами по себе летают, и приняли нас за самолеты.

— Нет, — говорит папа, — не будем садиться на их аэродром. Они нам сразу номера прилепят, придётся летать под номерами.

— Да, — соглашаюсь я. — Под номерами совсем не то. Скучно под номерами летать.

— Второй, второй! — кричит папа вниз. — Посадку произвести не могу. Шасси не выпускаются. Ухожу на запасной аэродром.

Отлетели мы с папой в сторону. И тут нам навстречу — стая ворон. И эти тоже не привыкли, что люди сами по себе в небе летают. Ка-а-ак загалдят! Как начали толкаться!

— Ой! — кричит папа. — Я иду колом!

И пошёл колом. Ну, и я вслед за ним тоже колом.

— Осторожно — земля! — кричит папа.

И — бум!!!

— Вижу! — кричу я.

И бац!!!

Хорошо, что я лёгкий. Совсем неглубоко в снег зарылся. А папа тяжёлый, головой в сугробе застрял. Папа возился, пыхтел-кряхтел и, наконец, встал на ноги. Встать-то он встал, а сугроб с головы снять не может.

— Или голову в сугробе оставить, или сугроб домой нести, — размышляет папа.

— Лучше сугроб отнесём домой, — предлагаю я. — Чем ты обед будешь есть, без головы-то?

Пришли мы домой. Папа сразу к горячей батарее прислонился. Чтоб сугроб побыстрей растаял. Ну, сугроб и растаял. Лужа получилась — о-го-го!

— Сейчас придёт мама и устроит нам баню, — говорит папа.

А тут и мама пришла. Посмотрела на лужу и говорит:

— Вы моряки, что ли?

— Вот-вот, — говорим мы с папой. — Моряки мы и есть. Морские души!

— Раз вы моряки, то на обед я сварю вам борщ по-флотски, — сказала мама.

И сварила нам борщ.

Мальчик-папа

Целый час папа воспитывал меня. В который раз он уже повторял:

— В твоём возрасте я был серьёзнее!..

И тут что-то тренькнуло, грохнуло, зашипело и вспыхнуло. Когда дым рассеялся, рядом со мной стоял мальчик в коротких штанишках. Его коленки были исцарапаны, воротник рубашки наполовину оторван, а под левым глазом светился здоровенный синяк.

— Ты кто такой?! — удивился я.

Он зашмыгал носом, а потом сказал:

— Я твой папа. Только… в твоём возрасте.

— Ну и ну! — сказал я. И ещё раз осмотрел его с ног до головы. — А ты в моём возрасте был меньше меня.

— Конечно, — согласился мальчик-папа. — Мы с мамой тебя в спортивную школу устроили. Ты работаешь над своим развитием. А я просто во дворе болтался…

— Зато у тебя синяк отличный! — сказал я с завистью.

— А-а-а…, — махнул он рукой. — Дал тут одному по шея2 м.

— Пойдём погуляем? — предложил я.

— Ура! — закричал мальчик-папа и рванул на улицу.

Когда я вышел из подъезда, он уже сидел на дереве и махал мне оттуда рукой.

— Ты же запрещаешь мне лазать по деревьям, — сказал я.

— Да ла-а-адно, — протянул он. — Главное, чтоб мама нас не застукала.

Я забрался к нему, и мы стали качаться на сучке. Потом сучок обломился, и мы упали вниз. Папа первый, а я второй. Прямо на него.

— А ты тяжёлый, — сказал он, вылезая из-под меня. — Давай поборемся?

И мы стали бороться. Боролись мы совсем недолго. Потому что я папу сразу поборол.

— У меня просто настроения нет бороться, — сказал он грустно.

— Да ла-а-адно, — протянул я. — Не огорчайся. В другой раз ты меня поборешь.

— Ты только маме не рассказывай, — попросил он, — что победил меня.

— Ты тоже не жалуйся, — попросил я. — Ведь я тебе воротник рубашки совсем оторвал.

— Пустяки! — сказал папа и швырнул воротник в мусорную кучу. — Если мы будем держаться друг друга, то в этой жизни не пропадём.

И тут кто-то окликнул нас из подворотни.

— Эй, пацаны! Ну-ка, быстро сюда!

Там стояли двое взрослых, лет по тринадцать, парня. Когда мы подошли к ним, они сказали:

— По двадцать копеек, салаги! Быстро!

Я похлопал себя по карманам и сказал:

— У меня нет денег…

— А ты попрыгай! Может, зазвенит, — приказал, ухмыляясь, один парень.

Тут мой папа нахмурился, пригнул голову и с криком «А-а-а!» ударил этого парня головой в живот. Это был здоровский удар. Я такого от папы не ожидал. Парень тот сразу кубарем покатился.

А я в этот момент на другого набросился. Двинул ему разок!

В общем, они убежали от нас на другую сторону улицы и завопили:

— Ну, салаги, держитесь! Сейчас мы своих парней приведём!

Они не соврали. И привели ещё пятерых парней. Нас стали окружать со всех сторон.

— Держись, сынок! — сказал мне мальчик-папа. — Сейчас нам придётся туго.

Они уже начали нас бить, когда во дворе появилась наша мама. Их тут же как ветром сдуло. Мама едва успела им нашлёпать.

