Внимание… Марш!

Дмитрий Сенчаков, 2019

1988 год. Подающие надежды кандидаты в мастера спорта СССР по лёгкой атлетике призваны в спортроту. Как выиграть чемпионат СССР с рекордом, если ты далеко не фаворит? Как победить на войсковых соревнованиях, если ты так ни разу и не подошёл в сапогах к брусьям и турнику? Вольное повествование о легкоатлетической школе московского «Динамо», преисполненное самобытным юмором и юношеским максимализмом, вплетается в подлинную историю некогда могучей державы. С искренней любовью и вниманием к деталям восстановлена атмосфера утраченной эпохи, определившая судьбы главных героев – представителей потерянного поколения. В обширную географию романа вплетены неожиданные яркие персонажи, искромётные истории и даже поэзия. Дружба и соперничество, дерзкие выходки и первая любовь – об этом, и не только… Наконец-то в мировой литературе появилась художественная книга о легкоатлетах.

Глава 3. Назвался гвоздём — забейся!

Полковник Крыжопый Селиван Маркович оказался усталым усатым мужчиной с животом навыкате. С шелковистой залысиной и аккуратно подстриженным и уложенным подлеском. С кантиком, как говорят в армии, пусть и по другому поводу.

— Сначала у человека растут волосы, — шепчу я в ухо Ма́зуту, ближайшему в шеренге, — а потом начинают расти вылысы.

Кирка скрючился и, икая, передал шутку дальше по строю. То есть — Лёнчу. Тот расплылся в улыбке опытного плутоватого кота, заполучившего на халяву жирную рыбёшку.

— Отставить разговорчики, — прошептал майор.

Полковник Крыжопый не обращал никакого внимания ни на нас, ни на майора, ни на отдраенный по случаю пол, ни на тупящего на отливе голубя. Он смотрел в окно. Поверх голубя. И, вероятно, поверх всей материальной вселенной. В белёсые сферы над лесом антенн. В душе полковника потихоньку воцарялся мир. Накануне он отразил субботний ответный визит дружбанов-полковников из Генерального штаба. Персонально употребил около литра водки, если не считать пива, которого было с избытком. С утра он принял стакан рассола. Улучшение настроения было неизбежным. Осталось только дождаться этого момента. А до срока ничем себя не выдавать.

Не то чтобы мы валились с ног, но правда жизни заключалась в том, что отбиться в пол-одиннадцатого, как приказал майор, оказалось нереально. Как и в полночь. И даже в час ночи. Парадная форма изрядно попортила нам нервы. События происходили в ленинской комнате, под самую тихую толику звука телевизора, вещавшего «До и после полуночи». Бойцы искололись иголками (две из них сломали). Захламили агитационный стол. Погоны, шевроны, петлицы… Все эти молнии с крылышками (эмблема связистов СА) вызвали в нас полнейшую неприязнь.

Поначалу старались. Строчку клали ровно, выдерживали интервал, следили за натягом нити. Потом качество шитья ухудшилось. А в какой-то момент и вовсе упало. Зато резко увеличилась скорость пришивания знаков отличий. Апофеоз — Кирилл приляпал шеврон на рукав парадного кителя настолько криво и бездарно, что я не удержался, чтобы не сострить:

— Вот гвоздь. Вот подкова. Тяп-ляп — и готово!

Степан помогал нам от души. Без него мы вряд ли вообще легли спать. Ужас опутал члены, когда в начале второго мы осознали, что так и не выучили присягу. Но каптёр заверил, что ничего страшного, пора спать.

Забить на текст присяги было страшно. Но спать хотелось куда как страшнее. Веки клеились, потусторонние голоса в ушах крепли, нахраписто пели оперу. Нелепые сцены в измотанном сознании подменяли реальность. Тихонечко прокрались в казарму. Сотни солдатских душ сопели на все лады. Ворочались, звали маму, всхрапывали, бздели. Общая газификация помещения зашкаливала. Сказывался не только гороховый супчик, поданный на обед, но и соляночка из кислой капусты, поданная на ужин. Галлюциногенный душок витал под сводами, преломляя свет газоразрядных фонарей на плацу, пробившийся в высокие окна без занавесок, в набранные из широких квадратов рамы.

