Сон гинеколога

Елена Живова, 2021

Согласно данным Википедии, несмотря на то, что такое понятие, как «постабортный синдром» не включёно в Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам DSM-IV-TR[4] и в классификацию психических расстройств МКБ-10[5], практически все женщины, перенесшие аборт, а так же соучастники (отцы неродившихся детей) и исполнители (гинекологи, совершающие процедуру прерывания беременности), подвержены различным психическим расстройствам, которые, так или иначе, проявляются в процессе дальнейшей жизни, внося в неё деструктивные изменения.

25 сентября 2014. 17:00

— Ну кто тебя дёрнул договариваться на сегодня? — сердито пробурчал в трубку Илья, поворачивая ключ зажигания.

— Так ведь это совсем недалеко, Илья Анатольевич! — виновато ответил Герасин.

— Недалеко, но пробки! — проворчал Илья, не спуская руки с коробки передач.

— Туда можно дворами, а потом на набережную, — предложил Герасин.

Илья, вздохнув, резко повернул руль.

Через двадцать минут они уже были на месте. Семён Павлович Головин находился на дежурстве, но подойти не мог — недавно привезли больную с кровотечением.

— Начавшийся аборт, срочно ушёл делать выскабливание, — сказала медсестра.

— Выскабливание? — переспросил Трошин.

— Операцию, — сказала молоденькая медсестра, кокетливо глядя на Трошина.

— Начавшийся аборт? А его что, остановить нельзя? — спросил Трошин.

— Не знаю, — пожала плечами медсестра. Вроде, там отслойка плодного яйца.

— Понятно, — как-то недобро ответил Трошин, глядя куда-то в окно, поверх старых тополей, окружавших больничный двор.

— Присядьте, он скоро подойдёт.

— Как скоро? Это же операция. Надолго.

— Что Вы, это быстро. Минут десять, — ответила медсестра и, вынимая из кармана зазвонивший телефон, скрылась в ординаторской.

Илья с недоумением посмотрел на Трошина:

— Что это с тобой?

— В смысле? — удивился Трошин.

— С каких это пор ты гинекологией интересуешься?

— Так. Просто спросил, — ответил Трошин, глядя в пол сузившимися глазами.

Вскоре к ним подошёл невысокий плотный мужчина.

— Семён Павлович Головин, — представился он, протянув руку Илье, и, повернувшись к Трошину, спросил:

— Мы знакомы?

— Не думаю, широко улыбнулся Трошин.

— Кажется, я Вас где-то видел. У меня хорошая память на лица, я несостоявшийся скульптор, — мечтательно сказал Семён Павлович.

— Мы Вас надолго не задержим, у нас несколько вопросов, — сказал Илья, садясь на неудобную кушетку, стоящую у окна.

— Пожалуйста, я на дежурстве, никуда не тороплюсь, — приветливо ответил Семён Павлович.

— В день убийства Вы общались с потерпевшей? Заметили ли что-то необычное в её поведении?

— Она немного нервничала в последнее время, — кивнул Головин.

— В чём причина, как Вы считаете? — спросил Илья.

— Без понятия, — развёл руками Семён Павлович.

— Где у вас туалет? Я отойду на несколько минут, — тихо сказал Трошин.

— Пожалуйста, по коридору налево, вторая дверь направо, — махнул рукой Головин и, посмотрев вслед быстро скрывшемуся за поворотом Трошину, добавил:

— Точно помню — где-то я его видел!

— Скажите пожалуйста, может быть, кто-то приходил к ней? Кто-то, кого Вы не знаете?

— Нет, не было никого. Только пациенты и их близкие. Правда, как-то раз ребята зашли. Молодые. Эти точно никак не были связаны с пациентками.

— Почему Вы так решили? — уточнил Илья.

— Пациенты и их родственники ведут себя иначе, — покачал головой доктор, — а эти спорили, что-то доказывали, причём, весьма эмоционально.

— Сколько их было? — спросил Илья. Крылья его носа затрепетали.

— Два парня и девушка, — Головин, задумавшись, наморщил лоб.