Потом она отвела меня и мальчика-папу к нам домой, помазала царапины йодом и напоила киселём.

Только мама вышла из кухни, а папа говорит:

— Мы с тобой вдвоём, конечно, сила. Ну, а втроём с мамой — вообще о-го-го! Давай держаться втроём?

— А ты не будешь больше говорить, что в моём возрасте был серьёзнее, и воспитывать меня по два часа?

Мальчик-папа посмотрел на свои царапины, синяки, изорванную рубашку, вздохнул и пообещал:

— Не буду!

Мы пожали друг другу руки. Тут опять что-то тренькнуло, грохнуло, зашипело и вспыхнуло. Когда дым рассеялся, передо мной снова стоял взрослый папа.

Хухры-мухры

Утром мне приснилось слово «хухры-мухры». Я лежал в постели и радовался: каких только слов не бывает на свете!

Но тут пришёл папа.

— Доброе утро! — сказал он. — Пора вставать.

— Хухры-мухры, — сказал я.

— Давай-давай, — говорит папа, — не разводи матифонию. Завтрак на столе.

Когда я сел за стол, мама спросила:

— Тебе чай или молоко?

— Хухры-мухры, — сказал я.

— Хм… — сказала мама и сделала мне чай с молоком.

Мы позавтракали и пошли гулять с папой. Навстречу нам попался папин сослуживец Лялькин.

— Здорово, сопляндия! — сказал мне Лялькин.

— Хухры-мухры, — ответил я ему, Лялькину.

— Ну и мальчик у вас! — сказал Лялькин папе. — Наверняка хулиганом вырастет.

Когда Лялькин ушёл, папа говорит:

— Давай найдём твоему слову полезное применение. Чего попусту его трепать?

Думали мы с папой, думали и решили сначала привесить моё слово на какой-нибудь дом. Пусть люди читают и радуются!

Идём по улице и подыскиваем подходящее место. Домов красивых много, но все они уже давно заняты. С каждого что-нибудь свешивается. Разные там слова и предложения.

— Ладно, — говорит папа. — Если все общественные места уже заняты, найдём применение твоему слову дома.

Мы возвратились домой, достали большой лист белой бумаги и написали на нём слово «хухры-мухры».

А вечером к нам пришли гости.

— У! — говорят они. — Какое у вас интересное высказывание на стене висит. Как мудро и ясно сказано!

Они стали переписывать моё слово в свои блокноты.

А когда гости уже расходились по домам, они тихо спросили папу:

— Уточните, пожалуйста, кому принадлежит это блестящее высказывание. Мы знали, но забыли…

— Нашему маленькому мальчику! — с гордостью говорит папа. — Ребёнок развит не по возрасту!

— Ой! — испугались гости. — Вы нас чуть под монастырь не подвели! Ведь мы собирались цитировать это высказывание где попало… Думали, оно большому человеку принадлежит.

— Не расстраивайтесь, — говорит папа. — Ребёнок вырастет, станет большим человеком, и тогда вы можете цитировать его где попало.

— Ну… когда это будет, — с грустью говорят гости.

— Недолго ждать осталось, — говорит папа и смотрит на меня с надеждой.

А я не подведу папу. Я вырасту, стану большим человеком. И все будут вспоминать: «Ага! Ещё в детстве он сказал «хухры-мухры!..»

День рождения вверх ногами

— Мама, встань, пожалуйста, на голову, — попросил я, стоя на голове.

— Ну, уж нет! — резко отказалась мама. — Моя голова для другого дела.

— Папочка, встань, пожалуйста, на голову, — попросил я.

— Может быть, ещё и ушами похлопать?! — возмутился папа. — Ты посмотри на маму, на меня, на кота Лукьяна, наконец! Разве мы стоим на голове?! Ты в меньшинстве. Значит, ты не прав!

Тогда я раскрыл свои книжки там, где в них были картинки, и поставил всех нарисованных девочек и мальчиков, тётенек и дяденек и даже одного милиционера на голову.

— Ну, а теперь, кто в меньшинстве? — спросил я.

— Если тебе так нравится, стой на голове, — сдались мама и папа. — Только мы не пойдём у тебя на поводу.

Но вот наступил мой день рождения. И ради этого события мама и папа решили пойти у меня на поводу — встали на голову. Мама на свою, папа на свою.

Прихожу я из школы и вижу эту удивительную картину. А родители говорят:

— Поздравляем с днём рожденья! Это наш сюрприз!

Только они не привыкли вверх ногами разговаривать, им тело на подбородок давило и говорить мешало. Поэтому вместо «Поздравляем с днём рожденья!» у них получилось «Пзвзэм здн рэшди!».

Но я-то всё понял. И обрадовался этому сюрпризу на голове больше всякого подарка на ногах. И сам тут же на голову встал.

Скоро родители устали стоять на голове и хитренько так говорят:

— Мжбыт сесь зстл ипит чэстртэм.

Что означало: «Может быть, сесть за стол и выпить чая с тортом?»

— Нет, — говорю я нормальным языком (я же тренирован в головном состоянии). — Хоть я и люблю торт, но давайте, пожалуйста, ещё немножко постоим.

Так мы и простояли на головах весь вечер. Потом от усталости сразу спать легли.