Равиля и меня отправили на второй ярус, как самых мелких. Лёнч, продел худые ноги между прутьями спинки. А Ма́зут так и вовсе чуть не обрушил весьма шаткую конструкцию.

— Потише ты там, — цыкнул я на него сверху.

Да он и сам испугался. Перспектива остаться без кровати его совсем не обрадовала. Аккуратно скрипя пружинной сеткой, он таки пристроил свои бугайские мослы на матрасе и затих.

С утра едва мы успели прочистить закозявленные с ночи носы, как Мордатенков взял нас, тёпленьких, в оборот.

Полковник Крыжопый отвернулся от окна. Пригляделся. Команды «смирно» не было, но мы и без того вытянулись в струнку. Полковник поморщился и чихнул. Потом ещё раз. И ещё.

— Будь здоров, таарищ полковник! — отчеканил Лёнч.

Майор побагровел, а полковник вскинул в удивлении брови.

— Спасибо, рядовой, — негромко разрядил он обстановку и кивнул майору.

— Отделение! Под знамя! Смирррна! Знамя внести!

Ефрейтор Чевапчич буднично внёс в ленинскую комнату на правом плече выцветший флаг СССР на замусоленном древке, а на левом, как и положено по Уставу, боевое знамя войсковой части 61608, которое он одолжил у караула на первом этаже, а может и увёл из-под носа у щемящего³¹ дневального. Прислонил к стене. Скрестил навершия, чтобы не завалились. Подпёр стульями. Отряхнул руки. Потянул за лямку и свалил с плеча видавший виды АКМ. Учебный автомат-конструктор со спиленным бойком.

— Оркестра не будет, — предупредил он. — Но я могу пластинку поставить.

— Отставить пластинку, — поморщился полковник Крыжопый. Видать, башка ещё ныла.

— Есть отставить пластинку, — согласился Степан.

— Здравствуйте, товарищи… бойцы, — обратился к нам Селиван Маркович.

— Здравия желаем, таарищ полковник! — насколько смогли бодро ответствовали мы.

— Вольно, — махнул рукой командир, вновь поморщившись.

Он некоторое время тупил то на Лёнча, то на Кирилла. Мы деликатно ждали. В какой-то высший момент его светлое чело полевого командира исказилось мыслительной судорогой.

— Вы, я смотрю, ребята смышлёные, — тихо продолжил полковник через пару минут. — В глазах ваших читается интеллект. Убеждён, вы прекрасно понимаете значение военной присяги… Не слышу?

— Так точно!

— Вы осознаёте почётную и ответственную обязанность, которая возлагается на военнослужащих, приведённых к военной присяге на верность своей Родине — Советскому Союзу.

— Так точно! — вскричали мы, опережая вопрос.

— Ну и отлично, — согласился довольный полковник. — Приступайте к процедуре, товарищ майор.

Мордатенков утвердил в руках Ма́зута автомат. Ефрейтор Чевапчич распахивает перед глазами Кирилла основательную тиснёную красную папку. Кирка видит заветный текст, набранный крупным кеглем, и заметно оживляется. Он-то уже настроился краснеть и отдуваться за всех первым — ведь присягу никто не выучил.

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь: быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров. Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество, и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству. Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооружённых Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами. Если же я нарушу мою торжественную клятву, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа.³²

И Кирка расписывается в акте, лежащем там же, в папке. Его сменяет Равиль (ну-ну, что ли). Затем я. Последним присягу принимает Лёнч. Он так эмоционально с оттяжкой зачитывает текст, что я чуть не описался. Майор стоит багровый. Ефрейтор прячет глаза от стыда. А вот полковник Крыжопый, наоборот: прослезился. Оказалось, что дешёвый лицедей Лёнч сразил его в самое сердце. Видно полковник давно не посещал театр и был не способен фильтровать дешёвку.

