Найденка

Николай Белавин, 1901

«Она сидела, зажав руки между колен, съежившись от холода, и плакала, как плачут дети, когда утомятся от долгого плача – тоскливо, монотонно, надрывающе. Было свежо. Солнце еще не взошло, птицы не проснулись. Стояла та напряженная тишина, которая предшествует восходу солнца. Везде кругом – в поле, в лесу, над селом – скопилась масса звуков, и они повисли в воздухе, как будто в ожидании сигнала зашуметь и на целый день наполнить неумолкающим гомоном всю окрестность. Они, эти повисшие в воздухе звуки, как будто о чем-то перешептывались между собой, как резвые дети перед запертой дверью, за которой их ожидает блестящая елка: но она еще не готова, и дети, толкаясь на цыпочках в соседней комнате, сдержанно шушукаются между собой…»

II

Найденка (так после все называли девочку) проснулась от мучительного голода. Было уже довольно поздно. Она приподнялась и осмотрелась. Из чулана (угол за перегородкой впереди печи) доносился мерный стук решета, — это бабка сеяла муку. Оленка сидела у окна на лавке и что-то жевала. «Ест….. лепеску…. Не левет», — чуть слышно прошептала девочка, рассматривая Оленку, и опять прилегла. Но, вероятно, от голода ей не лежалось. Почти тотчас же она опять приподнялась и, выглядывая из-за печной трубы в чулан, начала что-то старательно высматривать. Опершись руками на полено лучины, девочка потянулась вперед, чтобы заглянуть в угол на лавку, где у крестьян обыкновенно хранится хлеб. Вдруг полено под руками опустилось, другой конец приподнялся и, опрокинутый на него жестяной подойник со звоном полетел на пол. Бабка с Оленкой вздрогнули. Оленка даже с лавки спрыгнула.

— Что тебя лешие-то ломают, чтоб те разорвало! — закричала бабка. Затаив дыхание и крепко зажмурив глаза, девочка упала ничком в самый угол и лежала — ни жива, ни мертва.

— Это она, бабка, как? — спросила Оленка.

— А шут ее знает как, прости ты меня, Господи! Только на, грех наводит поганка!.. Возится, ровно леший в поленнице…. Вот как расшибла подойник-от, так я тебе задам! — заключила она и снова принялась сеять муку. А девочка боялась не только пошевелиться, но даже перевести дух, и не успела она оправиться от испуга, как вдруг бабка подошла с квашней к самой печи.

— Где ты тут? Вишь пришипилась; смотри, квашню-то не срони! — сердито приговорила она. Девочка уж не дышала от страха.

Управившись с хлебами, бабка стала накрывать на стол, чтобы, как вернутся с лугов, отужинать и спать. Найденка, затаив дыхание, прислушивалась к каждому движению её. Все существо девочки было проникнуто одной мыслью — достать хлеба: она не ела с прошлого вечера. Когда бабка на несколько минут выходила из избы, девочка с дикой решимостью вскакивала на ноги с намерением спуститься на пол за хлебом, но у неё каждый раз захватывало дыхание от страха. её маленькое сердце разрывалось от злобы на Оленку за то, что она сидела тут и мешала ей.

Пригнали стадо.

— Баба, — корова! — проговорила Оленка.

— Подь пусти, я только вот воды достану, отвечала бабка. Оленка ушла. Бабка достала из печи воды и налила в подойник.

— Ах, поганка, чтоб те издохнуть!.. расшибла дойник-от! Ах, распрострелит те горой!.. Во что теперь доить-то! Ну, дай срок, я те задам! — кипятилась бабка.

Девочка сидела с широко раскрытыми глазами и ждала расправы. Продолжая браниться, бабка налила в водоносное ведро воды и отправилась доить коров. В одно мгновение девочка спустилась на пол, схватила со стола ломоть хлеба, тут же вцепилась в него зубами и также проворно залезла на печь.

