В ожидании полета

Евгений Сидоров, 2020

Загадочное самоубийство Марины нарушает спокойное течение жизни университетского городка. Ехидный преподаватель философии Константин пытается вытянуть своего друга Николая из черных лап депрессии, в то время как юная Кристина, взрослея, открывает в себе неожиданное чувство. Елизавета стоит на пороге загадки, которую не так-то просто разрешить. Легкость наивного бытия, которого никогда не было; мир, в котором все не то, чем кажется, и тайна, которую может разгадать лишь пытливый взгляд. Все мы – персонажи чьей-то истории, но кто ее пишет? И кто ее читает?.. Комментарий Редакции: Мистический роман, который куда реальнее самого страшного сна и выше самого головокружительного чувства. Роман-зеркало, роман-открытие и роман-откровение, ведь лица его героев поразительно знакомы и беспредельно ясны. Не потому ли, что эти лица – наши?

II Увертюра И Волшебный Сад

1. Город и Шум^[9]

Видел сегодня своего друга с заплаканными глазами?

Мы знаем правду, но предпочитаем ложь.

Школьник бежит трусцой, стремясь успеть в мясорубку. Вот старящийся на глазах мужчина запрыгивает в последнем напряжении сил в уходящую электричку.

Видел, как он бежал, видел, как он падал?

Глаза их совершили горизонтальное движение — оба вместе на девяносто градусов, что было достижимо и благодаря повороту тела — горизонтально — на сорок пять градусов.

Бонжур!

Привет!

Щелк, щелк, щелк. Прикреплено к делу.

Вы откроете, когда будете готовы, а вы будете.

Я лишь составляю заключение.

Как шагал он — единый во всех лицах?

С чувством вседовлеющего самообмана.

Был ли он доволен?

Да, в этом самом самообмане.

Певчий хор разминает свои связки. Сгорбленный, бородатый человек выдвигает колокола перед церковью, чтобы начать звонить к утренней службе.

Видел, как он промчался по улицам куда-то вдаль?

Да, с чувством неловкости — ведь каждый убегавший мог значить слишком много, но так и не стал.

Город стоит на двух берегах реки. Замусоренный и оплеванный. Он поднимает голову и выпучивает глаза. Он изгибается словно спина верблюда.

Двери одних домов распахиваются, чтобы выпустить, скопившийся в них люд, двери других распахиваются, чтобы впустить.

Промелькнула ли его жизнь перед дверью спальни?

С нежностью, растворившейся с первыми лучами солнца, когда он думал, что это он оставляет ее на краткий миг дня, а на самом деле это она оставляла его на краткий миг жизни.

Обсасывайте каждый фактунчик, каждую малозаметную деталь. Кто-то в лужу наступил. Кто-то двойку получил. Кто-то пришел на работу с похмелья. Ну мы только этого и ждали. Рты одних раскрываются, уши других открываются.

Волны прокатываются по улицам и переулкам. Нарастающее крещендо пробудившегося шума и гама. А жизнь не более чем шум и ярость, да?

Вопрос перевода. Звук. Шум. Звук одинокой свирели, на которой так и не научились играть. Шум глухого тромбона у подъезда, с детскими цветами за катафалком.

Загулявший прощелыга с досады пинает ногой мусорный ящик, выбивая из него звук литавр.

Слышали новость?

Сегодня в эфире сообщали, что кого-то обнаружили на скалах у причала.

Дурные новости, дурные новости, приходи пока я молода…

Зубы щелкают, губы двигаются, языки работают, перемалываются мелочи и человеческие жизни, которые становятся мелочами, незначительным звуком бесконечной симфонии. Барабанщик бьет по барабану один раз в пятнадцать минут. Б-бом-бом. Почетное дело. А когда он умрет, его место займет другой.

Старушка бросает хлебушек утке. Печальная, серая утка, открой глаза свои ну-ка.

Слышал новость, вчера на перекрестке сбили двоих насмерть?

Слышал, испугом отделается. Облысевший мужчина, с раком простаты, собирает ложные свидетельства.

Поднимите руки, поставьте подпись.

Что большее преступление — низведение двух человеческих жизней до беззакония и ухода от закона или низведение их до пяти секунд разговора?

Выжимка — из твоих восьмидесяти лет смысл был только в пяти минутах.

Видел, как он прятался? Видел, как он уползал?

Человек есть сумма пережитых им страданий.

Задымленный город, беспечный и безымянный. Его имени никто не произносит, так как он везде и всюду. Но ведь имя есть! Он каждый город, а каждая его улица именно каждая улица. Дым сигарет и выхлопных газов сливается в единую какофонию черноты. Взгляните на небо. Однажды мы будем гулять под солнцем, но до тех пор, детка, беглецы, подобные нам, рождены…

Стала ли его жизнь значительнее, чем была?

Значительно нелепее.

Кто-то убегает прочь, кто-то остается стоять с распростертыми в последней надежде руками. Прощальный поцелуй с утра на дорогу, была ли эта ночь чем-то действительно важным или она утонет в калейдоскопе дней, был ли ты так верен Господу Богу и Иисусу Христу, что, то ощущение счастья, что ты испытывал в час перед рассветом было даром, а не проклятьем?

Динь-дилинь. Психиатрическое отделение на связи.

Разглядел его лицо, это был номер…?

83501.

Пронумерованные и молчаливые, когда дело не касается пустоты и обыденности. Обреченные бежать туда, где нет счастья и бежать назад, чтобы сладостно вырубиться. Что есть вам сказать, что есть поведать в потоке утекающих дней?

Мой сын пошел в школу!

О как быстро идет время!

А что произошло за это время?

Поднимающийся из кастрюль пар, тяжелые мешки из ближайших магазинчиков, пара строчек никогда-не-дописанного-стихотворения?

Брат мой был птицей.

Гусь, гусь, гусь.

Цены вновь поднялись.

В высь, в высь, в высь.

Мелочи, заставляющие быть себя чем-то большим и потому они захватывают нас, несут вас в потоке истошно кричащей, безвкусной музыки из каждой машины. Умолкните, жуйте это основательно, ешьте беззвучно. Антинаучно. Это не приблизит вас к счастью, но зато приблизит к смерти. Все должно идти своим чередом. Верьте, верьте.

Знала, что на всей земле любишь ты лишь меня.

Город стонет под тяжестью бесчисленного количества ботинок, кед, кроссовок и сапожек. Город всегда живет и никогда не умирает.

Он просто перестает двигаться.

Что звучало в воздухе?

Умер старик, письмо оставил и только также плещется река.

Четыре мертвеца идут на запад, но реке и городу все равно, как и вам, на самом-то деле. Длинные тротуары и черные лимузины. Холодная дрожь нарождающегося дня.

В этом одном из многих возможных миров, все к лучшему или какое-то странное испытание?

С разницей почти в два столетия, но с национальной точки зрения — в одной земле. От Г. к А.

Молодой человек замирает перед зданием, чья утроба готова проглотить его на ближайшие девять часов. Что ему ответить? Прикоснулся ли он к подлинному ужасу, скрываемому за мишурой парадных звуков и гордых восклицаний?

Клянусь свято исполнять свой долг, отдать две трети своей жизни тому, что мне не нравится, а потом умереть.

Это то, что есть и все, время — это бесконечная шутка. Поиграйте в гольф, пинг-понг или теннис. Я забыл, о чем там была речь.

Часы тикают — они тикают. Мера жизни, это мера любви и уважения. Так трудно приобрести, так легко потерять.

Бубни свои мантры, пытайся прорваться к смыслу и обнаружить, что на небесах никого нет или он просто сошел с ума.

Город кормится собственными отбросами, он рождает, проживает и умерщвляет своих чад. Будь послушен. Беги, беги из последних сил. Ты слышишь эти звуки? Это увертюра очередного твоего дня и твоя погребальная песнь.

Пришло время нам — в разные стороны идти.

Песнь Песней

Я есмь…

Город тихо вздыхает, впустив в чрево домов страданий особенно прилежных своих детей и оставив только тех, кто не вписывается, кто кусает губы в попытке либо найти себе место, либо отказаться от этого поиска, как от абсолютно бесполезного занятия.