— Бойцы! Поздравляю вас с приведением к военной присяге, — утерев слезу рукавом продолжил ритуал полковник. — А вас, майор, — с политически грамотным и физически развитым пополнением.

Он тяжело сглотнул, смахнул ещё одну слезу, утвердился получше на ногах в огромных начищенных до кодаковского глянца ботинках и сказал речь:

— Присяга, в самом широком смысле, и в данном конкретном случае, воинская присяга вообще, и Союзу Советских Социалистических Республик в частности — это самый главный закон! Такой закон, который и сам господь бог не имеет права корректировать. Конституцию сменить или отменить можно, а присягу нельзя. Есть механизм принятия присяги, но не было, нет, и никогда не будет никакой законной процедуры снятия присяги. Конечно, может случиться личное решение конкретного присягавшего человека об измене присяге, то есть Родине, но это незаконно и является преступлением. Карается законом, порицается обществом, осуждается коллективом. Такой человек обрекает себя не только на муки совести, не только на потерю Родины. Такой человек может быть приговорён к расстрелу. То есть он становится полностью обречённым. Человек, добровольно давший присягу, уже не имеет ни юридического, ни морального права эту присягу отменить, забыть, отложить на потом, заменить другой, в том числе по решению суда, преступному приказу органов власти, при смене власти, желанию каких-либо посторонних лиц или организаций, и так далее. Поэтому, любое действие или намерение человека, давшего присягу и нарушившего её впоследствии по любой причине, является преступлением, а совершивший этот бесчестный поступок становится преступником. Даже, если его к измене присяге и Родине принудили насильно и под страхом смерти, всё равно, человек давший присягу, обязан остаться верным присяге, даже если ему суждено при этом погибнуть.

Мы старательно тянули спины, задирали носы. Проникались торжественностью момента и уже не замечали этих пошарпанных стен, засиженных мухами подоконников, скриплый проигрыватель и раздолбанный автомат Калашникова, даром что «модернизированный». Общая убогость ленинской комнаты отошла на задний план. Мы простили армейцам комизм ситуации. Сатирический запал сменился ощущением приобщённости, а через некоторое время — и вовсе вовлечённости. Энергетика полковника Крыжопого уже не смешила нас. Наоборот, окрыляла и настраивала на залихватский лад… Так, пребывая в лучах его скромной харизмы с уксусным душком, мы полюбили своего хоть и комполка, но всё равно Батю.

— Институт присяги для того и задумывался, оттого и вводился, чтобы присягу не нарушали ни при каких обстоятельствах, никто и никогда. Это долг каждого порядочного гражданина. Присяга — это свято.

На этом полковник выдохся, опустил плечи, щёлкнул пальцами ефрейтору Чевапчичу. Тот опустил иглу на пластинку с гимном СССР. Колонка старенького «Аккорда» старательно проскрипела музыку Александрова от размашистого вступления (кварта), до размеренной коды (трезвучие).

Нас атаковали мураши эйфории. Щекотали под лопаткой, покусывали холку, чесались в носу. Мы плыли омеднёнными и побронзовевшими волнами и морщили переносицы. Кровь превращалась в желатин и замедляла пульсацию. Мы подрагивали от перистальтики и невралгических спазмов, это по нашим мышцам прогуливалось шальное электричество. Что-то важное только что произошло в нашей жизни. Некое событие, истинный смысл которого ещё только предстоит осознать.

Ритуал завершён. Полковник Крыжопый буднично попрощался и степенно удалился. Ефрейтор Чевапчич подхватил знамёна и беззвучно исчез. Майор Мордатенков присел за широкий обшарпанный стол. Расстегнул свою папку из псевдокрокодиловой кожи с помесью волшебного молодого дерматинца. Разложил веером бумаги. Жестом пригласил окружить его. Мы расселись напротив.