Тут из ординаторской раздался дребезжащий голос анестезиолога:

— Семён Палыч! Вас Иван Андреич к городскому телефону!

— Одну минуточку, — вежливо попросил Головин и быстро зашёл в ординаторскую.

У Ильи возникло знакомое чувство, будто бы рыба соскочила с крючка.

Пискнул телефон — пришло смс. Он вынул телефон из кармана и прочитал сообщение жены. На ужин сегодня его ждал салат, картофельное пюре и запечённая рыба.

Через несколько минут вышел Головин и снова повторил, что, в сущности, ничего необычного в последние недели и месяцы жизни Геворкян не происходило.

— Вы говорили, что приходили молодые люди. — напомнил ему Илья.

— Да, но я этих ребят я не запомнил, потому что они стояли ко мне спиной, — махнул рукой Семён Павлович, но сейчас припоминаю, что Эмилия Ашотовна рассказывала кому-то по телефону, что приходили молодые люди и принесли несколько листовок. Может быть, это были те самые молодые люди? Видимо, они хотели, чтобы мы разрешили разложить листовки у нас в холле, на стойке информации.

— Что за листовки? — спросил Илья.

— Буклеты против абортов, — усмехнулся Головин.

— И она разрешила?

— Нет, что Вы, — рассмеялся врач.

— Почему же? — удивился Илья.

— Ну… понимаете ли, у женщин и так стрессовое состояние. Зачем его усугублять?

— Насколько я понял, буклеты содержат информацию о том, что аборт является убийством? — спросил Илья.

Головин, тяжело вздохнув, ответил:

— Понимаете, к нам приходят пациентки с уже принятым решением, и принято оно, уверяю вас, не от хорошей жизни. Зачем действовать им на нервы?

— Процедура аборта платная? — догадался Илья.

— Аборты производятся как по ОМС, так и на платной основе, — ответил врач, и, посмотрев на часы, встал:

— Простите, в данный момент я не имею возможности уделить Вам время.

Илья тоже встал, и Семён Павлович скороговоркой проговорил:

— Если вспомню что-то важное, то непременно позвоню. Визитка Вашего коллеги, который беседовал со мной после того, как произошло это несчастье, до сих пор лежит у меня в столе.

Илья вышел на больничный двор и огляделся. Трошина младшего нигде не было видно. Он пошёл к машине.

— Илья Анатольевич, я здесь, — послышался из-за кустов голос Трошина.

— Куда пропал? — спросил Илья, открывая дверь.

— Ходил воды купить. Пить хотелось.

— В углу, напротив нас, стоял кулер.

— Да? А я не заметил, — пожал плечами Трошин, и вставил в уши наушники.

Следующие несколько дней пролетели в бешеном темпе. Илья продолжал работать по делу об убийстве гинекологов, опрашивая их близких, но никто ничего необычного не заметил. Не было никаких подозрительных звонков, новых друзей и даже гостей. Единственное — у Глинской Ларисы Фёдоровны в серванте, в хрустальной пепельнице, лежала резиновая куколка, муляж эмбриона. В точности, как у Геворкян.

В том, что необходимо выяснить, откуда эти муляжи и кто автор душераздирающих буклетов с фотографиями крошечных растерзанных детских тел, сомнений не оставалось. Вглядываясь в фотографии, Илья, повидавший на своём веку много трупов, вдруг чётко осознал, что аборт действительно является убийством. Вот маленький человечек, который прожил всего шесть недель. Илья внимательно посмотрел на него и тяжело вздохнул — его Светлана тоже делала аборт через год после рождения сына, и, кажется, именно на этом сроке.

Илья был против прерывания беременности, он хотел сохранить ребёнка, пытался спорить, но жена была непреклонна: во-первых, муж редко бывал дома, и весь быт лежал на её плечах. Во-вторых, с маленьким сыном на руках, ей было тяжело. В третьих, денег едва хватало на самое необходимое. Разбирая ситуацию, со стороны казалось, что Света была права, и Илье ничего не оставалось, как смириться, хотя в душе появилась боль, обида на жену, и какой-то неприятный холодок. К тому же, так совпало, что в то время его отдел занимался расследованием заказного убийства генерального директора крупного банка. Работы было через край, начальство трясло, и вероятно поэтому он не нашёл ни сил, ни возможности быть рядом с женой, поддержать её и уговорить изменить решение.