Я слышала, как звякнули ключи…

Над городом вступает в свои права затуманенное солнце, а оркестр перестает играть свою атональную импровизацию — гимн жизни и смерти, равно не имеющих никакого смысла.

Город ждет, он отдыхает, ему все равно и у него нет памяти.

А слезы?

Динь-дон-звон-звон-звон-позвон.

В ушах.

2. Николай^[10]

С тобой блуждали где-то…Как можно позабыть? Как можно открыть себе милость забвения, если ты осужден помнить? Опыт ведет к памяти. Ощущения ведут к опыту. Дверь открылась. Помнить постоянно. Струйка крови на полу. Ежедневно и еженощно. Рука, протянутая из ванны. Часы — это смерть? Ноль в нулевой степени…один. Одна жизнь — одна смерть. Тождество вселенной. Пушинки нес восточный ветер…Как можно забыть человеку, совершившему ошибку, затем в ней раскаявшемуся, но опоздавшему в своем раскаянии? Николай был именно таким. Да, возникали мысли — неужели из-за этого?! Не может быть! Но из-за чего же еще? Ах, Николай…Иногда чувство вины так сладостно. Ты сказал…она…смерть…вина. Проходили дни и ночи, но он все также сжимал свою голову в тисках своих рук, словно надеясь выдавить содержимое. Николай был подавлен грузом своей ошибки и не знал, что делать. Марина стала для него навязчивой идеей, тяжким грехом, грузно возлегшим на плечи его и прижавшим к полу. Зачем я сказал те слова? Зачем обрезал нить, которая, оборвавшись, обрезала еще одну, навсегда, навсегда. Приходи ко мне пока я молода… Весной цвели цветы. Марина. Она оборачивается и улыбается ему. Рана на руке как улыбка смерти. Словно идеально разрешенная математическая головоломка, ситуация эта не оставляла зазора для других ходов, решений, доказательств. Все уже доказано. Все уже утрачено. Все потеряно. Мы так переживаем потерю телефона, отношений с кем-либо, но истинная потерянность наступает только с подлинным финализмом. И кое-что эта потеря оставляла после себя — бессонницу и черное отчаяние. Книга, оставшаяся тебе — наставления гробовщика. Ее смерть тоже была краской.

Николай ощущал себя особенно подавленным в силу всеобщего сочувствия. Оно просачивалось сквозь звуковые волны по телефону. Костя…Паша… Мать…ей…одной ей…нет. То, что должно было быть тайной, не оказалось тайной, казалось бы, ни для кого. Стайки студенток и студентов обсуждали это в коридорах храма науки, а другие преподаватели отводили глаза, словно говоря: «Мы спокойно смотрели на подобное и будем смотреть впредь, но мы понимаем — это неприятно». Николай был задавлен всеми и в том числе собой. И ношу сию с упрямство тягает к верху Сизиф. Он не желал помощи, так как полностью расписался в собственной вине. Но и Костя с Пашей лезли туда же — и вот в скором времени должно было состояться мероприятие — увеселение на шестерых, призванное поднять настроение Николая. Конечно, ничто так не поднимет его, как в хлам нагрузиться алкоголем, наслушавшись ободряющих речей, от которых разве что становится тошно. Николай чувствовал себя заложником какого-то абсурдного процесса, только увы, обвинение ему было предъявлено. Мысли Николая продолжали витать вокруг собственного несчастья, любви, которую он слишком поздно принял и скорого, не сегодня, но скоро, похода за разложением и тленом. Особенно терзал Николая Костя — он, конечно, и так знал, что за иронически-саркастической его маской скрывается добрая душа. Что побудило ее залезть так глубоко? Николай догадывался, но разве принято разглашать такие вещи? Да и знал ли он? Скорее строил предположения. Так вот — Костя, проявлял повышенную доброту к Николаю, плотно опекая его и стараясь оградить от самого себя. Марина всегда трактовалась им как эдакое препятствие для свободной болтовни с Николаем, когда ему этого захочется, но были ли эти чувства правдивы? Не было ли куда большей теплоты в отношении Константина? Не любовной теплоты — о, нет — а теплоты общечеловеческой, которая заставляла его жалеть о смерти Марины и оберегать Николая. Возможно, он даже не думал так сам. Но мало ли что мы сами думаем? Насколько наши мысли — этот придаток естественного эгоизма, характеризуют нас? Костя был добр к Николаю, как никогда в эти дни, он даже был деликатен, но Николаю претила любая деликатность и участливость. Эти осторожные, словно обернутые в вату сообщения, что он посылал ему. Хорошо хоть не в живую. Почтальон приходит в десять.

Похороны. Поминовение чахлой плоти, что скоро с костей сползет. А ведь когда-то и меня так повезут, рванулось в его мыслях. Когда-то. И кто придет? Наверное, Рома будет за рулем…Мой сын, так скажет отец? Светлое платье и аккуратные туфли. Марина была шатенкой. И этот ужас перед взглядами ее приехавших родителей. Осунувшееся лицо ее матери, так на нее похожей, такой, когда Марине никогда не стать…время. Не зри лица тещи своей. Сигизмунд сказал…смерть стала фатой венчальной. Он не решился наклониться и запечатлеть прощальный поцелуй на ее лбу. Волнистые локоны Марины овевали ее поблекшее лицо. Как в том сне. Только глаз она не открывала. Поцелуя не было. Но была горсть пыльной, мерзкой на ощупь, земли, что зачерпнул он в свою правую ладонь и бросил на опустившийся гроб. Земля поглощала, она закрывалась. И бормотанье гробовщика, выкурившего папиросу — прощальный дым ушедшей жизни. И он уходил, под блеском осеннего солнца, одинокий и растерянный. Нет, на прощальную трапезу он не пойдет. Он недостоин. Внимательный взгляд — Катя. Что-то кроется в ее глазах. Что? Знание? Презрение. Да, он его достоин. Он словно бросил горсть земли на собственное лицо. Прочь, прочь отсюда.

Пробужденье. Сегодня та самая вечеринка. Его друзья. Друзья? Его? Но кроме Кости… Один среди множества.

История всякого

Николай одинок

Николай протер глаза и вновь все эти чувства навалились на него. Он встал и прошествовал к рабочему столу. Он жил в преподавательском общежитие.

Он жаждал лишь наказать себя. И поход на эту пресловутую встречу удобно вписывался в проект этого наказания. Эти мысли продолжали витать в его голове ровно до того момента, когда он совершил перед началом рабочего дня ритуал а-кто-мне-сегодня-написал? Как раз десять…

Николай открыл свой аккаунт, что мне теперь делать — завести интернет-роман и пусть она от меня родит, мысли в польском стиле. Одно сообщение, всего одно. От кого? Я не знаю ее. Не старая подруга, не отчаявшаяся одноклассница, не почувствовавшая лакуну студентка — я такой не знаю. Имя полная пустота — Лиза Мертенова. Что она пишет? Зачем это читать? Мусор. Наша жизнь вся почти состоит из мусора. Уж Николай-то теперь мог в этом убедиться. Он сам свалил мусор и ему его расчищать. Какая пошлость, какая грубость. Но все же Николай обратился к Лизе Мертеновой:

Лиза Мертенова

«Николай Сергеевич, пишу вам исключительно ради той цели чтобы выразить свое отвращение. Надеюсь, вы также испытываете его вполне — отвращение к себе. Вы сполна заслужили этого. Я возможно тоже. Я помогала ей, несчастной дурочке, которую вы низвели в могилу. Раз вы страшились успеха, раз вы сами вложили в руки этой несчастной то оружие, которым она себя погубила, имейте мужество признать — вы истинный подлец в этой истории. Вы были так уверены в успехе, ибо она тратила на вас слишком много времени и сил. И вот итог, знайте, вы чудовище. Вам нет прощенья и надеюсь вы получите сполна. Собственно, дружок, ты и должен получить сполна. Разве не должна я обратиться к руководству университета с разоблачением того факта, что ты („Вы“ говорить слишком много чести) встречался с ней и мало того, что встречался, так и довел до самоубийства? С этим и оставайся.

Всего наихудшего, Лиза»

Пафосный стиль…явление позапрошлого века. Чья-то шутка? Ступор.