Тела с превеликим удовольствием сложились в шарнирах. Колени сняли натяжение с икроножных мышц, пятые точки желеобразно растеклись в углублении стульев, локти долгожданно упёрлись в столешницу, разгрузив позвоночник. Всё же непривычно было стоять целый час навытяжку, не имея к тому ни малейшего расположения или навыка. Проще сбегать шестикилометровый кросс вдоль морского прибоя где-нибудь в Абхазии, чем заниматься строевой подготовкой, да ещё и в самом статичном её варианте. После присяги мы стали другими глазами смотреть на караульных.

— Бойцы. Объясняю правила, — издалека начал майор. — Прежде всего, на гражданке вы остаётесь военнослужащими. Основной документ, удостоверяющий вашу личность — военный билет. Командировочное удостоверение без предъявления военного билета недействительно. А предъявление военного билета без предъявления командировочного удостоверения приведёт к тому, что вы будете задержаны военным патрулём. Поэтому правило первое: всегда и везде но́сите с собой и командировочное удостоверение, и военный билет. Надеюсь, догадываетесь, что утрата того или другого приведёт к печальным последствиям?

Мордатенков пристально заглянув в глаза Лёнчу.

— Да понятно всё, не маленький, — буркнул тот.

— Правило второе, — продолжил майор, уже глядя на меня. — Чтобы максимально сократить вероятность попасться военному патрулю, поступаем следующим образом: форму но́сите только на территории воинской части. Когда я закончу, пойдёте к ефрейтору Чевапчичу и переоденетесь в гражданку. Форму сдаёте ему на хранение. Правило третье: встречаемся в этой комнате в десять утра первого числа каждого месяца. Если будут изменения, обзвоню лично каждого. Итак, первого числа являетесь в часть заранее, идёте к ефрейтору, надеваете военную форму. И чтобы в гражданке мне на глаза не попадались! Уяснили?

— Так точно, таарищ майор, — киваем мы.

— Правило четвёртое. Поступаете в полное распоряжение тренерского состава Московского городского совета «Динамо». Строгий режим и тренировки. Никаких пьянок, гулянок, поездок на дачу, тусовок, сомнительных компаний и т.п. Если вас накрывает доблестная советская милиция — автоматом попадаете в часть на «губу». Понятно?

Мы промолчали. Перспектива попасться родным ментам казалась гораздо беспросветнее, нежели патрулю.

— Теперь вот что, формально вы зачислены в первый взвод второй роты. Ваши непосредственные начальники, повторяю — формально(!) завкомвзвода сержант Ямпольчук, командир взвода младший лейтенант Коностасов, ротный старший лейтенант Великин. Люди уважаемые, с понятием. Вышеназванных товарищей офицеров вы за свою срочную службу скорее всего ни разу не увидите. Другое дело ротный старшина. Зовут его Речко́ Платон Ерёмыч. Хороший человек. Душевный. Своё дело знает.

Майор улыбнулся и загадочно добавил:

— Рекомендую не попадаться ему на глаза.

Мы насторожились.

— Упечёт на строевую, на полигон, на стрельбы. А мне бегай по всей части потом — ищи вас… Поэтому — подчиняетесь только мне лично, все контакты с личным составом части через меня. Исключение — ефрейтор Чевапчич. Вопросы есть?

— Так точно… — автоматом повторил я.

— Так точно что? — не понял майор. — Вопросы есть, или вопросов нет?

— Есть, — подтвердил я.

Что делать, назвался груздем — люби и саночки возить.

— Вот вы говорите — войска. У меня коллега служит в спортроте, погранучилище на Бабушкинской. Они называют эти соревнования вооружёнкой.

— У каждого вида войск свои войсковые соревнования. Мы с ними никак не пересекаемся. Ещё вопросы?

— Кира, ты хотел про магазин узнать, — вспомнил я.

— Военторговский магазин в воинской части вам не по чину. Туда вхожи офицеры и члены их семей. Другое дело чипо́к, то есть солдатский буфет. Ефрейтор покажет, где он находится, если приспичит. Ещё вопросы есть?

