Герцог в сияющих доспехах

Лоретта Чейз, 2017

Гости шокированы, семья – едва не в истерике, жених – без чувств: Олимпия, леди Хайтауэр, сбежала с собственного венчания! Чего ей не хватало? Любая другая невеста на ее месте плясала бы от счастья стать женой самого завидного холостяка лондонского света… Лучший друг несостоявшегося супруга, неисправимый холостяк Хью Филемон Энкастер, герцог Рипли, смело пускается в погоню за беглянкой, дабы добром или силой привезти ее обратно. Однако уловки, на которые вновь и вновь пускается Олимпия, чтобы вернуть себе свободу, поневоле заставляют его все сильнее восхищаться ее характером, умом и независимостью. Пожалуй, от такой спутницы жизни он не отказался бы и сам!..

Глава 4

Как и предполагала Олимпия, в «Белом льве» прекрасно знали герцога Рипли. Да и как иначе? Кто вообще в этой стране не знал троицу «их бесчестий»? Их портреты украшали страницы всех газет, в которых имелись колонки светских сплетен, а уж в любимом лондонцами скандальном листке «Утреннее обозрение» они появлялись ежедневно, да еще и в карикатурной форме.

Нечего и думать, поняла Олимпия, что путешествие в его обществе останется в тайне.

Хотя в любом случае это невозможно, если на тебе безнадежно испорченное подвенечное платье и ты выглядишь даже не как Офелия, а скорее как мокрая крыса или пассажирка потерпевшего крушение корабля, с которого эта самая крыса не успела сбежать.

Нечего и думать, поняла Олимпия, что ей удастся заставить «его бесчестие» делать то, чего он не хочет. Придется терпеть и ждать, пока он позволит ей стоять на собственных ногах.

Но, если быть честной, она не сильно опечалилась, когда ее вытащили из воды и понесли к ступенькам мимо зевак, которых, казалось, собралось несколько сотен. Она бы могла пройти с высоко поднятой головой — как-никак дочь графа, — да только вот ноги заплетались бы самым неграциозным образом.

Леди не пристало появляться в гостинице мокрой и грязной, тем более пьяной, а служащие неизбежно пришли бы именно к такому выводу, вздумай она идти самостоятельно, волоча за собой галлоны грязной воды из Темзы.

Впервые со времен младенчества Олимпию нес на руках мужчина, но это вовсе не то, что ощущать руки отца, дяди или дедушки. Она вся трепетала от силы и тепла его тела, и лишь огромным усилием воли сумела не позволить себе уткнуться носом в его плечо.

Должно быть, все дело в бренди. Наверняка. Казалось бы, злосчастное корыто, благодаря которому она оказалась в Темзе, — достаточное средство для приведения в чувство. Оказывается, нет!

Он отпустил ее только в холле гостиницы, но ноги ее все еще дрожали, хотя непонятно почему. Олимпия прислушалась: Рипли потребовал у хозяина гостиницы две отдельные комнаты, разжечь в обеих камин, приготовить горячую ванну и сухую одежду.

Ей понадобилось некоторое время, чтобы уразуметь, что к чему.

— Разжечь камин? В это время года?

— Вы что, хотите получить воспаление легких? — спросил он.

— К тому времени как их разожгут, мы успеем вымыться и переодеться, — возразила она, — если, конечно, найдется во что. Вы уверены, что найдется?

— Как и в том, что разожгут камины, — ответил Рипли.

— Поражаюсь, как это вам удается, — заметила Олимпия, — проделывать такие штуки и до сих пор оставаться в живых.

— Вы первая невеста, которой удалось меня украсть. Разумеется, все думают, будто это сделал я, и пока сложившаяся ситуация отвечает нашим интересам.

— Вашим — не знаю, но не моим, — возразила Олимпия и чуть было не сказала: «Я не из тех, кого похищают», — поскольку это бессмыслица.