И, засыпая, я бормотал:

— Чай с тортом все пробовали. А вот дня рожденья на голове ни у кого не было…

Надоело летать

Папа захлопнул книжку и сказал:

— Надоели мне эти фантастические истории про разные полёты. Все летают, летают, а ползать никто не хочет.

— Я хочу! — сказал я, упал на пузо и пополз.

Хлоп! Шур-шур-шур… Это папа упал и тоже пополз.

Ползти так интересно, снизу много чего нового замечаешь. Видно, например, что под диваном давно пол не мыли, пылищи полным-полно. И мамина серьга там валяется, рядом — папина пуговица от штанов.

— А вон рубль в пыли лежит, — грустно говорит папа. — Помнишь, мы спиннинг не купили, потому что рубля не хватило?

— Помню, — говорю я. — Если бы мы тогда поползать решили, у нас бы сейчас спиннинг был.

— Лежали бы мы сейчас и спиннинг под диван в темноту забрасывали, — мечтает папа. — Сказка, а не жизнь!..

И тут на нас из-под дивана глаза уставились.

— Амба… — шепчет папа. — Отползай, сынок, я тебя прикрою.

«Амба — это, наверное, змея такая, — думаю я, — которая людей и козлов целиком заглатывает…»

— Нет, папочка, давай вместе, — шепчу я, подползаю к папе и обнимаю его, лежачего.

И тут из-под дивана на нас уже две пары глаз уставились. Большие глаза — грустные-грустные, а маленькие — испуганные…

— Эх! — догадывается папа. — Это же мы с тобой отразились в старом зеркале, которое за диваном стоит.

И тогда мы с папой начали смеяться и чихать:

— Ха-ха-ха! Чих! Ха-ха-ха! Чих!..

Когда под диван смеёшься, оттуда в ответ всегда пыль вылетает.

— После таких переживаний… чих! — чихает папа, — надо подкрепиться. Чих! Укрепить нервную систему. Чих!

— Давай… чих!.. укрепим её котлетами. Чих! — говорю я.

И мы поползли на кухню. А там сковорода с котлетами на полу стоит. Мама всегда сковороду на пол для остывания ставит. Потому что возле пола воздух всегда холодней, чем у потолка.

И вот лежим мы с папой возле котлетной сковороды и котлеты руками в рот запихиваем. Как птеродактили какие-нибудь.

— Вот жизнь! — говорит папа. И глаза у него радостные становятся. — Не жизнь, а сказка!

— Поэтому все змеи такие мудрые, — говорю я. — Они внизу ползают и всё разглядеть могут.

Так мы с папой размышляли о жизни и заснули прямо возле сковороды. А разбудила нас мама.

— Эй, вы! — сказала она. — Вы что, птеродактили, что ли?

— Нет, — говорим мы. — Мы твои родные. Нам просто летать надоело.

Душа нараспашку

Ветер гнул деревья в дугу. Они наклонялись в ту сторону, где под деревьями сидел мой папа. Он был задумчивый и грустный, как пингвин в ожидании Северного сияния.

Мама взглянула в окно на папу и сказала:

— Чего это он там делает?

— Проветривается, — сказал я.

— А по-моему, он простужается, — сказала она. — Сходи за ним и приведи его домой.

Когда я подошёл, папа расстёгивал рубашку и подставлял свою голую грудь упругому ветру.

— Ты чего делаешь? — спросил я.

— Распахиваю душу всему миру, — ответил папа.

От удивления я даже икнул, но папа тут же всё объяснил:

— Видишь: деревья, как огромные веники, гнутся в мою сторону — это они сметают из воздуха всякие чувства, мысли и вести в мою распахнутую душу. И я становлюсь мудрее!

— А если они наметут тебе всякой чепухи: глупых и злых мыслей?! — испугался я.

— Нет! — смело ответил папа. — Дурные мысли меня не коснутся. Вот!

И он показал пальцы, сложенные крест-накрест.

— Ага! — догадался я. Я-то знал, что так надо держать пальцы при встречах с ведьмами и колдуньями, чтобы они не навеяли тебе чёрных мыслей.

— Ну, ладно, — сказал папа. — Я ещё посижу тут, на ветру, а ты иди — помоги маме по дому.

Мы с мамой пропылесосили ковры в комнатах и вымыли пол на кухне. А тут и папа возвратился, светящийся от радости.

— Ну, что скажешь? — спросила мама, выжимая половую тряпку.

— Жизнь прекрасна!!! — завопил папа и крепко-крепко обнял нас с мамой.

От него шла такая сильная сила, что нам показалось, будто мы стали лёгкими-лёгкими и вот-вот взлетим прямо к небу. Прямо туда, откуда с огромной высоты, задумчивый и грустный, как пингвин в ожидании Северного сияния, на нас с надеждой глядит наш Боженька.

Мы пишем рассказ

Мы с папой сидели у окна и дивились жизни. Была весна.

— Давай напишем художественный рассказ, — неожиданно предложил папа.

— Про что?! — удивился я.

— Хотя бы про это дерево, которое у нас под окном, — сказал папа.