Жалела ли Светлана о произошедшем? Скорее всего, да. Они не говорили об этом, но в первые полгода после аборта он часто, придя с работы, заставал жену с отёкшими от слёз глазами и покрасневшим носом.

Ожила Света только после приезда двоюродной сестры Татьяны, которая приехала к ним из Тувы на несколько дней. До этого Светлана общалась с Таней редко, встречаясь в основном на свадьбах и похоронах их многочисленных родственников, но в тот раз Таня попросила разрешения пожить у них три дня — у её младшего сына подозревали какое-то сложное заболевание, и надо было проконсультироваться в Москве у профессора Синявского. Слава Богу, болезнь не подтвердилась, а Света с Татьяной стали близкими подругами. Таня настояла на том, чтобы пойти в ближайший храм, крестить Гену, и стала его крёстной мамой. После отъезда Татьяны Света сильно изменилась. Она начала ходить в церковь, и в её глазах снова появилась радость к жизни, которая так притягивала Илью в первые дни их знакомства.

Больше Света не беременела, хотя вот уже три года они не предохранялись — ей очень хотелось родить дочку.

Илья тяжело вздохнул, и посмотрел на экран монитора. Выходит, что аборт — это убийство, причём, убийство циничное и безжалостное. Убийство ребёнка собственными родителями. Убийство с отягчающими обстоятельствами, заказное. Ведь есть заказчик, свидетель и есть исполнитель: родная мать, отец, который не защитил ребёнка, и врач, по совместительству палач. Палач.

Илья кликнул мышкой на одну из посмертных фотографий Глинской. Полуприкрытые закатившиеся глаза, открытый рот. Лариса Федоровна всю жизнь проработала палачом, и была убита от рук палача, насильственно, так же как эти крошечные дети, жертвы её «работы». Они лежали в лужах крови с полуоткрытыми глазами, в которых читалась смесь ужаса и удивления — есть чему удивляться, ведь мир не принял их, хотя они ещё не успели сделать ничего плохого!

Бандиты убивают друг друга, полицейские спасают общество от воров, насильников и прочих злодеев. Как никто, Илья знал, что в подавляющем большинстве тот, кого убивают, бывает хоть в чём-то виноват. Но почему к смерти приговорены неродившиеся дети, маленькие и невинные, уютно свернувшиеся в утробах своих матерей? Получается, что убийство детей своими родителями разрешено законодательно? Быть может, тут какая-то ошибка и группа маргиналов-преступников желает навязать миру свою нездоровую модель поведения?

Илья потёр покрасневшие глаза и погасил ночник. Светлана мирно спала, склонив голову на плечо. Книга, которую она читала, была готова вот-вот соскользнуть с одеяла. Илья взял её, и положил ее на подоконник. Это оказалась медицинская книга «Как бороться с аллергией у детей».

— В каком возрасте дети уже не эмбрионы, а дети? Вернее, люди? Кажется, по закону Геккеля человеческое существо проходит все стадии эволюции, следовательно, на сроке, например, пять недель оно не может являться человеком. Интересно, что думает об этом современная наука? — прошептал Илья, и открыл поисковик.

* * *

Светлана, как всегда проснувшаяся на рассвете, поняла, что муж просидел за компьютером до самого утра.

— Снова не спал? Сколько можно себя изводить? Давление поднимется, и тогда совсем не сможешь работать, — вздохнула она и потянулась.

— Свет… — тихо сказал Илья и посмотрел на неё.

Взгляд мужа был какой-то погасший, он выглядел виноватым. Света знала, что вникая в каждое происшествие, Илье приходится осваивать новые профессии, а иногда проживать чужие жизни — впускать в себя и терпеть боль других людей. Это требуется для раскрытия преступления. Но сейчас Илья совсем не был похож на себя, таким подавленным она не видела его ещё никогда.