И все же, как ни крути, она сбежала с герцогом Рипли — именно так будут говорить сплетники и писать в газетах. А еще появятся сатирические листки на злобу дня, где художники дадут волю воображению. Вот будет сенсация!

Но есть же и плюсы, сказала себе Олимпия. Даже в самых смелых фантазиях не могла она представить, что ее портреты появятся однажды где-нибудь в витринах печатных мастерских. Насколько ей было известно, еще никого не признавали самой занудной девицей сезона столько лет кряду, как ее, леди Олимпию Хайтауэр.

С другой стороны, она поставила семью в неловкое положение: опозорила себя, своих родных. Теперь действительно на ней никто не захочет жениться.

Нет, все, хватит: так можно и с ума сойти. Слишком зыбкая почва под ногами.

Ее размышления прервала горничная, которая явилась, чтобы проводить их в комнаты.

Рипли последовал за леди Олимпией наверх, пытаясь убедить себя, что сцена с вывалившейся из лодки новобрачной — как раз то, что необходимо для хорошего приключения. Впрочем, от леди он такое вряд ли мог ожидать, хотя у него было мало опыта общения с добропорядочными девушками.

К счастью, досадное происшествие случилось в самом начале путешествия, да еще неподалеку от гостиницы, которую он время от времени благодетельствовал своими посещениями. Правда, они с приятелями творили здесь безобразий не меньше, чем везде, но правда и то, что всегда платили за это звонкой монетой и весьма щедро.

В «Белом льве» у Рипли был открыт кредит, и в этом нет ничего необычного для джентльмена, который часто проезжал королевским трактом в поисках развлечений: состязаний по боксу и борьбе, скачек, парусных регат и всевозможных игр, где можно делать ставки. Однако необычным было то, что Рипли отправлял своего агента, чтобы тот оплачивал его счета не раз в квартал, не один-два раза в год или, по установившейся в аристократической среде привычке, вообще никогда, но ежемесячно, так что все его счета оплачивались сполна.

Эта странная привычка действовала умиротворяюще, и Рипли всегда были готовы оказать услугу, вместо того чтобы запирать на засов двери и окна и вывешивать уведомления типа «Уехал на рыбалку» или «Закрыто до особых распоряжений» каждый раз, когда он, по слухам, должен был проезжать мимо. Напротив, все торговцы раскрывали двери пошире и выбегали на улицу, чтобы встретить его с распростертыми объятиями, а иногда и с собственными дочерьми.

Хорошо быть герцогом, но еще лучше — герцогом платежеспособным, так что, как решали проблемы до сих пор деньги, очень скоро решат и эту: Рипли привезет невесту Эшмонта в Твикенем. У него полно времени.

На дворе июнь, а не ноябрь, погода стоит теплая, и воды-то было всего по колено, так что леди не простудится и не схватит воспаление легких.

Рипли увидел дорожку следов, когда она поднималась по лестнице, и его мысли обратились к текущему моменту. Олимпия промокла до нитки. Нижние юбки, должно быть, хоть выжимай, судя по тому, как плотно облегали бедра и ягодицы.

Он вспомнил, какие ощущения испытывал, когда нес ее, как реагировало его собственное тело на соблазнительные формы молодой женщины.

Впрочем, ничего удивительного: Эшмонт не стал бы ухаживать за сушеной селедкой. А поскольку все-таки худо-бедно ухаживал и даже решился вести под венец, все это богатство принадлежит ему. И это правильно. Сомнений нет — эта девушка именно то, что нужно Эшмонту. Леди Олимпия не допустит, чтобы ею помыкали: скорее уж Эшмонт окажется у нее под каблуком, что было бы весьма забавно…

Но думать о том, как забавно могло быть… лучше не думать. Рипли оборвал себя, когда воображение опять увлекло его не в ту сторону.

В данный момент ему нужна, во-первых, горячая ванна, во-вторых — шляпа, хотя бы мало-мальски приличная, а в-третьих — что совершенно логично и естественно после нескольких месяцев воздержания, — фигуристая бабенка без комплексов, которая не принадлежит кому-нибудь из его лучших друзей. Ну а пока его желания не осуществились, никто не может запретить ему смотреть на грязные щиколотки леди Олимпии.