Мы с ним уставились на дерево и стали думать, что бы такое про него написать. А дерево замахало ветвями, как будто хотело сказать нам: «Давай-давай, ребята! Пиши, катай, дуй во всю ивановскую!»

Но тут к дереву подбежал Колька Сыроежкин, хулиган из соседнего подъезда, и повис на ветке.

— Эй! Эй! — завопили мы с папой, высовываясь из окна. — Отойди! Отойди!

— А чего? — спросил Колька, раскачиваясь на ветке.

— Не трогай дерево! Мы про него рассказ пишем!

Колька ахнул, отцепился от ветки и куда-то убежал.

Мы с папой снова уставились на дерево. А оно снова замахало ветвями: «Давай пиши, не теряй время!»

Но тут из-за угла дома выбежал Колька Сыроежкин и с ним ещё пятеро мальчишек с нашего двора. Они окружили дерево и принялись разглядывать его, как сбежавшего из зоопарка жирафа.

Потом один из них крикнул нам с папой:

— А правда, что вы про это дерево рассказ пишете?

— Ну! — сказали мы с папой.

— А что оно — особенное?!

— Ещё какое особенное! — отвечаем мы с папой. Ведь мы уже успели полюбить наше дерево.

Тогда мальчишки убежали и вернулись с кольями и проволокой. Скоро вокруг дерева была настоящая загородка. На эту загородку они повесили картонку с надписью: «Дериво пра каторое пишут расказ».

Мы с папой порадовались за наше дерево и пошли обедать. А потом мама поручила нам срочные домашние дела, и мы отложили рассказ о дереве на будущее.

Будущее подошло и промелькнуло очень быстро. Наше дерево уже зацвело как букет: белым и розовым. Потом цветы осыпались, и на дереве появились маленькие яблоки. А в конце лета они стали золотыми и красивыми.

— Оказывается, это чудесная яблоня! — сказал папа.

Мы с ним стали дивиться на яблоню, а потом посмотрели вокруг. Вокруг стояли ободранные деревья. Ведь про них мы не писали рассказ, и мальчишки делали с ними всё что угодно.

— А давай напишем рассказ про все эти деревья, — предложил я папе. — И тогда у нас под окном будет целый сад.

— Ну что ж, это идея! — обрадовался папа. — Искусство — великая сила…

И мы стали писать рассказ про сад.

Тревожное время

Мы сидели за столом на кухне и рассуждали про жизнь. А за окном возле нашего дома шумели и ругались какие-то дядьки.

— Тревожное время наступило, — сказал папа. — Прямо какая-то казацкая вольница. В любое время дня и ночи тебе могут шибануть в окно снежком — и нет стекла.

— Это ещё ничего, если снежком, — сказала мама. — А если из ружья саданут? Тогда и вовсе — поминай как звали…

Я послушал маму, папу и тоже решил своё предложение сделать:

— Это ещё хорошо, если из ружья, — сказал я шёпотом, — а если бабахнут из пушки?.. Вот будет трам-та-ра-рамчик.

Мама и папа посмотрели на меня с тревогой и прислушались к звукам за окном: не заряжает ли кто-нибудь пушку.

А за окном дядьки уже начали лупить друг друга.

— Шлёп-шлёп! Ай-ай! Бум-бум!!! Ой-ёй-ёй! — слышалось из-за окна.

А ещё дядьки ругались, кричали что-то, но слов было не разобрать. Это были уличные звуки.

— Ну-ка, отойди от окна! — строго сказал мне папа.

Они с мамой тоже отошли от окна и теперь сидели в тревожном ожидании, а тем временем за окном стало совсем темно.

«Зачем им ждать и мучиться?» — подумал я.

Потом потихоньку выскользнул на улицу, слепил большой снежок и ка-а-ак в наше окно шандарахну!

И быстро домой бежать, чтобы маму с папой успокоить. Чтобы сказать им, что это не снаряд пушечный, а всего-навсего снежок.

Забегаю я на кухню, а папа с мамой улыбаются и стёкла подметают.

— И ничего особенного! — весело говорит папа. — Подумаешь — снежком стекло разбили… Это пустяки! Из пушки-то никто по нам даже и не выстрелил. А снежками пусть стреляют! Мы новое стекло вставим — получше старого.

А мама говорит:

— Это ты верно сказал! Давно пора было старое стекло заменить. Оно мутное какое-то было, тусклое…

Потом папа завесил разбитое окно одеялом, и мы стали чай пить.

Пьём чай и на оконное одеяло любуемся.

— Да-а-а, — говорит мама, прихлёбывая чай, — с одеялом на окне как-то непривычно, но забавно…

— Романтика! — мечтательно говорит папа. — Можно представить, как будто мы в лесу в палатке сидим и чай на костре греем…

— А ещё можно представить, как будто мы в землянке! — радостно говорю я.

Потом мы все смеёмся и ложимся спать в приподнятом настроении. Мы засыпаем, совсем забыв о тревожном времени.

А рано утром нас будит звонок в дверь. Мама идёт открывать, и я с ней.

На пороге стоит какой-то большой дядька.

— Извините, Марь Ивановна, — говорит он моей маме. — Мы вчера с мужиками под вашим окном постояли и случайно стекло разбили…

А я вышел вперёд и говорю:

— Это не вы разбили, а я снежком разбил…

А дядька говорит:

— Нет, пацан, это мы, того… Так вот, Марь Ивановна, извини нас за ради Бога… Я вот стекло вставить пришёл.