— А расскажите, товарищ майор, про себя, — неожиданно высказался Лёнч.

Мордатенков даже растерялся. Поморщился, потёр переносицу…

— Что мне про себя рассказывать?

Честно говоря, я ждал подвоха, что Лёнч затеял поиронизировать над майором.

— Всё, — пожал плечами Лёнч.

Майор опустил глаза. Покрутил в пальцах шариковую ручку. Задумался.

— Зовут меня Порфирий Денисович. Я — мастер спорта СССР по вольной борьбе. Динамовец. Служил в спортроте в этой же части под личным началом майора, затем подполковника, Крыжопого. По его рекомендации остался на сверхсрочную. Став прапорщиком, отучился в институте связи³³. Закончил его младшим лейтенантом.

— Там есть военная кафедра?

— Обязательно.

— То есть вы связист с высшим образованием?

— Да. Дипломированный специалист. И вместо того, чтобы Родину защищать с наушниками на голове — нянчусь вот с такими духами, как вы, — посетовал майор. — Однокашники — кто в резидентурах, кто в главном испытательном³⁴ спутниковой группировкой управляет. А я, выходит, спортзал так и не перерос. Ну… что ещё добавить? Женат, имею двоих детей. Девочки.

— Спасибо, Порфирий Денисович, — нахмурился Лёнч. Видать, задумался, как жить дальше.

— Так, бойцы! — спохватился майор. — Разбирайте свои удостоверения и распишитесь мне за них вот здесь.

Зашуршали бумажками. Форма единая, фамилии разные.

Войсковая часть 61608. Дата. Исходящий. 115406 г. Москва. Командировочное удостоверение. Выдано рядовому (ФИО), командированному в МГС «Динамо». Срок командировки, (количество) дней, с (даты) по (дату). Цель командировки: для подготовки и участия в соревнованиях. Основание: письмо МГС «Динамо» от (дата), исходящий. Действительно по предъявлении документа, удостоверяющего личность. Начальник штаба части подполковник А. А. Булаев. Гербовая печать.

Вырываем друг у друга единственную на всю роту шариковую ручку, чтобы расписаться в тетради.

— Дуйте в каптёрку и на сто пятьдесят первый. Не забыли? Встречаемся первого июня! Меня полковник Крыжопый на шашлыках ждёт.

После этих слов Мордатенков застегнул папку на молнию и испарился первым.

— Чего гнать-то? Могли бы пообедать на дорожку, — мечтательно причмокнул Ма́зут.

— О, борщ из пьемонтских трюфелей, жареная оленья обливная! — съязвил я.

Кирилл больно взял меня за плечо и собрался было заглянуть в мои наглые глаза. Но я вырвался, отскочил, показал язык и добавил:

— Последний половник растаял во рту…

— Да кто тебе запрещает, Чурило? — огрызнулся Лёнч. — Сегодня все восемь порций твои! Что до меня, то вольному воля. Ничто меня больше здесь не держит.

— Да-да. Любишь кататься — полезай в кузов, — поддакнул я. — Нечего тут рассиживать.

А Равиль только кивнул и первым из нас покинул ленинскую комнату. «Кадеты шумною толпой…» Но каптёрка оказалась закрыта на замок. Засунули жало в казарму — никого. Прошли насквозь — в дальний коридор, заглянули в душевую — никого… Вернулись на исходную. Спустились на первый этаж. Дневальный на месте. Щемит, не краснея. Пнули в бок. Каптёра не видел? Тот зенки как распахнёт, увидал, что это мы, а не офицерьё, осклабился. Мотанул башкой в ответ в сторону парадной двери.

— Да где мы его искать будем? — взмолился Кирилл, когда просочились на улицу. — Айда в столовку. Может, кстати, он как раз там? Обедает!

— Твоя взяла, — махнул рукой Лёнч.