Рипли дождался, пока дама благополучно устроится в своей комнате, на попечении гостиничных горничных Молли и Джейн, которым даны были четкие указания.

Ему пришлось отозвать их в сторонку и объяснить, что у леди выдалось трудное утро и что ее состояние оставляет желать лучшего. Следовательно, они должны быть внимательны и бдительны, ради благополучия леди пресекать любые ее попытки сбежать через окно или еще как-то помешать планам дальнейшего путешествия. Их задачей было вымыть, высушить, переодеть и накормить леди. Главное — глаз с нее не спускать. Если что-то пойдет не так, уведомить его немедленно. Он будет в соседнем номере.

Обговорив все, что можно, Рипли дождался, пока женщины скроются в соседнем номере, и вызвал к себе хозяйку гостиницы.

— Отправьте кого-нибудь к миссис Торн. С моей спутницей произошла неприятность, и ей нужна новая одежда, прямо сегодня. Но имейте в виду: она леди. Мы не можем терять ни минуты.

Хозяйка гостиницы бросилась выполнять поручение, а Рипли, прислонившись спиной к дверному косяку, сложил руки на груди. Еще один фокус, который он постиг на собственном опыте. Приказы выполнялись гораздо быстрее, если исходили от джентльмена внушительного вида.

Слуги торопливо внесли в номер ведра с углем и хворост для растопки. За ними прибежали другие, с кувшинами горячей воды. Рипли выжидал. Время шло. С одежды уже перестало капать, и теперь она просто липла к телу, как вторая кожа.

Он вышел на галерею, откуда можно было видеть двор гостиницы, облокотился о подоконник и стал наблюдать за суетой внизу. Сырой воздух мало способствовал высыханию одежды, и Рипли уже начинал терять терпение от ожидания, когда во дворе наконец появились три женщины. Самая элегантная из них подняла голову, и Рипли кивнул ей.

Женщина в сопровождении двух других, нагруженных огромными свертками, направились к лестнице, и только тогда Рипли открыл дверь в свой номер.

В большой комнате, которую отвели Олимпии, в камине жарко горел огонь. И это в июне месяце!

Не успели еще языки пламени весело заплясать на угольях, как прибыли два необъятных размеров кувшина с горячей водой, а вместе с ними, хоть в гостинице «Белый лев» царила суета, две служанки, чтобы помочь одной знатной даме привести себя в порядок.

Другие слуги — их было много: одни служили в «Белом льве», другие, весьма вероятно, в соседних гостиницах, — носились туда-сюда, выполняя прихоти его светлости.

Действительно, хорошо быть герцогом! Или, если быть точным — а Олимпия, в своем нормальном состоянии, очень любила точность, — коли уж вам непременно надо было рухнуть в реку в подвенечном наряде, хорошо бы, чтобы произошло это в обществе герцога.

Она костерила себя на чем свет стоит за то, что упала с лодки, за то, что позволила себе испугаться и смутиться перед его напором.

Ей не следовало с ним препираться. А вот что точно следовало, так это следить за собой, чтобы сохранить достоинство.

Однако что сделано, то сделано, и ничего изменить уже нельзя. Она повела себя глупо, и дело кончилось тем, что по главной улице Патни, на глазах всего населения городка, лодочников, кучеров, путешественников, уличных мальчишек и собак — короче, всех без исключения — и прямиком в гостиницу ее нес на руках один из самых распутных лордов Великобритании.

Ее бросило в жар, всю, с головы до пят, даже в голове разгорался пожар. Она, конечно, надеялась, что все дело в камине — просто курам на смех, в июне-то, — да еще горничные усердствовали, отмывая да оттирая ее с головы до ног. Чтобы не думать, какую картину она являла собой для зрителей, Олимпия попыталась обратить свои мысли на то, каков будет ее следующий шаг.