И потом дядька стал окно вставлять. А я снова говорил, что это я разбил. А он не верил…

Потом он окно вставил, снова попросил у мамы прощенья и ушёл совсем.

А мы посмотрели сквозь новое стекло на уличную жизнь. И никаких ружей, и никаких пушек, из которых в окна стреляют, мы не увидели.

А увидели мы за окном красивую жизнь! И дома, и деревья, и облака!

И время за окном показалось нам совсем не тревожным.

— Вот что значит вставить новое, не затуманенное пылью, стекло! — сказал папа.

Папа и воры

Однажды поздно вечером мама сказала папе:

— В нашу квартиру лезут воры!

Папа задумался на минуту, а потом спросил:

— А как ты догадалась?

— Они копаются в замке входной двери, — просто ответила мама. — Иди послушай…

Папа на цыпочках подошёл к входной двери, прислушался. И мы с мамой подошли и тоже прислушались.

— Шур-шур-шур… Чик-чик-чик, — доносились странные звуки из замочной скважины.

— Это кто-то вставляет ключ в наш замок, — прошептал я папе и маме.

— Не ключ, а бандитскую отмычку, — возразил папа шёпотом. — Это воры хотят открыть нашу дверь…

Папа на цыпочках вернулся в комнату и начал рыться в шкафу.

— Что ты ищешь? — спросила его испуганная мама.

Папа долго не отвечал, он всё рылся, рылся, рылся, а потом сказал:

— Я спортивный костюм ищу и боксёрские перчатки…

— Зачем?! — ещё больше испугалась мама.

— Чтобы встретить воров в спортивной форме и дать им достойный отпор, — ответил папа.

Мама быстренько нашла папин спортивный костюм, боксёрские перчатки и кеды. Папа оделся. Мы с мамой осмотрели его.

В одном месте папин спортивный костюм был проеден молью, и там сквозь дырку просвечивала белая папина майка.

Папа ткнул пальцем в дырку и сказал:

— Несолидно в таком виде на люди выходить…

Мама быстренько достала нитки и заштопала спортивный костюм.

А потом папа в одну секунду оказался у входной двери, сделал боксёрскую стойку и прислушался.

Из замочной скважины по-прежнему доносились воровские звуки:

— Шур-шур-шур… Чик-чик-чик…

И тогда папа состроил страшную физиономию и прошептал нам с мамой:

— Открывайте дверь и резко прячьтесь!..

Мы с мамой шёпотом сосчитали до трёх — «Раз, два, три!» — и резко распахнули дверь.

Спрятаться, как велел папа, мы не успели. Потому что очень удивились.

На лестничной площадке прямо перед нашей дверью стоял наш сосед снизу — дядя Лёва.

— Ой! — сказал дядя Лёва. — Значит, я этаж перепутал и не в свою дверь ключ вставляю. Извините, пожалуйста…

Мама облегчённо вздохнула и говорит:

— Это ничего, это пустяки…

А папа по-прежнему в боксёрской стойке со страшной физиономией стоит и удивлённо смотрит на дядю Лёву.

Дядя Лёва тоже смотрит на папу с удивлением и спрашивает:

— А чего это вы в таком виде?

— Тренируюсь, — говорит папа, — чтобы спортивную форму не потерять.

— Ух ты! — с восхищением говорит дядя Лёва, а потом добавляет, обращаясь к нам с мамой:

— Какой у вас замечательный муж и отец! Если бы я был таким. А я… Эх… Даже ключ не в свою дверь вставляю…

Дядя Лёва безнадёжно машет рукой и спускается на этаж ниже, чтобы вставить ключ в замок своей двери.

А мы с мамой с гордостью смотрим на нашего папу. А папа, одетый в спортивный костюм, с боксёрскими перчатками на кулаках, в новых кедах, — та-а-акой краси-и-ивый, та-а-акой краси-и-ивый — ну, просто жуть!

Мне кажется, даже воры залюбовались бы нашим папой.

Собачья коза

Папа привёл домой козу. Он держал её за верёвку одной рукой, а в другой руке у него была пачка иностранного собачьего корма.

— Вот, — сказал папа, — привёл.

И мама, и я посмотрели на папу с удивлением.

— Зачем нам в квартире коза, если у нас даже сена нет? — спросила мама.

— А зачем нам собачий корм, если у нас даже собаки нет? — спросил я.

— Присядьте, — спокойно сказал папа. — Сейчас я вам всё объясню.

Мы с мамой присели на диван, а папа стал ходить туда-сюда по комнате и объяснять.

— Коза будет давать нам молоко, — объяснял папа. — А кормить мы её будем собачьим кормом, ведь он очень питательный. Но поскольку в собачьем корме много собачьих витаминов, то скоро у нашей козы будет собачий характер…

— Как это?!! — воскликнули мы с мамой в один голос.

— А так! Станет наша коза охранять дом как настоящая собака, — отвечает папа с радостной улыбкой и добавляет: — Под воздействием собачьих витаминов!

Мы с мамой посмотрели на папу с большим уважением и тут же придумали для козы имя — Найда. И дали Найде собачьего корма.