Отвлечемся на минуту от Николая, сидящего в ступоре, разбитого, убитого этим письмом и проследим за другой перепиской, имевшей место быть вечером предыдущего дня, вскоре после того, как Лиза отправила ему письмо.

Анастасия Воланова — Лизе Мертеновой:

«Смешно читать тот высокопарный бред, что ты накропала. Все эти слова, которыми пользовались более двух веков назад. Да, я смогла подсмотреть твою переписку и как ты бы выразилась, наверное, это „гнусность“ и ничего больше. Ты забрасываешь Николая Сергеевича отборной дрянью, откровенным дерьмом. Дерьмом, которым дышала ты и твоя Марина. Жаль человека, нашедшего в себе силы любить кого-то подобного вам. И что он получает взамен? Хочешь разберем каждое словцо твоего письмеца. Оно того и не стоит — столько пафоса и дряни. Вы только на это и способны, что стучать и жаловаться. Беги! Жалуйся! Я пишу тебе с липового аккаунта не потому что боюсь тебя, я прибить тебя готова, а потому что уже хотела Николаю Сергеевичу писать…а ему не следует знать, кто я»

Чуть позже, утром после того, как Николай прочел первое письмо.

Анастасия Воланова — Николаю Сергеевичу

«Я пишу вам первый и последний раз. Первый — потому что это важно. Последний — потому что едва ли следует. Вы вините себя в том, в чем вы не виноваты. Марина — она была для всех. Вы так наивны, что думаете, что она была только вашей? Откройте глаза, пока не стало слишком поздно. Вы пешка на большой доске. Но и пешка может сыграть свою роль. Подумайте».

И его ответ.

Николай Сергеевич — Анастасии Волановой

«Я признателен за вашу заботу, но едва ли нуждаюсь в ней. Марине меньше всего нужен этот шум вокруг ее имени. И не стоит вам ее очернять. До свидания».

Николай подумал. Он психанул и вдарил по компьютеру с ноги. Пешка. Пошли вы. Но… Что это значило? Была для всех. Что это? Эти слова коснулись сердца Николая, вызвав в нем одновременно гадливость и мысль, а что, если…не моя вина? И от этой мысли ему стало совсем дурно. Поворот головы налево, на сорок пять градусов — в зеркале перекошенное лицо, с гадливым блеском надежды в левом глазу.

3. Кристина^[11]

Это был погожий денек. Сентябрь порой дарит нам свою милость и разрешает порадоваться славной погоде. Зачерпни луч солнышка ладошкой. Сентябрь похож на согретую теплом картину буйной растительности, далекой от увядания. Порой, конечно, и он оказывается для нас строгим учителем. Да и не только он. В гимназии, стоявшей одновременно в отдалении и почти рядом с одной из важнейших магистралей этого города, было немало строгих учителей, но только не Константин Евгеньевич. Он был — забавный. Он был готов с интересом о чем-то рассказывать, да и приходя в раздраженное состояние кричал, что называется, тоже забавно.

Кристина стояла у окна второго этажа, в укромном закутке между лестничным проемом и коридором, почти напротив кабинета физики, где и должен был проходить урок истории Константина Евгеньевича. Кристина относилась позитивно ко всему связанному с этим — и к кабинету, и к истории, и к самому Константину Евгеньевичу, проявлявшему к ней почти отеческую теплоту. Сложно было представить себе ситуацию, когда бы он, спросив ее о чем-то на уроке не вытянул, не докрутил так, чтобы поставить ей в итоге пятерку. Так еще в прошлом году, в седьмом классе, Кристина, до этого имевшая по истории заурядную четверку стала отличницей. Она была достаточно проницательна, для того чтобы понимать, что он относится к ней с симпатией, в которой она, впрочем, не видела никакого подтекста, а сейчас, в четырнадцать лет, которые исполнились ей четыре месяца назад, она уже умела понимать подтексты подобного характера. Но он относился к ней с умилительной попечительностью, явно выделяя ее среди других и словно говоря: «Ваш ответ отличен, потому что отвечали вы». Но подтекста не было. Точнее может он и был, но Константин Евгеньевич явно бы удивился приди ему в голову задуматься над этим. Дочь, которой…Кристина же в ответ питала к преподавателю искреннюю симпатию, словно говорившую: «Вы мой учитель, только мой, это же тайна, пусть такой и остается, будьте только Моим учителем». Лицо Константина Евгеньевича всегда было приветливо обращено к Кристине, для нее он не был господином в шляпе и с яблоком вместо лица, каким для детей часто бывают учителя — безымянные носители угрозы и затаенной злобы.

Кристина в свои четырнадцать лет отличалась тем, что Константин бы охарактеризовал как миловидное очарование юности. Святой герой всех времен, которому Константин Евгеньевич, кстати, искренне покланялся, говорил, что красота спасет мир. Наш герой с этим явно бы не согласился. Красота относительна и слишком субъективна. А вот перед очарованием ранней юности, той дразнящей, лишь пробуждающейся, устоять действительно сложно. Кристина едва ли была красива — черты ее лица не отличались той необходимой точеностью, что предъявляют к красоте, зато оно характеризовалось приятной мягкостью черт, пропорциональностью губ, носа и глаз, и все это было обрамлено средней-длинны каштановыми волосами, волосами до плеч. Кристина конечно выбивалась в области глаз, но это не отменяет «пропорциональности», да и выбивалась она в самом лучшем смысле слова — большие серые глаза ее сулили победы на фронте взаимоотношений с противоположным полом, но сейчас, в четырнадцать лет, смотрели ее серые глаза скорее искательно и с искренней невинностью.

У Кристины была умилительная (опять же, не красивая) улыбка — она умела улыбаться, но передние ее зубы были слегка с искривлением. О, не рисуйте себе кривых зубов в обычном понимании слова, они были совсем не такими. Может в силу этого, или в силу иных причин, речь Кристины приобретала ласкающую слух шепелявящую детскость и заискивающую наивность. Наверное, стоило бы охарактеризовать ее зубы как слегка неровные. Так будет правильнее, вы не находите? Но все же Кристина была прекрасна — ты прекрасна — и никто не спросит: дорожишь ли ты своей красотой или нет? Не красива, но прекрасна. Это же большая разница.

На Кристине было надето черное, цельное, платье до колен, черные же колготки и белые, некие…даже не знаю, как сказать, возможно полукеды, но все это не то. Представьте себе более серьезную версию чешек, тогда может быть вам станет что-то более понятно. Однако, наверное, нужно закругляться с описанием внешнего вида Кристины. Но, поверьте мне — это не так уж просто совершить. Взгляд так и лип к ней, радуясь возможности сосредоточиться на чем-то столь милом и привлекательном.

Кристина достала мобильный телефон из кармана платья и обнаружила, что до звонка на урок осталось пять минут. Она решила, что пора идти, тем более что, лишнее время, проведенное не здесь, а там, могло только радовать.

Посмотрите внимательно — вот она идет, вот она идет опять, пульсируя по моим венам, очарование юности, такое умилительное в своей отсутствующей претенциозности. Кристина обладала особенной походкой и даже эти пять-семь шагов, что нужно было проделать до кабинета физики, она совершала в своем неповторимом стиле. Кристина была невысокого роста и при каждом шаге, словно приподнималась на носке своих загадочных, для меня, ботиночек. Шаг, еще один шаг. Словно маятник, качающийся не из стороны в сторону, а вверх-вниз, Кристина приподнималась на носок, что всякий раз выгодно очерчивало линию ее ног. Вы можете сказать, что это пошлость, да еще и на гране фола — ведь ей всего четырнадцать лет. Но кто думал тогда так об этом, не считая мальчишек, соответствующего возраста. А как можно устоять перед любованием юности, только вступающей в свои права. Кто из вас, люди, безгрешен? Отводите глаза, краснеете-бледнеете? Да, это так. Единственная пошлость здесь состоит в том, что факту любования красотой мы предписываем заранее эротическую интенцию. Но почему не посмотреть на эту девочку так, как мы смотрим на Мадонну Рафаэля. Или там тоже пошло? Хотите ее, вожделеете? Едва ли. Мы разучились любоваться и это наша беда. А подлинная красота — это очарование.