Хотя пары бренди, похоже, немного выветрились и голова мало-помалу начала соображать, Олимпии потребовалось время, чтобы решить, что же ей делать дальше.

Что сказать тете Делии? Господи, с чего же начать?

И пока Молли и Джейн растирали ее теплыми полотенцами и помогали надевать халат, она все думала. Версии придумывались и отбрасывались, и когда они усадили ее за маленький туалетный столик и принялись расчесывать волосы.

Девушки все еще терпеливо разбирали пряди и распутывали узлы, когда появилась портниха, самая настоящая, да не одна, а с двумя помощницами и с целым ворохом одежды — на целый магазин хватило бы.

Они присели в низком реверансе. Самая элегантная из трех женщин представилась как миссис Торн, а две другие, оставшись безымянными, тем временем начали распаковывать свои свертки и раскладывать одежду на кровати.

— Как же мы огорчились, когда услышали, что с вашей светлостью приключилась беда! — затараторила портниха. — Мне в любом случае следовало бы поторопиться и взглянуть, чем я смогла бы помочь, еще до того, как получила записку его светлости. По счастливому стечению обстоятельств у нас было несколько почти готовых вещей да еще две на витрине. Уверяю вашу светлость, что меня нисколько не затруднит, если что-то придется подогнать. Вы и глазом не успеете моргнуть, как мы вас оденем, и, смею заверить, наряды вас не разочаруют. Разумеется, это не Лондон, но мы получаем фасоны из Парижа, и я уверена, что мои портнихи окажутся не хуже тех, кто шьет для вас в Лондоне. Кстати, позвольте представить вам мисс Эймс и мисс Оксли.

Олимпия частенько выдерживала жестокие битвы с собственной матушкой относительно своего гардероба, предоставляя портнихам возможность ставить условия. Она отлично представляла себе, сколько приходится бедняжкам тратить времени, чтобы угодить богатым капризным заказчицам. И она сомневалась, что где-то найдется портниха, которая сможет сравниться с лондонскими в том, что касается запаса жизненных сил и терпения в условиях, когда времени в обрез и вдобавок что наверняка — тобой жестоко помыкают!

А что до швейного мастерства — в данный момент ее устроит любое платье, с которого не течет грязь, и ей все равно, прямые на нем стежки или кривые.

Конечно, ничего подобного вслух она не сказала, иначе портнихи могли бы обидеться.

— Спасибо, что пришли так быстро, — поблагодарила Олимпия мастериц.

Рипли щелкнул пальцами и заказал новую одежду — и вот она здесь. Наверняка посыльный из гостиницы сбегал в город и привел из швейной мастерской миссис Торн. А уж та бросила все дела, чтобы угодить его светлости. И ничего странного в этом нет, сказала себе Олимпия. Похвастать тем, что вам покровительствует герцог, большая удача для любого заведения. А чем мастерская Торн хуже?

Вот так герцогов и балуют, хотя они и так избалованы дальше некуда.

— Надеюсь, вам не пришлось закрывать мастерскую, — встревожилась Олимпия.

— Конечно, нет, миледи, — ответила миссис Торн. — Как приятно, ваша светлость, что вы подумали об этом! Однако все предусмотрено, и мастерская будет работать и без нас. Впрочем, я бы закрыла, и сомневаться не стала, если бы понадобилось. А теперь, ваша светлость, прошу прощения, но не позволите снять мерки?

Олимпия встала, и ее тут же окружили.

Пока мастерицы измеряли то и подкалывали это, она гадала, чью одежду ей принесли. Да, одну-две вещи они могли снять с витрины, хотя более обычным делом было выставлять на обозрение модный рисунок или отрез ткани, разложенный изящными складками.

Модистка вряд ли станет держать запас готовых платьев: дамские туалеты шьются на заказ.