Сначала Найда не хотела есть корм для собак, и папе пришлось даже уговаривать её:

— Представь, что ты — собака, — говорил он козе, ласково поглаживая её между рогов. — Представь! Ты — собака! Ты — собака! — твердил папа. И для наглядности даже погавкал, встав на четвереньки: — Гав! Гав-гав!

Коза сначала испугалась, а потом — наверное, с испуга — стала есть собачий корм.

— Ну, что я говорил! — радостно сказал папа. — Теперь она будет есть этот корм постоянно.

Папа оказался совершенно прав: коза Найда быстро привыкла к собачьему корму. И под воздействием собачьих витаминов у неё стал меняться характер. Доить себя она позволяла всё реже и реже, молоко давала всё меньше и меньше. Но зато научилась рычать и гавкать.

И ЭТО ЕЙ НРАВИЛОСЬ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ДАВАТЬ МОЛОКО.

И даже сам внешний облик козы Найды изменился. Её зубы стали крупнее и острее, на ногах вместо копыт появились острые когти, хвост отрос на целых полметра и залохматился, а глаза засветились какой-то странной собачьей радостью.

И вот однажды, когда в нашем городе неожиданно исчез собачий корм, случилось кое-что страшное. А именно вот что.

Папа предложил козе Найде варёную картошку. Найда понюхала миску с дымящейся картошкой, глухо зарычала и, выставив рога, двинулась на папу.

— Ты что, Найдочка… — растерянно забормотал папа. — Козочка моя ясная… Ты успокойся, миленькая… Вот скоро в магазин снова завезут корм для собачек, и ты снова будешь его кушать…

Однако Найда ждать не собиралась. Она хотела получить любимый корм немедленно. Поэтому она сделала резкий выпад и боднула папу под зад.

— В коридор! — закричал папа нам с мамой, а сам схватил Найду за рога.

Коза зарычала и, вывернувшись, попыталась цапнуть папу отросшими собачьими зубами. Папа отпрыгнул от козы и бросился вслед за нами в коридор.

Едва мы успели захлопнуть за собой дверь, как её сотряс сильный удар. Это Найда пустила в ход свои рога.

Когда это не помогло, Найда стала прыгать на дверь, царапать её и громко гавкать.

— Придётся вызывать укротителей из цирка, — сказал бледный папа. — Своими силами нам не справиться…

Мы с папой остались держать дверь, а мама побежала вызывать по телефону укротителей.

— Быстрей! Быстрей! — кричали мы ей, боясь не выдержать атак Найды, которая то била дверь рогами, то грызла её и рычала.

Наконец, прибыл укротитель вместе со своими помощниками. Они накинули на собачью козу спецальную сеть, связали её и увезли в цирк.

Теперь мы покупаем молоко в магазине, для охраны квартиры завели болонку Капу, а на собачий корм даже глядеть не хотим.

— Ну его! — говорит папа и добавляет что-то непонятное, беззвучно шевеля губами.

Папа лезет в бутылку

Мама и папа спорили из-за обоев.

— Розовые! — кричала мама.

— Зелёные! — кричал папа.

Она хотели новые обои наклеить. А я не вмешивался. Потому что лучше всего — белые обои. На них рисовать лучше.

— Розовые! — снова настаивала мама.

— Зелёные! — не отступал папа.

— Не лезь в бутылку! — сказала ему мама.

«Зачем это папе в бутылку?!» — удивился я. Мне сразу стало интересно, и я заглянул к ним в комнату. Папа никуда не лез. Он сидел на стуле и только очень сердился.

— А зачем папе в бутылку? — спросил я маму тихо.

— Про человека, который попусту спорит и упрямится, говорят «Он лезет в бутылку», — объяснила мама. — Взгляни на папу! Как раз этим он и занимается.

— Иди спать! — строго сказал папа. Наверное, для того, чтобы я не мешал ему лезть в бутылку.

И я пошёл. Во сне мне привиделся папа в бутылке. Маленький такой, а вылезти не может. Горлышко-то у бутылки узкое. А лицо у папы сквозь бутылочное стекло — кривое-кривое. И от голода и тоски папа тихонечко завывает:

— Уу-ууу-у, уу-у…

Если выть из бутылки, то голос совсем жуткий получается. Как у одинокого старого волка.

А я через горлышко папу кормлю, кусочки ему вниз бросаю, виноградный сок из пипетки капаю…

Проснулся я утром, сон вспомнил — и быстрей на кухню. Собрал все пустые бутылки и понёс в магазин сдавать. А на деньги за пустые бутылки я купил банку яблочного компота. Компот этот я не очень люблю, но зато у банки горлышко широкое. Папу легче доставать будет.

Тепло наших чувств

Когда пришло очередное письмо от папиной родни, мама сказала:

— Твоя родня совсем села нам на шею!

А папа сказал:

— Молчала бы уж! Твои-то родственнички не слезают с этой шеи который год.

А я подумал: «Хорошо ещё, что у меня нет родственников, а то бы они сели на шею и маме, и папе, и мне».

— И ни капли тепла в их письмах, — горевала мама. — Сплошные просьбы: достань то, достань это. Они думают, что у нас здесь все есть.