Кристина медленно переступила порог. Ко всему она еще и забавно подворачивала ноги внутрь. Кристина медленно (давайте запечатлеем это мгновение на фотокамеру своей памяти, как уж она была мила и хороша в этот момент) переступила порог кабинета и увидела Константина Евгеньевича, стоящего в проходе среди парт, где как раз сидела и она, он о чем-то болтал с другими школьницами, внимавшими своему странноватому, но такому забавному преподавателю. Кристина аккуратно подошла к Константину Евгеньевичу и похлопала его по правому плечу.

4. Я^[12]

Еще один всполох из снов. Там, где море коснется земли…что?

Шлепок, почти поглаживание по правому плечу, я с удивлением разворачиваюсь. К чему было это удивление? Конечно, это Кристина, первый год не так ли прошел? Да так и прошел — ну освоились все, три месяца, и уже панибратство. А к ней я особенно милостив, так что вот и получаю, шлепки по плечу. Милостив? Самодовольство… Школьники — мое брюмера. Могло быть и хуже. Кристина милая девочка. Милая, умильная. Смотришь на нее и чувствуешь себя четырнадцатилетним мальчишкой. Тогда я…мнимые друзья…теряющий наивность свою, но не свое девство — увы. Тогда… Кристина. Так и охота подколоть. А если бы был четырнадцатилетним, то охота было бы и влюбиться. Тычки карандашами в спину. Но мне не четырнадцать, так что остаются загадочные издевки. Сказать, что пьянствует ночи на пролет и приходит в школу, то есть, гимназию, простите, это же большая разница, пьяная. Кто узнает? Шум и гам. И впрямь словно мальчишка, дергающий за хвостики сзади. Можно еще и по голове учебником геометрии стукнуть. Если бы мне было четырнадцать. Каково это глядеть на мир этими серыми весело-задорными глазами, каково глядеть на мир, не запершись в собственном доме с бесконечным потоком книг и музыки? Как это представлять себе, что все только впереди, а позади почти ничего и нет. Впереди — великое прошлое. И вера в совершенного иного. Ничего и никто не подвешивает тебе на ноги грузила прошлого, которые тянут вниз. Милые, серые глаза, почему-то особо подумалось о ее глазах — таких больших и красивых, часто ли мы останавливаемся, замечая в потоке что-то действительно очаровательное? Но тут же возникает вопрос — а положено ли мне это замечать? Кодекс учителя — в учительской — невероятно — плюнул на него, когда никто не видел. Хорошие новости, хорошие новости, я все еще молодой. Кодекс…сколько из-за них людей страдало. Видел своего друга…? Но о чем? Ведь я не просто взрослый относительно нее, я еще и учитель. Протяните это слово и задумайтесь о том, как мало достоинства в нем осталось, да и было ли вообще — вспомните чеховских домашних учителей. Я пишу вам письмо, Лизавета Борисовна, дабы сказать, что у меня нет ничего. Лишь брат мой был птицей… поколения странников. А я? Единственный ребенок в семье. А книги? Тяните, произведите на свет хоть немного шума. Может это то единственное что осталось нам в награду, прежде чем вы разразитесь бранью: «У моей дочери четверка? Что вы себе позволяете? У нее всегда было отлично» — да, всегда, целый один год, понятие «всегда», когда речь идет о тринадцатилетнем существе столь значительно. Но это хороший повод поорать — а теперь иди, жри свой чафан с водкой. Кошмарные кульбиты и такси, в которое никак не попадешь. Я закурил с морячком во проходе и там Алла Григорьевна — «Ого-го, Константин Евгеньевич, вы курите — ого-го». Ого-го. Баба-оглобля. Но я говорил о другом, почему мы не можем обратить внимание на красоту? Почему серые мыши — те самые от Ибицы до Норфолк Броадс, а скорее еще шире, должны захватывать все наше внимание? Они выуживают из себя сбивчивое понятие, и вот уже святые — ну да, она несимпатична, а потому наверняка умна. Что за дискриминация всего красивого? Не расходись. Смотрит — серые глаза. Если бы у меня была дочь… Почему нельзя оттолкнуться от уже имеющихся данных и не привить ей или ему здоровый образ мысли? Это чушь, что красивые дети избалованы и разнежены. Они сразу в черном теле. Они сразу — «а, ну понятно». И мы, забыв уроки всестороннего развития древних греков будем твердить: «Она такая умница, почти не говорит, страшна как смертный грех (это не в слух), но она умница». Даже если мы так не считаем. Да дело не в красоте — пространство для фантазии — почему ты говорить-то не научилась? Вчера я видел девушку с хромой ножкой. И ирония в том, что всегда это «А, ну понятно» — ты заняла призовое место на олимпиаде — «Все понятно» — поколение озлобленных ведьм, озлобленных на весь мир, которые заправляют всем, не являясь и отдаленно заслуживающими того — да и не наделенных умом, судя потому, что они творят. Спустимся с неба и обратимся к…. Я перешел к подергиванию косичек Кристины, не важно, что их и не было.

— Ну что, опять нарезалась? — спрашиваю я. Вроде смущается. А разве мне хочется ее смущать? Я же совсем не такой, то есть обычно не такой, но тут становлюсь именно таким, вредничаю и язвлю. К чему бы это? Обычно так ведут себя мальчишки младшего и среднего школьного возраста. А ты — Константин Евгеньевич, уже серьезен — почти два года назад…. Ой как важно. Ночевка в зассанной квартирке. Алле, возница, вези меня дооомой. С кандидатской диссертацией платят в университете нашем 16800 рублей в месяц за полную ставку. Все для привлечения молодых. Прав Паша — «Все На Баррикады» — но я не революционер, мне бы только, пока родители подают милостыню, хватало на ежегодные поездки куда подальше. Белорус, думавший, что пинта — это сорт пива. Зачем?

Кристина, Кристина? Чертовски милая девочка. Но мне двадцать семь, а ей четырнадцать. Даже учитывая ее знаки внимания — чистое безумие. О чем ты? Трогательная приязнь. Отцовское умиленье. Тонкий голос умильного существа.

В ушах.

Да и чистое безумие — я же с этим завязал, все кончено. Четверо отношений и только одни адекватные — крайние вообще мрак — Лена. У нее был плюс — она была чертовски симпатичной. С краской на лице…а без нее? Манекен в нижнем белье. И после первых четырех месяцев, я ее не хотел, ни в каком виде и никак. И как же с этим быть?

— Ты меня вообще хочешь?

Убийственный вопрос. А что на него ответить? Ты самая симпатичная, самая… из тех, с кем я встречался, но я тебя почему-то не хочу, более того мне мерзко от самой мысли о тебе. Это нормально? Мне нужна дочь, а не жена. И это длилось еще восемь месяцев, в течении которых мы только все больше ненавидели друг друга. Возможно, вообще напрасно я с ней встречался. Спасла понимаешь, но не такой же ценой. Вот что я должен ответить — ты мне так омерзительна, что сама мысль о сексе с тобой противоестественна, и вообще, не нужно нам было начинать встречаться.

Отличная речь, выйдите и прогуляйтесь, полегчает.

Динь-дилинь.

Мальчик Максим тычет пальцем в телефон:

— Ванич! Засада!

Как всякий.

Это номер…

Кристина смотрела на меня:

— Константин Евгеньевич…

— Да, здравствуйте.

— Вы выглядите нездоровым…

— Ну вы, зато здоровее за всех нас, — улыбка, давай еще, чертов кретин.

— Нет, что-то не так…

Мысли снова унесли меня — почему мне так приятно здесь и в университете, там, где есть Яна, а так неприятно было тогда, когда у меня были отношения? Все мои отношения, это один сплошной крах. Самовлюбленная гордячка. Ревнивица. Неадекватная. Да, просто Сука. Оглядываясь в прошлое, я находил там только негатив, но ведь так быть не должно. Совсем не должно так быть. Должно быть счастье. Должна быть радость. Я знал — я могу дарить это, могу спокойно и легко. Но так и не смог.

Все сморщивается и скукоживается. Надежды счастья оборачиваются отборным хламом.

Я посмотрел на эту девочку, стоящую передо мной — такая милая и такая наивная. Разве не всегда я хотел именно чего-то такого. Спокойствия и тишины. Найти бы такую в соответствующей возрастной категории.