С другой стороны, когда некий джентльмен с солидным счетом в банке и хорошей репутацией покупателя, который аккуратно платит по счетам — к примеру, герцог, — желает получить что-то побыстрее, портниха может подогнать по фигуре одежду, сшитую для кого-то другого.

Миссис Торн разложила на постели нижнюю сорочку и корсет, и то и другое поразительно красивое, Олимпия никогда не видела ничего подобного. Сорочка из тончайшего льна была вышита — подумать только! — цветным шелком и украшена кружевом по линии выреза и краям рукавов, а корсет — из такой дорогой ткани, что просто скандал! — был черный с телесно-розовым, отделанный по бокам внизу розовым кружевом. Розовые ленточки для лучшей посадки по линии бюста завязывались крошечными розовыми бантиками. Даже на спинке кружевная отделка была розовой!

Олимпия никогда не носила — точнее, даже не видела — цветного нижнего белья. Должно быть, она выглядела совершенно остолбеневшей, потому что миссис Торн поспешила сказать:

— Некоторые наши заказчицы — дамы из Лондона.

— Не сомневаюсь, — согласилась Олимпия.

Интересно, тут же спросила она себя, какого сорта лондонские дамы шьют себе подобное белье. Впрочем, ее это не касается.

Ей просто нужна чистая сухая одежда. А то, что ей принесли нижнее белье, которое скорее подходит для публичного дома, неудивительно, если учесть, кто именно его заказал.

И ее слишком живое воображение тут же явило ей публичный дом в стиле турецкого гарема. Раскинувшиеся на подушках и коврах женщины, как ожившие греческие или римские статуи, или, может, пышные дамы с картин Рубенса, в цветном расшитом нижнем белье. Мужчины вроде Рипли захаживают туда и…

Лучше не давать воли воображению.

Лучше оставить это художникам. Нет сомнений: уж они бы изобразили единственную дочь лорда Гонерби в алом корсете и нижних юбках. Господи, представить только лицо отца, если бы он увидел такую картину…

Нет, она не станет об этом думать: лучше подумать о чем-нибудь приятном. Всегда есть ложка меда в бочке чего угодно, просто иногда ее приходится долго искать, да еще с помощью лупы…

Итак, скорее всего ее больше не будут считать самой занудной девицей сезона! И это как раз и есть та самая ложка меда…

Пока она предавалась мечтам о публичных домах и собственном новом статусе, мастерицы извлекли ее из халата и облачили в сорочку и панталоны, затем затянули ленты, расправили оборки и разгладили ткань так осторожно и любовно, словно эти вещицы были сшиты из шелка и отделаны бриллиантами.

Корсет нуждался в подгонке, и мисс Оксли сразу принялась за дело: проворно распорола его и сшила заново. Миссис Торн тем временем велела мисс Эймс заняться нижними юбками. Олимпия наблюдала за движениями их рук как зачарованная. В Лондоне белошвейки и швеи обычно прятались где-то в глубине мастерской, а если и появлялись перед заказчицей, то лишь для того, чтобы продемонстрировать предмет туалета или помочь модистке. Скорость, с которой летали их иголки, делая крошечные стежки, казалась ей невероятной.

Олимпия терпеть не могла рукоделие и всегда находила чтение более интересным занятием, но сейчас была восхищена мастерством девушек.

Впрочем, ей почти не оставили времени для наблюдений, поскольку нужно же было закончить ее туалет. Девушки помогли натянуть чулки и затянули подвязки, извиняясь, что приходится ее торопить:

— Его светлость сказал, что мы должны поспешить, а он так добр, знаете ли, и мы…

— Да, очень добр! — согласилась Олимпия.

— О да! — воскликнула Молли. — Мне было бы очень стыдно его подвести, честное слово!

— Добрый, значит, — повторила Олимпия. — Впервые слышу о его доброте. Что же он такого сделал? Только не говорите, будто он подбирает и выхаживает раненых птиц. Может, спасает котят, чтобы их не утопили? Я угадала?