— Что случилось? — взволнованно спросила она, вскакивая с постели.

— Ты помнишь основной изобретенный Геккелем закон? Так называемый биогенетический закон, или закон эмбриональной рекапитуляции, гласивший, что онтогенез является рекапитуляцией филогенеза?

— И что? — ошарашено спросила Светлана, накидывая пушистый халат поверх белой ночной рубашки с тоненькими бретельками.

— Помнишь, в школе нас учили, что каждый организм за период своего эмбрионального развития повторяет все стадии, которые его вид должен был пройти в ходе эволюционного развития?

— Вроде да, было такое. Тебе кашу манную или овсяную приготовить?

— Свари кофе. Вспоминай: утверждалось, что каждый новый человек, как некогда все живое, начинает свое существование с одной — единственной плавающей в жидкой среде клетки, затем становится беспозвоночным существом, затем рыбкой, после чего собачкой, и лишь потом достигает стадии человека. Дарвин сразу же объявил биогенетический “закон” главным доказательством своей теории, поскольку этот закон, в принципе, был единственным доказательством его знаменитой теории.

— Не получишь кофе, пока кашу не съёшь! У тебя и так гастрит, хочешь язву заработать? — сердито ответила Светлана и сунула ноги в кокетливые розовые тапочки с невысокими серыми каблучками.

— Света, оказывается, Геккель никогда в жизни не занимался эмбриологией, но при первом же взгляде довольно легко “обнаружил” на изображении человеческого эмбриона как рыбьи жабры, так и собачий хвост, причем — одновременно. Кроме того, он сам придумал и нарисовал картинки, с помощью которых оформил свою вышедшую в 1868 году книгу. Понимаешь?

— Пока нет, — честно ответила Света, и уже, было, собралась на кухню, но Илья, ухватив её за пояс халата, продолжил:

— В среде специалистов публикация этой книги вызвала шквал хохота и бурю возмущения. Геккелю, как жителю Йены, родины наиболее точных оптических приборов предложили компенсировать проблемы со зрением при помощи изделий, выпускаемых в его родном городе, чтобы убедиться, что никакого хвоста у человеческого эмбриона нет — его позвоночник на всех стадиях развития имеет ровно 33 позвонка, понимаешь? Он лишь несколько выдается назад на ранних стадиях из-за отличающейся скорости роста. Голова у эмбриона тоже непропорционально велика, — но это не повод утверждать, что он проходит стадию слона! Также и кожные складки шейно-челюстной области эмбриона не имеют ничего общего с жаберными щелями. Сама мысль, что эмбрион получает кислород при помощи жабр из околоплодной жидкости, могла быть только совместным порождением безудержной фантазии и полной безграмотности.

— Пусти, мне в душ надо. Скоро Гена проснётся, а завтрак ещё не готов, — Светлана попыталась вырвать из руки Ильи пояс халата, но он развязался, и пояс оказался на полу. Света старалась не смотреть на мужа. Глаза её были мокрыми от слёз.

— Подожди пожалуйста, дай я закончу. Это важно. В общем, ученые впрямую обвинили Геккеля в подлоге иллюстраций и ему пришлось официально признаться, что он «несколько подретушировал картинки, потому что все так делают».

Ученый совет университета Йены официально признал идею Геккеля несостоятельной, а самого автора виновным в научном мошенничестве, и Геккель был вынужден уйти в отставку. Председатель антропологического общества, основатель патологической анатомии Рудольф Вирхов, читавший Геккелю лекции в университете, публично признался, что никогда не питал иллюзий относительно умственных способностей своего ученика.

Вот откуда взялся этот «биогенетический закон», который и по сей день входит в обязательную программу по биологии для учащихся средних школ! — закончил Илья и выключил компьютер. Он встал и потянулся. Голова гудела, шея затекла.

— Света, я прилягу. На три минуты. Разбуди меня через три минуты. Шея болит, — пожаловался он и тут же провалился в тягучий, как болото, сон.