Зазвенел звонок. Я мягко обратился к Кристине:

— Со мной все в порядке, садитесь.

Но все сорок пять минут я не мог отделаться от ее пристального взгляда. Я говорил об основных чертах индустриальной революции в Великобритании, а потом бежал — то был последний урок и пятница — завтра университет и это совсем другое дело, а у нас сегодня пьянка с Николаем (он готов прийти в форму) и нашими друзьями — Пашей, Ромой, Димой и Артемом.

Выбежал, закурил, сел в автобус и меня унесло в мечту.

5. Артем (Симпозиум — акт I)^[13]

Шумящий бар в центре города. Официантки, скользящие, стелющиеся грациозно меж столиков, заняты своим делом и вызывают симпатию, особенно некоторые. Длиннопальцая пианистка Инга наигрывает игристые пассажи. Официантка А. прищелкивая пальцами выдает небольшую фиоритуру: «О дорогой, драгоценный мужчина, ты сердца коснулся моего, не зная, о в чем же причина, украл, забрал ты его». Официантка Н., словно спонтанно, ответствует ей в брассовой стилистике: «Сижу у ночи на пороге, и нами пройдены дороги, и там, у твоего крыльца, где разбиваются сердца, уж нет мне места, трата-та». У барной стойки сидит длинноволосый господин лет за пятьдесят в поношенном костюме, он щиплет белокурую официантку Софи за бок и смеется. У дальней стены расположен стол, за которым восседают пятеро, входит шестой — Николай, он направляется к компании. Константин и Павел призывно ему машут. Николай садится за стол, скромно потупившись, за столом идет шумная беседа, особенно спорят Константин, Павел, молодой человек буйной предрасположенности и Артем, сухощавый молодой господин (да, собственно, они все молоды).

Павел: Садись, Коля, удовольствие здесь высшее благо.

Официантка Р.: Ах, теперь я одна, приди со мной на встречу, и я тебе отвечу и синевласою меткою помечу, гляди! Ты ведь погиб, и мой сей перегиб…

Артем: Это важная тема, и ты, Коля, только со мной согласишься. Так ведь?

Николай: Я вообще не в теме

Артем: Ты, в теме! Тема одна — любовь. Вот и спорим.

Николай: Ну я пасс — прошмыгал.

Павел (с печальной улыбкой): Да, конечно, ты пасс.

Инга (под аккомпанемент клавиш): О, золото волос, и тихий шепот роз…

Артем: А, ты возьми и помолчи, Паша. Вопрос то серьезный — осмотрели его со всем вниманием. Исходил я много дорог с ним, а ответа так и нет. А вот вопрос, хитрый. Можно ли научиться любви?

Николай мысленно расстался с жизнью, только таких вопросов ему сейчас не доставало.

Инга: То недоступно до прозы, и куст, взрастивший розы…

Константин: научиться, конечно, можно, как известно. (подскакивает и берет за руки синеволосую официантку Р.): О, Лотта Лит…Лидируй ты в сем месте, я словно семга на нересте, бросаю взгляд на твой яркий цвет, так дай ответ.

Официантка Р.: И в темных переулках, мы тихо обжимались и мой постылый господин, которому мы не признались, думал, что лишь он один…

Артем: Я придерживаюсь иного мнения — ведь любовь — это чувство спонтанное, произрастающее в нас помимо нашего желания. А учиться ей, это уже неволя. Тут и любви не остается. Дивлюсь я тебе Костя, научиться любить — это ведь значит смириться.

Константин: Но я учился (отпускает официантку Р.). Там, где пивал я «Маргариту», была у меня такая — Рита. И я хотел понять, но срок был дан мне малый. Хорошо сказано — научиться любить, значит смириться. Но ведь в примирении к законосообразному и состоит учеба. Сначала ты этого не знал, а потом примерился той или иной меркой и вот ты уже подходишь к человеку как подходящему тебе, главное, чтобы примирение это шло с обоих сторон. О, те печальные времена…

Артем: Вот не надо снова заливать про свои несчастные похождения, уже наслушались, сам виноват, как по мне. Не сумел удержать контроль в своих руках. Вечно ты велся на глаза, что смотрели на тебя и говорили тебе, да, почему бы и нет. Но ведь любовь…это как грозовой разряд!

Константин: Аа…так все-таки контроль как что-то калькулируемое, управляемое, значит и с отношениями так же?

Паша: Ох и задрали вы, ей-богу, лучше бы как белые люди нажрались (бросает лукавый взгляд на Ингу, скрывая собственные страсти и печали, что давно в прошлое умчали).

Компания из шести человек, чокаясь выпивает по рюмке текилы.

Паша: Официантка!

Через минуту у стола появляется миловидная белокурая барышня лет двадцати с огромной косой.

Официантка: Вам повторить?

Павел: Да, и на всех…Девушка…а как вас зовут, простите за нескромность?

Официантка: Софи.

Дмитрий и Роман издают восхищенный стон.

Инга: И стук колес и звонкий мир…Мирмир и все его пороки…

Константин: ну вы мне тут не сбивайте дело, он начал поддавать. Раз контроль то, процесс рациональный, а чему рациональному нельзя научиться? Структура нашей мысли, сообразная структуре постигаемого. И разве, в конечном счете, любовь — это не тот же проект, в коем ты находишь себе прибежище, по прошествии первой вспышки…

Артем: Ну врешь, а разве каждая законосообразность рациональна? Вот стану я подбрасывать монетку и каждый раз там будет выпадать «орел» — как в пьесе, сюрреализм же чистый, но законосообразность, и о чем это говорит? Что мы или вы должны по этому поводу думать?

Роман: Ты на нас всех намекаешь что ли?

Константин: герр Уильям. И его interpretation — Розенкранц и Гильденштерн, увы, увы…

Артем: Ой, да конечно, вы и не думаете пока говорить не начинаете.

Константин: У меня странное ощущение, как будто за нами кто-то подглядывает…

Павел: Успокойся, мы не в бане и даже не в туалете.

Константин: но ощущение четкое. Может и не глупо это все, орлы решки…

Приходит официантка Р., со столиком на ножках, на нем водружено несколько небольших стаканов, точнее один побольше и две рюмки. Официантка наклоняется к Константину и целует его в ухо, шепча: «это интермедия». Потрепанный господин за барной стойкой заливается смехом. После чего всем разливается текила, а Константину вручается диковинный коктейльный набор, официантка поджигает большой стакан, а когда Константин почти допивает его через трубочку, вливает в него две оставшиеся рюмки. Официантка укатывает столик на середину зала, исполняя зажигательный танец с подрыгиванием ногами.

Константин: Вот теперь я достиг дзена. Все понятно, любви можно научиться.

Павел: Ага, это зависит от того, кто разливает.

Официантка Н.: Прошли те годы, когда мы, в ожидании Годо, но так и не случилось, я одна…теперь сама, не знаю, Боже, мой милый состоял в масонской ложе…

Константин: Любви можно научиться…ведь так же…мы привыкаем…свыкаемся…притираемся, камень к камню, ладонь к ладони, рука к руке. Мы смиряемся черт возьми, находим свою нишу, сидим там и греемся в нише, которую сами избрали. Ах, неужели все так? И в поисках свободы, мы находим лишь неволю. Но ведь имеет место должное — то, как оно должно быть!

Павел: Костя, ты гремишь латами поражения, как будто готов выкинуть белый флаг, того гляди начнешь танцевать республику Сало.

Константин: Но ведь ерунда какая-то получается, научиться любить — лишь учиться мириться с ошибками другой стороны. Я так не хочу! Любовь истинная, Любовь большая! Больше Татр и размерок наших примирений. Должно быть иначе.

Артем: В чем-то ты прав, если это правда зовется любовью, то уже в самом ее понятии акт интуитивного постижения, но ведь надо стремиться, стараться! А старание…и впрямь рационально…

Официантки устраивают пиротехническое шоу со столиком, полным всяких жидкостей.