— Да, — согласился папа. — Они в этом уверены. Однако в письмах моих родственников наряду с просьбами содержится некоторая доля тепла.

— Ну уж! — возмутилась мама. — Если уж и есть какая-то частичка тепла, так это в письмах моей родни.

И они заспорили.

— Да! Нет! Что? А! — кричали они.

Потом папа сказал:

— Есть идея! Сейчас мы измерим теплоту их чувств.

Он притащил термометр и стал прикладывать его к письмам.

— Ага! — кричал он. — Моя тётка Марфа — восемнадцать градусов! А у твоего племяша Шурика всего пятнадцать!

Мама отбирала у него термометр и кричала:

— У! Моя сестрёнка — двадцать градусов, а у твоего Федюни — семнадцать.

Но тут среди кучи писем им попался затёртый конверт. Термометр показал «ноль».

— Ха-ха! — сказал папа. — Наверняка весточка от твоей родни.

Мама развернула письмо и тихо сказала:

— Это написал мне ты, когда мы ещё не были женаты. Какие здесь удивительные слова! Но, оказывается, в письме не было тепла ни на грош?!

— Ну, что ты! — сказал папа. — Наверное, письмо просто остыло за эти годы…

Тут они оба погрустнели и совсем притихли. Им было уже не до споров. Они сидели на диване раздельно, как два каменных острова в тумане.

Тогда я тоже сел на диван и заполнил пустоту между ними.

Влияние улицы

Мама говорит, что наш кот Лукьян — интеллектуал. Он самостоятельно поднимается к нам на третий этаж, самостоятельно стучит в дверь. А уж открывает ему мама.

Другие коты к нам в дверь обычно не стучатся. Но мама хочет приучить Лукьяна к порядку, поэтому она спрашивает:

— Лукьян, это ты?

— Мяу, — говорит Лукьян.

С улицы кот приходит голодный, мама даёт ему еды. Например, рыбу.

— Ешь, Лукаша, — говорит мама.

И кот ест. Без разрешения он никогда ничего не ест.

А вчера мама сказала, что авторитет кота резко упал в её глазах.

Мама резала колбасу на столе. А потом повернулась спиной и стала мыть сковороду под краном. И тут Лукьяну захотелось кое-чего отведать. Он забрался на стул и потянулся к колбасе. Тянулся, тянулся и оглядывался на маму.

Лукьян не знал, что сковорода не очень грязная и мама помоет её очень быстро.

— Ты что делаешь, Лукаша?! — воскликнула мама, повернувшись к столу. — Как тебе не стыдно!

Коту стало стыдно, и он опустил глаза.

Мама воспитывала его целых полчаса.

— Порядочные коты так не поступают, — говорила она.

А вечером мама сказала папе:

— Лукьян совсем развращён улицей!

И рассказала про колбасу.

Папа задумался, а потом сказал:

— Хм-м… Нас улица в своё время учила совсем другому.

И посмотрел на Лукьяна с чувством некоторого превосходства.

Здравствуйте, лошадь!

— Где мои штаны? — спросил я папу.

— Вот они, — ткнул он пальцем на шкаф. Штаны болтались на дверце шкафа.

— А где моя рубашка? — спросил я.

— Вот она, — показал папа под стол и добавил: — Когда ты научишься класть каждую вещь на своё место?

— Я не могу запомнить, где эти места, ведь вещей так много, — вздохнул я.

— Тогда давай тренировать память, — предложил папа. — Я знаю один способ! Чтобы запомнить место, где хранится каждая вещь, надо мысленно связать все эти места каким-то одним предметом или понятием.

— Как бусинки на ниточку! — догадался я.

— Вот-вот, — подтвердил папа. — И нашей ниточкой будет… — папа выглянул в окно, — вот точно такая лошадь, как та на улице.

Я тоже выглянул в окно. Под нашим окном стояла белая-белая лошадь.

— Ого! — обрадовался я. Лошадь мне очень понравилась.

— Представь, что к нам пришла эта лошадь и стала раскладывать твои вещи по местам, — сказал папа. — Представь: вот она открыла дверцу шкафа…

— Ап-чхи! Ну и пылищи у вас в шкафу! И беспорядок какой! — сказала Лошадь. — Неужели не стыдно так жить?

Мы с папой растерялись. Как она оказалась у нас в квартире, эта Лошадь, мы не понимали.

А Лошадь смотрела на нас своими карими глазами и улыбалась, показывая сахарные зубы. Она была белоснежной и тонконогой, как птица.

— Не теряйте понапрасну время! — прикрикнула на нас Лошадь. — Давайте-ка лучше пыль вытирать и порядок наводить.

— Сейчас-сейчас, — заспешил папа. — В одно мгновение!..

Мы с папой забегали по квартире, вытирая, подметая, убирая… Время от времени то я, то папа оглядывались на Лошадь. Мы боялись, что она исчезнет так же неожиданно, как и появилась. Но Лошадь не исчезала. Она ходила за нами по пятам и даже помогала подметать пол своим длинным шелковистым хвостом.

Когда мама вернулась с работы, всё вокруг сияло и сверкало, и каждая вещь аккуратно лежала на своём месте.