Бабка воротилась со двора в сопровождении целой ватаги своих разнокалиберных внучат. В избе поднялся гвалт. Кто канючил хлеба, кто просил пить, некоторые ссорились; бабка бранилась. Процедивши молоко, она обделила ребятишек кусками, и они убрались в сени спать. Оленка тоже ушла.

В самые сумерки, когда уже совсем стемнело, вернулись с лугов и большаки. Когда бабка рассказала историю с Оленкой и про подойник, все были сильно возмущены против девочки. Марья, мать Оленки, несколько раз порывалась на печь для возмездия, и если бы не дед, — быть бы девочке избитой.

Сели ужинать и не успели все из-за стола встать, как в избу стал набираться народ.

Пришел и староста.

— Ну-ка, кажите находку-то, — проговорил он, поздоровавшись с хозяевами.

— Вон, смотри на печи. Забилась, что еж какой! Целый день ни одинова не слазила, — желчно отвечала бабка, разогретая воспоминаниями об утре.

— Что, слышь, Оленку больно укусила?

— Чего — не больно? Разнесло руку-то — страсть смотреть; все утро в истошный голос бесперечь кричала. Ведь как вцепилась-то, родимые! насилу отняла; держит тебе, хоть ты что хошь! Я уж за горло, ну, и… а то бы… Да дойник поганка разбила! уж так жаль… И как ей лукавый помог! Теперь и доить не во что, уж в ведро подоила, — поветствовала бабка раз в десятый. Староста подошел к печке, стараясь в темноте рассмотреть девочку.

— А! вот где она! Иди-ка сюда! Не знай, как звать-то? — обратился он к бабке.

— Не бает, ни единого словечушка не вымолвила, ровно немая, братцы мои.

— Может еще никак и не зовут: на ней и креста-то нет, — злобно вставила Марья.

— А-а? И то, ведь, нет! Батюшки! — вдруг спохватилась бабка, — а мне и не вдомек… Нет, нет!.. пустая шея-то!..

Начались догадки, выводы, заключения. И без того не в пользу девочки настроенный народ, при этом известии, казалось, стал еще недружелюбнее, особенно женщины.

Староста поднялся на первый приступок. «На-ка, я что тебе дам», — проговорил он, опуская руку в пустой карман, чтобы выманить девочку из угла. Девочка прижалась к самой стене и, видимо, приготовилась защищаться. «Эк, ведь дикая какая!» — проговорил староста и, ухватив ее за подол рубашонки, потащил к себе. Девочка завизжала, упираясь ногами в кирпичи и хватаясь за стены. «Нет, брат, шалишь, теперь моя!» — шутил староста, снимая девочку с печи. Он любил детей, может быть потому, что у него их не было.

Вдруг девочка обеими руками вцепилась в его длинную бороду и с визгом начала рвать. Староста закричал от боли. Стоявшие около кинулись ему на выручку. Девочка визжала и металась, как бешеная, стараясь кого-нибудь укусить, но бороды не выпускала. Василий Кащеев стиснул своими огромными руками тоненькие руки девочки, и её пальцы разжались сами собой. Он сорвал ее с рук старосты и почти бросил на пол. Найденка простонала, поднялась с пола и, цепляясь уж только одной рукой, проворно опять залезла на печь.

Все это произошло при глубоком молчании присутствующих. Сцена была очень тяжелая.

— Ну, головушка, и больно! Кажись, за что хошь, только не за бороду, — первый нарушил тяжелое молчание староста.

— То-то же; мотри, жене не сказывай, — пошутил над ним один старик, сосед Кащеевых. Никто даже не улыбнулся на его шутку. В избе поднялся беспорядочный говор. Все, особенно женщины, на разные лады, со всевозможными комментариями утверждали, что девочка порченая.

Было уже совсем темно, когда народ начал расходиться по домам. Староста обещал на следующий день дать знать в стан относительно девочки. Изба опустела. Кащеевы разошлись по постелям.