Инга: Как рек Блез Паскаль…в Моисее и китайцах, ты заблудился среди краль…и не поймал ни одного из зайцев…

Константин: я все задумчивее и задумчивее, вот знаем ли мы что выпадет орел, даже если он выпадал уже сто девяносто девять раз. Игроки на шахматном поле, пешки судьбы и случая!

Николай: Что ты сказал, какие еще пешки?

Константин: на шахматном поле, я может и путаюсь, но значит так надо.

Артем: Нас вызвали! Сам мир вызывает нас на попытку познать его и все его пределы.

Павел: Нет, мы сами пришли нажраться в хлам. Эй официантка!

Подходит официантка Софи., вопросительно смотрит на Павла. Роман и Дмитрий вновь издают восхищенный стон. Роман крутит свое обручальное кольцо, пылает его лицо.

Павел: Вот, послушай, у нас тут выбор — можно научиться любви или нельзя? Помоги с выбором, Софи?

Официантка: Опять же — это невозможный выбор (уходит)

Павел: Вот и разбирайтесь теперь сами, хоть кино снимите…

Роман: Да ну, выйдет ерунда! Хотя некоторые жанры и с ней… (заалел пунцовым жаром и в высь излился паром)

Константин: Мне становится все смешнее и смешнее, я словно выдаю экспозицию, когда действие уже завершено. Вот я верил в то, что любви можно научиться, притереться, свыкнутся, а теперь мне кажется это абсурдным фарсом — любовь бьет любые нормы, правила и законы. Какая же тут законосообразность? Либо любовь есть, либо нет. И нечему тут учиться. Я столько раз пытался уверить сам себя…а что на деле? Нет, если уж суждено мне будет найти ту любовь, что соединяет берега, то пусть она будет сияющим, прекрасным даром, а не рациональным исчисленьем.

Артем: А, вот знаешь, что еще смешнее Костя? Это мое теперешнее мнение. Любовь есть труд и кропотливая работа двух, ну хотя сейчас модны и другие сочетания, над самими собой и над друг другом. Учиться любви не просто можно, но еще и нужно.

Официантка А. прикатывает еще один столик с коктейлем «Слезы змеи», восклицая: «Сами гоним, продаем, все под градус раздаем». Ее красная футболочка выгодно обтягивает ее фигуру. Она вопросительно смотрит на компанию, приплясывая на месте между делом.

Тема кажется исчерпанной и господин за барной стойкой пьяным голосом орет: «Антракт!»

6. Роман (Симпозиум — акт II)^[14]

Вдалеке от места происходящих событий, два пенсионера, из тех, что преклонного возраста, балуются чаем. «Иван Сергеевич, ведь прошляпили Вы мне именную табакерку», второй речет в ответ: «Нет, Антон Палыч, память ваша стала как решето, да и табак вам вреден в силу известных событий». Ну да, бог, с ним, с пенсионерами, пусть даже и преклонного возраста. Им будем верить, сполна уж воздалось. Возвернемся к нашим шестерым баранчикам и, конечно, само собой, разумеется, к красавице Софи.

В баре, казалось бы, тишь и благодать, текила покорно уплетается, в мнениях на предмет спора совершена миролюбивая рокировка.

Дмитрий: Ах, помню ту забавную девчонку, с которой пошалили под таблеточкой.

Артем: Молчи, уж, Дима.

Константин: А какой у меня романтичный момент был в ту субботу. Девочка там есть такая — Яна, коснулась моей руки.

Паша: Немного же тебе нужно.

Константин: В этом секрет счастья.

Официантка А.: Картина счастья, счастья важней, у меня был дружок, говорили, что гей…

Паша: Счастье…

Константин: Что вздыхаешь?

Паша: Я тут познакомился с девушкой одной интересной.

Дмитрий: Как звать?

Паша: Ели…

Тут вскакивает, перебивая его, Роман

Роман: слушал я вас слушал, да аж тошно стало. Это ли волнует миллионы людей? Этим ли они обуреваемы, когда подобно каплям дождя собираются в гневливые гроздья, что того гляди готовы прорваться на свободу? Можно ли научиться? Или само собой дано? Год прошел — и тьфу, от всех этих разговорчиков один пшик и остался!

Инга: Утиный плёс, там девочка живет, тот кто не знает — никогда не поймет…

За соседнем столиком, юная девушка, при пареньке нагловатого вида вдруг расхохоталась с какой-то злобой.

Юная девушка: У нас там…дурочка одна есть, наверное, принца ждет. Лера. Думает, что с таким лицом можно дождаться.

Парень: А что с ним, страшное?

Юная девушка: Да нет…просто она… (взмахнула руками)… шрамы у нее, на пол лица, обгорела когда-то.

Парень: Диана, что тебе в ней? Пусть ждет.

Диана: Она меня раздражает

Роман: Важно вот что, то есть следующее — существует ли в любви справедливость и как ее достичь? Ну отвечать будем, мужи красноярцы, или как до серьезного вопроса дело дошло то сразу в сторонку попрятались?

Софи всплеснула при его речи руками расколотив один объемистый стакан — и явно задалась вопросом насколько это справедливо. Дмитрий немужественно отполз еще больше в сторонку, солидаризуясь с последними словами Ромы. В баре воцарился смутный, непонятный гвалт, Рома осознал, что явно привлек к себе внимание лишнее и нежелательное, скажем так пере-лишнее, пусть так даже не принято выражаться в приличных и неприличных обществах.

Официантка Р.: Имею темную наклонность — разрезать, ту нежную кожу, что пониже, дружок у меня был — рыжий.

Роман: ну так ответьте мне должна ли быть справедливость, а если да, то как ее достичь?

Константин: Ты явно имеешь свое мнение по этому поводу, так чего орешь как на сцене греческого театра?

Павел: Конечно, должна быть, держи себя и ее в строгости, и не давай счастья всходов, то справедливо, от встречи и до самых родов.

Артем: Ну что за глупости?

Роман: Село вы неасфальтированное, чего я с вами только вожусь…Нет, держи…только толдычите о том можно ли научиться, а толку от вас никакого.

Константин: Ну так выкладывай, гений справедливости.

Роман: Мне и есть, что сказать, я сам уже два года женат, при опыте.

Павел: Знааааем мы твой опыт, глаза бы не видели (тихо и в сторонку)

Инга: И виноградных лоз, и счастье на дне стакана, любовь завершается мучительным стаккато.

Константин: я хоть и считал, что научиться любить можно, а теперь считаю, что нельзя, но в этом вопросе мое мнение не поменялось — нет в любви никакой справедливости. Да вы знаете все мой опыт с Леной, какая же тут справедливость, ведь извела.

(Остальные согласно кряхтят в унисон)

Официантка Н.: Ему бы все я дала, что дать положено нам миром, но ему нужна была лишь лира.

Роман: А, по-моему, справедливость более чем бывает, во-первых, и это наиглавнейшее — не гонись за красотой, не то станешь ее рабом. Так всегда бывает, что, у тебя не так было? А во-вторых, каждый должен свое дело знать, о своем заботиться. Вот у меня машина есть, разве я подпущу жену к машине? Глупость же? И не дискриминация. А честное разделение труда. А она разве подпустит меня к готовке — да я такого наварю, что все подавятся. И так во всем. Все разделили. Вот и устроен справедливый быт.

Константин: Фашист!

Артем: интересно ты, конечно, говоришь, но разве сами твои речи справедливы? Вдумайся-ка как следует! Разве сам принцип деления справедлив? Да и если уж, на то пошло — на нем ли все зиждется — разделил и гуляй свободно, так что ли? Это теория братец мой, давным-давно отмерла, да и сколько нам известно примеров универсализма. Что скажешь, нет? А вот давай-ка наконец делить — все состоит из единств и множеств — разве семья — это множество, которое можно поделить на составные части и тогда одно будет самотождественным, а другое по отношению к нему иным. Разве не справедливость рассматривать семью как некое единство и соответственно тождественность, а не-семью как нетождественное и по отношению к тождественному иное.

Паша: О боже мой, а я еще почти что трезв.

Константин: Я после слез змеи, однако, резв.

Инга (со значением, беря ля-минор): За золотом волос, Гусь, Гусь, Гусь.

Роман: Вот от тебя я такого не ожидал — это Константина словно речь, он что тебя, покусал со своей философией, что за сюрреализм?