— Но право же, миледи…

— Добрый, значит, — не унималась Олимпия. — Рипли. Клянусь, у меня язык немеет, когда надо произносить применительно к нему это определение. То же относится и к двум другим болванам герцогского звания.

Мастерицы улыбнулись, и одна из них тихо рассмеялась. Миссис Торн бросила на нее сердитый взгляд, и девушка ниже склонилась над работой.

— Люди всякое болтают, — сказала миссис Торн, качая головой, но Олимпия успела заметить ее понимающую улыбку.

— Однако, когда заболел мой отец, его светлость послал за доктором, знаете ли, — сказала Молли. — И оплатил счет за лечение.

— Всем известны проделки их светлостей, — добавила Джейн. — Но что бы ни случилось: сломалось, сгорело, упало в реку, — они за все платят!

— Взять хотя бы постельное белье, — подхватила Молли. — Господи, оно было все в крови. Мы думали, что сможем отстирать…

— В крови? — перебила ее Олимпия.

— Дуэль, — объяснила мисс Эймс.

— Тсс, — нахмурилась модистка.

— Его светлость действительно что-то говорил о дуэлях, — заметила Олимпия.

— На Баттерси-филдс, знаете ли, — сказала мисс Эймс. — Иногда на вересковой пустоши в Патни.

— Но чаще всего вверх по реке, — уточнила Джейн. — Чтобы поменьше лишних глаз.

— Чтобы кровь рекой, так это редко, хотя был один раз…

— Герцог Эшмонт.

— Когда я увидела кровь, то подумала, что лорд Стьюкли отстрелил ему ухо начисто!

— А он только нос расквасил и так смеялся, будто это пустяк.

— А его светлость герцог Рипли сказал, что из ран на голове всегда течет как из свиньи зарезанной.

— Кровищи море — вот что сказал его светлость.

— Придержите-ка языки! — прикрикнула миссис Торн.

— Ничего страшного, — успокоила ее Олимпия. — У меня шестеро братьев.

— Мальчишки всегда остаются мальчишками, это всем известно, — вздохнула миссис Торн.

— Скорее уж дикарями, — поправила Олимпия. — Не знаю, можно ли их перевоспитать. Любой, кто попытается шокировать меня безумными мальчишескими выходками, только зря потратит время. И даже когда они становятся взрослыми, ничего не меняется, согласны? Меня вот удивляет, как они вообще доживают до взрослых лет. А что это была за дуэль, когда лорд Стьюкли чуть не отстрелил ухо герцогу Эшмонту?

— Это было очень давно, — наставительно заметила миссис Торн, упреждая девиц, которые уже открыли было рты. — Кажется, лет десять назад. Тогда они были очень молоды, чуть ли не со школьной скамьи. Я уверена, сейчас уже никто и не вспомнит, из-за чего был сыр-бор. Ни к чему тратить время на досужие разговоры о том, что случилось давным-давно: у нас слишком много работы.

Портниха бросила на девушек предостерегающий взгляд, и разговор тут же иссяк, все занялись делом, а у Олимпии появилось время обдумать услышанное.

О дуэлях старались не распространяться, поскольку они были вне закона, однако совсем замолчать такой случай было почти невозможно. Вот только Олимпия не смогла припомнить, чтобы ей доводилось что-то слышать про герцога Эшмонта и лорда Стьюкли.

Вряд ли стоит этому удивляться: «их бесчестья» то и дело что-нибудь вытворяли, так что выделить какую-то из них, тем более десятилетней давности, не представлялось возможным, как не удавалось спрятать от братьев баночку с медом.

Мысль о меде вызвала недовольное урчание в желудке, и Олимпия поняла, что ужасно голодна, и сказала:

— Было бы неплохо принести что-нибудь перекусить.

— Разумеется, миледи, — с готовностью отозвалась Джейн и поспешно вышла из комнаты.

Тем временем Олимпию втиснули в корсет, внесли последние поправки и зашнуровали. Затем пришел черед нижних юбок, которые не уступали роскошью остальным предметам туалета.