— Добрый вечер, тетя Маша! — поздоровалась Лошадь с нашей мамой. — Хорошие у вас мужики! Только немного сонные. Их постоянно чем-то удивлять надо, а то им просто так убираться скучно.

— Да, вы правы, — согласилась мама с Лошадью. — В следующий раз, чтобы удивить их, я приглашу вашего циркового друга — Слона… А это вам за труды. — Мама протянула Лошади сетку с морковью.

— Нет-нет, что вы! — замотала головой Лошадь. — Я же бесплатно вам помогла, просто по вашей просьбе.

Лошадь окинула нас строгим взглядом, улыбнулась сахарными зубами и добавила:

— Из любви к чистоте. Йо-го-го!..

Странные дырки

По пути на дачу мы все промокли до нитки. И мама, и папа, и я. А в дачном домике — холодина-а-а…

— Надо сына в сухое переодеть и возле печки посадить, — говорит мама и начинает растапливать печь.

А папа ищет для меня сухую одежду. И находит только майку дырявую. Потому что вещи-то мои дома остались.

— Подумаешь, дырявая, — говорит папа. — Зато сухая.

И надевает майку на меня. И тут же удивляется.

— Надо же! — говорит папа. — Майка сухая, а дырки-то в ней мокрые.

А я пальцем в дырки тычу — они и вправду мокрые.

— Мокрые дырки! Мокрые дырки! — кричу я. — Ура!

А мама возле печки от дыма кашляет и нам кричит:

— Не ерундите! Дырки не могут быть мокрыми. В них ведь ничего нет. Это нарушение законов физики.

— Мокрые, мокрые! — кричим мы с папой сквозь дым. — Мы открыли новый закон физики!

Мама печку растопила, комнату проветрила и к нам подошла.

— Ну-ка! Где ваши мокрые дырки? — спросила она и пощупала меня сквозь рваную майку. А потом говорит папе:

— Эх, ты! Вместо того чтобы новые законы физики открывать, лучше бы вытер сына после дождя. Это же мокрое тело сквозь дырки проступает!

Папа пощупал меня и говорит:

— Ой! Теперь и майка от мокрого тела намокла. Сын может простудиться.

Они сняли с меня майку вместе с мокрыми дырками, вытерли насухо и завернули в папин охотничий плащ.

Я согрелся и заснул.

И приснилось мне, будто я сижу на зелёной солнечной лужайке, а вокруг меня летают дырки и чирикают словно воробьи:

— Чирик-чирик! Чирик-чирик…

Я крошу им белый хлеб, а они клюют его и кричат радостно:

— Спасибо, Аркаша! Спасибо, Аркаша!

И так всё здорово! Только непонятно, почему они меня Аркашей называют? Ведь меня же Олежкой зовут…

Мои родители — оптимисты

— Бом-бам-бум!

В нашем доме шёл ремонт.

— Бум-бам-бом!

С самого утра колошматили плотники в соседней комнате.

— Бом-бам-бум!

Это продолжалось целый день. Но вот папа с укором сказал маме:

— Люди работают не покладая рук, а ты даже не покормишь их обедом.

— Так что, я против, или мне жаль? — удивилась мама. — Давно бы позвал их к столу.

Папа пошёл к плотникам в соседнюю комнату. А я вприпрыжку побежал за ним вслед. «Как это — “не покладая рук”? — думал я. — Вот дирижёр, который машет палочкой не покладая рук, это понятно. А плотники?..»

— Бум-бам-бом!

У плотников был трам-тарарам. Доски, бруски и планки со вчерашнего дня валялись где попало. Стружки, щепки и опилки покрывали весь пол.

— Бом-бам-бум!

Это плотники лупили по полу костяшками домино. Они на самом деле напоминали дирижёров. Им бы очень подошли дирижёрские палочки.

«Ну, папа им сейчас задаст жару!» — решил я. Но он молча вышел из комнаты.

— Ты знаешь, оказывается, они без устали забивают козла, — сказал он маме.

Тут я зажмурился, представляя, как наша строгая мама выгоняет за шкирку здоровенных плотников. Так однажды было с папой, когда он пришёл домой пьяный.

Но мама звонко рассмеялась.

— Надо же! — с восхищением сказала она. — Какие азартные!

— Бум-бам-бом! — гулко разносилось по дому.

А все соседи, наверно, думали, что у нас — ремонт.

Ля и тру-ля-ля!

В тот день с самого утра палило солнце.

— Хоть бы дождик пошёл, — сказал я маме. — А потом — радуга. Люблю радужные дожди!

А мама и говорит:

— Вот пойдёт дождь, и будет тебе ля и тру-ля-ля…

— А кто это такие — Ля и Тру-ля-ля? — спрашиваю я.

— Когда дождь пойдёт — узнаешь! — обещает мама и уходит по своим делам.

Я остаюсь дома совсем один. И тут как раз дождь начинается, а потом идёт, идёт, идёт…

Скучный какой-то дождь. Тусклый и безрадужный. «Хоть бы эти Ля и Тру-ля-ля пришли в гости», — думаю я.

Слышу — стук в дверь. Открываю. На пороге стоят два каких-то маленьких человечка в разноцветной одежде и в прозрачных, будто стеклянных, колпачках.

Конец ознакомительного фрагмента.