Артем: И впрямь, словно мною что-то говорит (растерянно смотри по сторонам, официантка А. предлагает ему сигару и подкуривает. Официантка Р. высоко вскидывает ножку. А господин у барной стойки похабно смеется).

Константин: Все верно, так и есть. Ты так сказал, как и сам бы я изрек. Простите, я словно видел все со стороны, но морок пропал, и я снова здесь. Так готов ли ты с таким поспорить, Рома?

Роман: С этим спорит каждая секунда проходящей жизни.

Константин: Но секунда цепляется за секунду и поток времени структурируется общими схемами, теми что находятся в наших головах и что мы можем отыскать, как раз-таки в тех самых философских текстах!

Роман: Ты чертов зануда!

Константин: Мешок гаечного дерьма!

Роман: Пошел бы ты в жопу!

Константин: Сам иди, жопошник вяленный!

Официантка Р.: Мальчики-мальчики — успокойтесь!

Залазит на стол и начинает там извиваться, поочередно оборачиваясь, то к Константину, то к Роману — целует их. Из Кухни выходит парадная процессия официанток — А., Н. и Софи, несущих перед собой что-то диковинное. Они показывают собравшимся свою ношу: голову зажаренного порося. Официантки увлеченно напевают: «Мы несем с собой из далеких гор славную добычу, кровавую дичь».

Константин обменивается с Романом примиряющими взглядами.

Константин: мое мнение остается прежним, нет в любви справедливости

Роман: Как и мое, делай свое дело и не вторгайся в чужое, ну а также опекай жену свою — тогда гармония и справедливость воцарится в твоем доме.

Официантка Р.: Спор вышел короткий, но ведь и такие случаются? Ох, мальчики.

7. Дмитрий (Симпозиум — акт III)^[15]

Потертый господин выходит на середину бара, к нему подходит официантка Софи, они начинают танцевать. Господин напевает: «За морем, вы никогда не окажетесь за морем, за морем». Компания продолжает выпивать. Вдруг, до этого забитый в угол Дмитрий вскакивает.

Дмитрий: Много ли вы знаете? Много ли вы сумели растрезвонить в своем самодовольном пустословии?! То, что нужно в любви — это мужество. Мужество, каждый день открывать дверь, зная, что тебя ждет. Зная, что ты купил это и потому это твое, тебе никуда от этого не деться. Слышать шаги за спиной. И в жалком страхе сбегать из дому, чтобы напиться с друзьями, ведь это единственная отдушина.

Роман: Дима, ты чего, очумел, да твоя Саша самая покладистая девушка на свете, уж кому-кому грех жаловаться, так это тебе

Дмитрий: Вы все понимаете, кроме того, что не понимаете ничего — постоянство разворачивается перед вами и вам от него никуда не спрятаться, не укрыться, я был так молод и глуп и вот теперь — посмотрите, что стало со мной — столько лет и никакой перспективы, все одно и тоже, изо дня в день, каждый раз повторяется, каждый бутерброд прожевывается по десятку раз, да я бы отдал половину жизни, чтобы сбежать.

Константин: Да ты чего, нас что ли наслушался, я бы все отдал чтобы как ты жить душа в душу.

Дмитрий: Душа в душу — ничего не осталось от моей души, проклятье, я же и не пожил считай, с места в карьер уже при отношениях, сразу и навсегда. И только тогда…под таблеточкой…Хватит. Воли у меня разорвать не хватит — так хоть напьюсь — и то, пожалеет, ухаживать будет и так до конца дней.

Артем: А, ты подумай, что не до конца дней, что тебе, лучше, что ли станет?

Дмитрий: Официантка — слезы змеи мне, две, одна за другой!

Константин: Да ты одурел, в ноль же упорешься!

Официантка Софи перестает танцевать и направляется к компании. Потертый господин с пренебрежением смотрит на Дмитрия.

Официантка: Две вам? А не многовато будет?

Дмитрий: Тогда три! Я пустой человек (пианистка Инга начинает наигрывать что-то увеселительное на рояле) Никакой воли! А воля нужна! Так хоть напьюсь в дрова! Пусть пожалеет, она это умеет. Как мне надоели твои постоянные мулики-пулики-рюлики, в двадцать семь лет Лермонтов уже лежал в гробу. А я! Чего я достиг?! Бездарный! Даже с крыши не упасть, чтобы спиться! Чего я достиг?! Саша! Будь ты проклята! Где мои слезы?! Нет воли, все равно люблю! Тогда все же две! Имел бы мужество или виолончель, выпил бы три!

Все превращается в ризомную хаотическую канитель

Николай: О горе мне, что я наделал! Содеянного не вернуть и в горький путь меня ведет долина слезами устланная!

Константин: Ах Яна, как прекрасна ты в своем длинном красном платье, с этими чудными ямочками, от которых не оторвать взор и забавным носиком с ума сводящим!

Артем: Ошибку совершил, неверно я решил, в любви сей нет ученья, но что за поученье, паук, пчела, а что за третий жук, забыл…должно быть муравей, брать взятки не берись, а коли взял окстись.

Роман: Размерен ход сих шестерней и справедливости закон всего верней.

Павел: Ору, а до меня и нет череду, хоть значимей почти всего собравшегося народу. Волю к власти утверждай, на площади уж ждут — годка три, не зевай.

Официантка Софи: Что за собравшийся здесь сброд? Пусть здесь никто и не урод, но делом человек превыше красен, а здесь, увы, не вышел кто прекрасен.

Дмитрий: Да дайте же сказать хоть напрямик, в стихах я слаб, но стремлением велик.

Официантка, пританцовывая приносит сервировку для убийственного напитка. Она одаряет улыбкой каждого из шестерых, кроме Дмитрия, он-то явно после такого больше ничего не закажет. Она обхватывает его руками за шею и произносит: «Старик Риверс напевает песнь». После этого он вновь приходит в иступленное состояние. Требует подать ему напитки. Стакан с крепким пойлом поджигают, Дмитрий начинает быстро тянуть его через трубочку. Остальные пятеро стучат по столу, словно приветствуя подобный триумф воли. Официантка выливает еще две рюмки, с помощью трубочки, процедура окончена. Через минуту следует повторение. Но уже без стука по столу. Триумф должен быть всего один.

Дмитрий: Воля…ик…Саша…важнее всего воля…и Саша…отправьте меня домой, я закончен.

Официантки Р., А., и Н. начинают напевать песнь с каким-то скрытым смыслом. Господин вновь принимается танцевать с Софи. Песню регулярно прерывают восклицания компании и отдельные пассажи Инги.

Официантка Н.: Я слышала, как звякнули ключи, должно быть это пришел ты, мое сердце забилось тогда сильней, но для тебя главное — сделать все поскорей…

Константин: О, в этот год, клянусь всем до дна испитым — найду любовь и забуду обо все этом.

Инга: За сияньем роз, и песнями миссис Люс… Эта жизнь сдаст тебе тот самый туз

Официантка Р: Выпивку на кухне у меня нашли, наши мозги в дальний путь ушли, и когда в шесть утра ты смотрел в мои глаза, я знала, что на всей земле любишь ты лишь меня…

Софи (замирает, прислушивается): Две звезды…отправились в путь… значит история началась…

Артем: Между прочим, я-то свое нашел…

Паша: Да ну?

Артем: моя девушка — Маша…

Рома: Что с ней?

Артем: Жениться думаю…ну может скоро.

Рома: О, брат мой!

Инга: Всевышнему я помолюсь, и пусть, пусть, пусть

Официантка А.: Мы встретились под угасающей луной, я сразу решила, что ты мой. Мне нравилось, как смотрюсь с тобою я, для меня вся эта жизнь — фото-графи-я.

Николай: Я подавлен, я разбит.

Константин: Коля, ты должен крепиться!

Николай: Но мне тут такое написали…

Артем: Что?

Николай (краснея): Да нет…ничего.

Инга: Вы сменили столько поз, и пасли в оврагах коз…

Официантка Н.: Ездили с тобой мы отдыхать, но мне надоело тебя ждать, я хотела сына тебе родить, а ты хотел какой-то глупости — настоящим быть.

Рома: Иногда моя жена…достает.