Припёрлись в столовую. По дороге даже пару раз честь отдали каким-то офицерам. Те обратили на нас ровно ноль целых фиг десятых и хрен сотых внимания. Стол наш оказался девственно чист. Мимо приключился дежурный по столовой с развозной тележкой. Перемещает полные кастрюли со щами.

— Майор Мордатенков на вас обед сегодня не заказывал, — отчитался он. — Только завтрак.

Вот те ещё один сюрприз. Ай да майор! Государственные средства зря не разбазаривает. Сказано — дуть на автобус. Подразумевается — в столовке бойцам делать нечего.

Ищем глазами каптёра. Но Степана не видать. В столовой не так и много личного состава — обед ещё только в самом начале. Рядом во главе длинного стола одиноко восседает живописный воинский чин, чёрт его разберёт кто. Крупный матёрый мужчина с тяжёлыми собачьими брылями, густыми брежневскими бровями. Смачно чавкает, обсасывая ложку. От ломтя хлеба отламывает, а не откусывает. Ну как такого не отвлечь болтовнёй.

— Простите, вы случайно не видели ефрейтора Чевапчича? — забылся Лёнч.

Воинский чин оторвался от щей и с любопытством заглянул в голубые наглые глаза. Даром, что находящиеся на почти недосягаемой высоте. Потом медленно оглядел всех нас.

— Смиррна! Хто такие?

— Первый взвод, вторая рота. Спортсмены, — скромно отвечаем, вытянувшись в струнку, — Майор Мордатенков…

— Майор Мордатенков, говорите?

К тому моменту я уже осознал, что попасть впросак было бы не столь обидно, как вляпаться здесь и сюда.

— Так что́, майор Мордатенков не объяснил товарищам спортсменам, как обращаться к старшему по званию?

— Виноват, товарищ… — спохватился Лёнч. Но звание воинского чина не знал.

— Старшина, — подсказал тот.

Меня прошиб пот. И точно…

— Старшина Речко́.

— Виноват, товарищ старшина, — настаивал Лёнч. — Больше не повторится.

— Ещё как виноват, рядовой. А повторится оно или не повторится — полевому суду неведомо. Вот сейчас пообедаю и буду решать, как с тобой поступим. Отделение, слушай мою команду. В расположение роты строевым шагом-мм-арш! Ждите меня там, салаги!

Мы ретировались бравым порядком. Смятение душ было полным и беспросветным. Хрен с ним, с обедом, но плясать на плацу до отбоя нам совсем не улыбалось. Кто его знает, чего взбредёт в башку своенравному старшине.

На крыльце казармы столкнулись с ефрейтором Чевапчичем. Тот сопровождал коротко выбритого молодого бойца с огромным тюком постельного белья на плече.

— Что, не могли меня в ленинской комнате подождать? — посетовал Степан, когда мы ему рассказали про конфуз со старшиной Речко́. — У меня ж и другие обязанности есть, не только вас обхаживать. Вот, в прачечную ходили, — похлопал он ладонью по огромному тюку, который свалил с плеча солдатик.

— И что нам теперь делать? — не находил себе места Лёнч. — Сидеть ждать старшину?

— Ты серьёзно? — улыбнулся Степан. — Напяливайте гражданку, и чтоб духу вашего здесь не было! Пока он щи доест и тушёную капусту навернёт, есть у вас минут пять.

Было ясно, что ефрейтор Чевапчич глаголет дело. Нет солдата — нет проблемы. А там ещё неизвестно, когда мы ему в следующий раз на глаза попадёмся! Может и никогда.

Судорожно меняем одежду, криво складываем форму, неловко передаём Степану на ответственное хранение. Шнуруем кроссовки… Время тикает пульсом (или пульсирует тиком?) у самой ушной раковины.

— Степан, а другой выход есть? — на всякий случай вопрошаю я.

— Отчего ж нет? Есть… — по той лестнице, что в коридоре, где душевая.

— Бежим, ребята! — командует Лёнч, и мы врываемся в по-прежнему пустую казарму.