Наконец, пришла очередь платья.

Олимпия уже видела мельком эту массу розового шелка, кружева и лент, но сейчас ей очень хотелось есть. Сгодилось бы что угодно — кусок хлеба с сыром или печенье. Скорее бы вернулась горничная!

Но нет: ведь она прибыла в обществе герцога Рипли, которого здесь, очевидно, чтили как святого. Кухарка наверняка готовит суп из черепахи, лобстеров и жаркое из упитанного теленка.

Олимпия вернулась к действительности лишь тогда, как миссис Торн набросила ей на плечи короткую черную накидку. Опустив взгляд ниже, на корсаж платья и юбки, она высвободилась из рук модистки и поспешила к зеркалу. Мастерицы бросились за ней и окружили, любуясь ее отражением в зеркале: как рамка из улыбающихся лиц.

— Прекрасно! — воскликнула миссис Торн.

— Прекрасно! — эхом повторили ее помощницы, а Молли добавила:

— Лучше не бывает!

— Вы правы, — пробормотала Олимпия и, поправив очки на носу, направилась к двери.

За ее спиной раздавались приглушенные возгласы, но она их не замечала, направляясь к своей цели: соседнему номеру. Она не постучала, даже не задумалась: можно ли? — просто дернула за ручку, вошла и, захлопнув дверь за собой, начала:

— Это одна из ваших шуточек? Потому что…

Слова застряли в горле от представшего ее взору зрелища: мускулистая спина, упругие ягодицы и длинные сильные ноги. Мужчина ростом в шесть с лишним футов стоял, совершенно обнаженный, в большом корыте перед камином.

Он не двигался, и Олимпии следовало бы отвернуться, а еще лучше — выйти из его номера, сохраняя хотя бы видимость достоинства, но, очевидно, ее мозг не вернулся к прежнему состоянию, поскольку подумала она лишь о том, насколько взрослый мужчина отличается от мальчика.

Ей доводилось видеть мраморные статуи, изображающие обнаженных мужчин. Да кто их не видел? Видела она и картины. Но этот мужчина был живой, еще какой живой! И хоть стоял он без движения, но дышал, и она заметила легкое движение плеч и мышц спины. Его кожа была отнюдь не из мрамора или бумаги и в отблесках пламени камина казалась золотистой. Янтарный свет высвечивал темную поросль, покрывавшую его руки и ноги. От этого зрелища Олимпию бросило в жар, отчего-то ей стало трудно дышать.

— Мне следовало это предвидеть, — произнес Рипли, поворачиваясь.

Олимпия тоже было повернулась, чтобы выскочить за дверь, вот только ноги отказались ей повиноваться, и она не сумела покинуть его с гордо поднятой головой прежде, чем он потянулся за висевшим на стуле полотенцем и завернулся в него, вернее — прикрылся: широкие плечи, бо́льшая часть спины и ног остались на виду. Сделав шаг, он вышел из ванны. Вода стекала с него и капала на ковер.

Она подняла голову, пытаясь сохранить самообладание, которого, собственно, уже не было, и пробормотала:

— Действительно, надо было.

Олимпия напомнила себе, что ей уже двадцать шесть, она давно вышла из детской и… что заставило ее сюда врываться?

Платье.

— Оно французское…

— Что?

Он повернулся, и теперь она могла любоваться видом анфас: сильная шея, плечи, грудь. Волны жара прокатывались по ее телу, и, кажется, она едва не разинула рот.

Боже правый, он сложен как… Аполлон. Она еще не опомнилась после того, как увидела его со спины, но вид спереди: ключицы… грудь…

«Хватит глазеть, дурочка».

Олимпия заставила себя опустить взгляд на платье — действительно самое красивое и самое смелое дневное платье, каких носить ей еще не доводилось.

— Оно во французском стиле. — Она обвела платье дрожавшей самую малость рукой. — Я не стану перечислять, что там под юбками: вы наверняка знаете, — но да будет вам известно, я догадываюсь, почему оно такое.