Константин (пьяно ухмыляясь): прогнило что-то в датском королевстве?

Инга: Меня интересует слово апоптоз — ищу спасенья в выжимки из виноградных лоз…опять…

Официантка Р.: Я смотрела как по щекам твоим текли слезы, ты был первым кто подарил мне розы, но знаешь мне было все равно, ты или кто-то другой — все одно.

Дмитрий: я уронил сигарету в твый дывын..

Константин: О, боже, он упоролся и бредит.

Дмитрий: гы-гы-гы

Инга: Ах, этот запах слез, даритель роз…

Официантка А.: Я била иногда свою мать, лучше бы тебе меня не знать, но твоя доверчивость была хороша для меня, признаюсь, все что было можно использовала я.

Паша: Знаете — эта девушка…

Рома: Что за девушка:

Паша: ну Е…

Артем: ай, дайте послушать.

Инга: Богат был царь Крез, и каждый царь богат — океанами слез…

Официантка Н.: Сей театр мы покинули с тобой, я не нужна тебе — так что прошу не ной, мне нужен был какой-нибудь простак, и мне повезло — теперь у меня муж-рыбак.

Паша: вы меня не слушаете!

Константин: Никто не может слышать никого…

Дмитрий: гы-гы-бэээа.

Артем: Ох черт!!!

Инга: Понял ли ты прорицанье роз, сможешь ли ты избежать всех этих слез?

Официантка Р.: Мы расстались, и я не прошу простить, и мне все равно как ты будешь жить, но ведь и я осталась одна, ах, как же эта жизнь, увы, глупа.

Артем: Как поют — чертовки!

Константин (прихлопывая): бом-биди-биди-бом-бом-бом-биди-биди-биди-бом

Инга: У меня закладывает нос, а пробор твоей шевелюры кос…

Официантка А.: Давай попрощаемся с тобой, ты был мил, но ты не мой, и нет ничего страшного, прошу пойми, пришло время нам — в разные стороны идти.

Компания разражается аплодисментами. Официантки кланяются.

8. Паша (Симпозиум — акт IV)^[16]

Официантка Р.: Иногда я скучаю по нему, хоть сама не пойму почему, у меня был сон что у нас родилась дочь, должно быть была ужасная ночь…

Паша: Все темы, поднятые вами конечно хороши, но они крутятся вокруг одного и того же. Дима уже в нокауте. Но я хочу обсудить. Что есть любовь? Вы согласны?

Константин: Да.

Николай: Почему нет?

Артем: Давайте.

Роман: Конечно.

Паша: Так вот, о любви слишком много говорят, она как магнит для всего и вся, все тянется к ней, мы сами становимся ее рабами.

Официантка Софи присаживается: «Можно мне послушать?»

Паша: да, пожалуйста.

Софи (внимательно смотрит на Константина): Я думаю, тебя ждет много интересного.

Константин: О чем ты?

Софи: Все не то, чем кажется.

Константин: День загадок.

Паша: Любовь притягивает, но имеет ли она такое значение?

Константин: Любовь есть очарование и наслаждение подлинностью жизни.

Официантка Софи: Вы не правы оба. Ты, Паша считаешь, что любовь просто притягивает и на самом деле не имеет такого значения, как ей предписывают. А Ты, Костя, видишь в любви лишь мимолетное очарование. Слушайте меня внимательно и может что-то да уразумеете

Поучение Софи

Любовь лучше трактовать как восхождение, как любовное восхождение. От низшего к высшему. Так как же вы сумеете приблизится к высшему, полюбить реальное человеческое существо, если в душе вашей нет и капли сострадания к травинке, что вырастает каждый день, к лучику солнца пробивающемуся через деревья? Закостеневшими и огрубелыми я вижу вас — тихих, спокойных, не способных увидеть красоту там, где она есть. Маленький одуванчик вырастает, растет, колышимый на ветру, никто к нему не подойдет, никто не прикоснется. Разве это не печально? И разве это одновременно не трогательно. Начните любить с маленьких вещей и поднимайтесь. Вот уже вы от одуванчика готовы перейти к розе, смотрите на лепестки семи роз — нежные, трогательные. А затем к буренке что ходит по полю, как сладко мычит она и какое сладостное молоко она дает, учитесь любить с мельчайшего, и тогда вселенная раскроет вам свои чудеса, то что она — прекрасна и исполнена чудесами и тайнами. Обратите взор свой теперь к девушкам, как я понимаю, главному примеру вашего разговора. Не таится ли в каждой из них тайна, будете ли вы — именно вы — достойны быть посвящены в эту тайну и прикоснуться к ней. Любите с малого и восходите к любимому вами великому. Ведь любовь — это загадочное стремление, что сидит в нас. Я могла бы и продолжать свой разговор, но появление женщины в таком контексте само по себе уже нонсенс. Да и вон меня поджидают

Официантка встает с места и направляется к выходу их бара, точнее к лестнице, что ведет к этому выходу. Там в умоляющей позе притаился какой-то бомж. Официантка улыбается ему и передает пятьдесят рублей. Потертый господин с неодобрением смотрит за этим и бросает бомжу: «передавай привет этому!» Бомж улыбается и напевает: «La mer, Qu’on voit danser…»

Паша: были ли ее слова значимыми в этом споре, к чему она явилась тут?

Как вестница

Константин: Вполне понятно — поучить тебя.

Паша: Меня? Дык, может и тебя, вечный ты наш скиталец. Любовь есть упражнение в совершенстве блага, вот ее слова. А ты — лишь гонишься за смазливостью и внешним лоском, которому пора не более трех лет.

Константин: Вы только посмотрите кто на меня клевещет, клеврет самой убогой из теорий о том, что нас любовь взывает и в миг в рабов сей превращает. окститесь, батенька, лед тронулся, и я уже не держусь прежнего постыдного мнения.

Паша: Так переубедила тебя смазливая официанточка?

Константин: Дело не в смазливости, а в вескости доводов, любовь искусство — к нему стремится нужно ввысь.

Артем: А коль искусство то же выходит все же можно научиться.

Павел, Роман, Николай (хором): А ну заткнись!

Дмитрий прикорнувший на диванчике начинает подавать смутные признаки жизни: «Воля! Мужество! Разве недостаточно я надрался…ох несчастный я, несчастный»

Артем: Ну что уж выпито немало, к конечному итогу так и не пришли, а иногда и обменялись мнениями.

Роман: Николай, держись, тебе тут отвели роль бутафории, но в том не наша вина.

Артем: Подкинуть что ли монетку?

Паша: А по мне итог вполне разумен и я с ним согласен: любовь — это к чему стремится наше сердце.

Константин: Официанточка, конечно, высший класс, но сердце мое вожделеет к Яне, ах, Яна.

Официантка приносит длиннющий счет на всю компанию, Паша подхватывает Счет и иступлено тыча в него пальцем кричит: «Этот счет сама жизнь! Впрочем, я мог бы сделать больше!» Артем недоуменно смотрит на него и говорит: «Да вы должно быть фашист», Паша отвечает: «Ну еще далеко не все так считают».

Компания собирается, набрасывает на себя легкие пальтишки, характерного цвета. Тут в их скромную толпу вторгается молодой человек, лет девятнадцати, явно знающий Николая, во всяком случае тот глядит на него со смущенным узнаванием. Молодой человек смотрит на Николая и произнося: «Теперь вы довольны?», бьет его руками в грудь.

Официантки выплясывают танец занавеса.

Примечания

9

Музыкальная тема данного эпизода песня группы Electric Light Orchestra — 10538 Overture

10

Музыкальная тема данного эпизода песня группы The Killers — «Some body told me»

11

Музыкальная тема данного эпизода Cindy Lauper — «Girls Just Want to Have Fun»

12

Музыкальная тема данного эпизода песня Elvis Presley — The First Time Ever I Saw Your Face

13

Музыкальная тема данного эпизода песня группы The Who — Armenia City In The Sky

14

Музыкальная тема данного эпизода песня группы The Pretty Things — Walking Through My Dreams

15

Музыкальная тема данного эпизода песня группы The Flying Burrito Brothers — «Devil in Disguise»

16

Музыкальная тема данного эпизода песня группы The Rolling Stones — «On With The Show»