— Про поросёнка не забудьте, — кричит вслед ефрейтор.

Мы недооценили тактический опыт старшины Речко́. Тот как раз поднимался по запасной лестнице. Услышав шаги и вычислив мелькнувшие на площадке между пролётами знакомые брыли, мы тотчас ретировались в душевую. Кроссы позволяли не топать. Сапоги Речко́ проскрипели мимо неплотно прикрытой двери.

— Сейчас он вставит пистон Чевапчичу, — предрёк Кира.

— Это вряд ли, — заверил его Лёнч. — У Степана алиби. Скажет, ничего не знаю. Никого не видел. Относил бельё в прачечную. Только вернулся.

— Точно, — согласился я. — Бежим! Пока он не очухался.

Мы брызнули вниз по лестнице, выскочили на улицу и стремглав понеслись к КПП. Миновали наглядную агитацию с фанерными гербами союзных республик и налетели на штатского, озирающегося по сторонам. Ба!

— Ребята, это же Вася Васильков, — удивился я.

— Кто таков? — недоверчиво вскинулся Лёнч.

— Бродяга и тунеядец, — отозвался Вася.

— О! Мы таких уважаем, — пробасил Ма́зут. — Эти никем не командуют.

— Ну-ну. И никому не мешают, — согласился Равиль.

— Ты как сюда попал? — учинил я допрос. — Это же закрытая воинская часть КГБ.

— Я бродил по Царицынскому парку и увидел забор. В нём дыра. А у меня принцип. Если в заборе есть дыра — мне туда надо.

— А ничего, что поверх забора колючая проволока? — напустился Лёнч.

— Тем более надо, — произнёс Вася, затвердев взглядом.

— Ну и как?

— Я уже тут всё обошёл.

— И до сих пор на свободе? — усмехнулся Кира.

— А у Васи глаза добрые, — вступился я.

— Ага, и сам он прозрачный.

Тут Равиль (он единственный из нас стоял лицом к казарме) стрельнул взглядом и бросил лишь одно слово, от которого кровь застыла в жилах:

— Речко́!

— Бежим! — скомандовал Лёнч.

Очухались только у автобусной остановки. Новая напасть: ближайший рейс сто пятьдесят первого через двадцать пять минут. На остановке, естественно, никого.

— А где Вася? — не понял я.

— Так он же с нами не побежал, — напомнил Кирилл.

— А, ну да! — вспомнил я. — Он же не бегает, а ходит!

— Ну, ща его Речко́ порвёт, — скрипнул зубами Лёнч.

Всё ещё напуганный перспективой появления старшины Речко́, я предлагаю отойти в лесок. Полежать на травке. Ребята поддержали меня единогласно.

И вот лежим мы на молодой майской травке, урчим голодными животами, пожёвываем травинки и пялимся на многоэтажный купол небосвода со снующими на лесках кучерявыми болонками. Как же странно устроен этот мир. Мир, в котором реальность порой перемешивается с ирреальностью, даже если кровь твоя химически чиста, а сам ты адекватен и полностью отвечаешь не только за себя, но и «за того парня».

— Летят вот эти ватные тампоны над русской средней полосой, — начал я. — А началось всё где-то на Багамах.

— Ты о чём? — не понял Лёнч.

— Я? — удивился я. — О Гольфстриме, главной климатической установке этой голубой планеты. О чём же ещё?

— Причём тут тампоны?…

— Чуваки, — внезапно обрадовался сам себе Ма́зут. — У меня ж бутики с салом есть!

— Кто о чём, а Чурило про… — прошипел Лёнч.

Примечания

31

Дремлющего с закрытыми глазами в той позе, в которой застигло.

32

Официальный текст военной присяги СССР. Источник: «Устав внутренней службы Вооружённых Сил СССР» (1975 г.).

33

Московский электротехнический институт связи (МЭИС).

34

Главный научно-исследовательский испытательный центр космических средств Министерства обороны СССР. Расположен в г. Краснознаменск Московской обл.