— Вы про нижнее белье? Выглядит слишком… — Он сделал неопределенный жест рукой, которой не придерживал полотенце. — Тут всего слишком много… ведь вы гораздо миниатюрнее. Все эти юбки так топорщатся, да еще рукава точно винные бочки. А под ними наверняка железный каркас.

— Мужской ум воистину загадка, — сказала Олимпия. — Я не об этом.

— Так и знал, что дело серьезное, — вздохнул Рипли. — Я парень скромный, поэтому ни на минуту не поверил, будто вы ворвались ко мне, подчиняясь неодолимому желанию потереть мне спину.

Жаркая краска залила ее лицо, шею и прочие места, которым неприлично заявлять о себе.

— Вы поразительно догадливы, — сказала Олимпия, взмахнув восхитительной мантильей, которая окутывала ее плечи. — Вот это: блонды, черные блонды — годятся в лучшем случае для замужней дамы, да и то весьма сомнительно, чтобы хоть одна знакомая мне мать семейства надела черное с розовым нижнее белье и розовые ленты. Что это, спрашиваю я вас?

Он опустил тяжелые веки, однако ей и не нужно было видеть его взгляд: она кожей чувствовала, что он медленно рассматривает ее с головы до ног.

По телу побежали огненные мурашки, как в тот раз, когда она увидела его впервые, только сильнее, хотя прошло уже семь лет и она предостаточно навидалась светских повес. Вот только свои приемы они никогда не испытывали на ней.

— Если вы хотите знать, видно ли мне ваше нижнее белье, то я отвечу, что нет, — вкрадчивым голосом проговорил Рипли. — И поскольку я его не вижу, а вы полностью одеты — кстати, одежды на вас сейчас даже больше, чем раньше, — мог бы добавить…

— Не трудитесь! Не знаю, о чем я думала, когда надеялась, что вы поймете. Что ж, воспользуюсь случаем и скажу себе, что теперь стала куда интереснее, но для того, чтобы мыслить разумно, слишком хочу есть. Я ни разу в жизни не носила черные блонды!

Олимпия повернулась было к выходу — ей следовало уйти давным-давно, — когда он заметил:

— Значит, пришло время начать. Вам очень идет.

Она обернулась.

— Вы серьезно? По-моему, слишком смело для рациональной зануды.

— Кого вы хотите одурачить? Сбежали со свадьбы, перелезли через стену, упали за борт. Что бы о вас ни говорили — а я, если честно, даже не знаю, что тут еще сказать, — слово «зануда» к вам явно не относится.

Она махнула рукой:

— Это не я настоящая, это Олимпия, которая немножко сваляла дурака.

Он приподнял черную бровь.

— Немножко?

— Дело в том, что мое легкое опьянение прошло, и…

— Легкое? Это вы себе льстите. Нагрузились вы прилично. Не забывайте, я ведь эксперт в этих делах.

— В любом случае я поступила глупо. И теперь ломаю голову, но не могу придумать никакого разумного — или хотя бы вразумительного — оправдания.

Паника не может быть оправданием, хотя для нее имелись причины: между ухаживанием и принятым предложением и свадьбой прошло слишком мало времени, она поддалась восторженным уговорам матери и тетки. И вот сегодня утром, еще до того, как напилась бренди, что-то в ней сломалось, иначе она вообще не притронулась бы к алкоголю.

Может, бренди и придал ей решимости, однако в обществе Рипли голова продолжала кружиться и после того, как он выветрился, и этот эффект даже усилился.

Олимпия опять посмотрела на платье, усилием воли возвращаясь с небес на землю.

— Нам лучше вернуться.

Последовало молчание, и она ожидала чего-то вроде «я же вам говорил». Разве не спрашивал он, и не раз, действительно ли она намерена бежать, разве не твердил, что вернуться можно в любой момент?

— Черта с два теперь мы повернем назад! — заявил Рипли, и это не стало для нее неожиданностью.