В ореоле тьмы

Дана Делон, 2021

Беренис – художница, о таланте которой никто не знает. Кроме него. Они видят одних и тех же чудовищ и воплощают их на бумаге. Оба считают свой талант проклятием. Они связаны запретными чувствами и кровавой историей о самоубийстве ее сестры Клэр. После трагедии Беренис чувствует, что тьма следует за ней по пятам. Девушка вынуждена бежать и скрываться. Но можно ли спрятаться от «самого Дьявола»?

Глава 6

Le passé

Талант уничтожал Клэр изнутри, и она никак не могла справиться с этим. Она всегда ходила по краю пропасти. В шаге от смерти. Не знаю, замечали ли мои родители или же делали вид, что ничего не происходит. Так ведь часто бывает в благополучных семьях. Взрослые списывают признаки депрессии у ребенка на капризы, апатию на лень, нежелание жить — на очередную детскую глупость, не принимая всерьез детские эмоции и порывы. Впервые я заподозрила, что с моей сестрой что-то не так, когда мне было 10 лет. До этого я была слишком юна, чтобы заметить отклонения в ее поведении. Что могла я, со своей детской наивностью, знать о психологических травмах?

Были летние каникулы, мы с Габриэлем бегали по двору бабушкиного шато. Мы живо что-то обсуждали и подбежали к заброшенному гостевому дому. Он выглядел как старый сарай. Я редко заглядывала внутрь — это заброшенное место принадлежало Клэр. Она уходила сюда писать картины, прячась от семьи и нашего назойливого общества. В тот день обшарпанная деревянная дверь была слегка приоткрыта.

— Зайдем? — с любопытством спросил Габриэль.

— Не уверена, что нам туда можно.

— Да что может случиться? — легкомысленно бросил он. — Давай, никто и не узнает.

— Вдруг там кто-то есть? Там может быть Клэр, и, скорее всего, она рисует.

Сказать это было моей стратегической ошибкой. Габриэль обожал смотреть, как моя сестра пишет картины. Уже тогда он любил живопись и изучал историю искусства по детским энциклопедиям. Клэр была для него звездой с неба. Художницей, создающей нечто невообразимое.

— Мы будем тише воды ниже травы, — понизив голос, сказал он и бочком пролез в узкий проем, не касаясь двери.

Я последовала за ним. Его спина закрывала мне весь обзор. Да и смотрела я под ноги, стараясь не наступить на дыры в паркете. Вокруг все было в грязи, паутине и пыли. Внезапно Габриэль застыл на месте. От неожиданности я вписалась носом в его лопатку.

— Что случилось? — прошептала я, чувствуя исходящее от моего друга напряжение. — Там труп крысы, да?

Единственное, что я действительно боялась увидеть среди грязи и поломанного пола, были крысы. Всю жизнь боюсь этих тварей.

Габриэль медленно качнул головой и нервно сглотнул. Его взгляд был направлен в угол комнаты, я проследила за ним и поняла, что так сильно шокировало моего друга. Клэр сидела полностью голая перед мольбертом и трогала себя. С ее губ срывались возбужденные вздохи, тело выгибалось. Габриэлю было почти тринадцать лет… Сейчас я осознаю, как, должно быть, увиденное шокировало его. Он словно врос в землю. Его глаза бегали по ее телу. Но меня напугала не ее нагота и то, что она делала. Меня до глубины души испугал ее рисунок. Это было нечто абстрактное. Кости, выдранные органы, тело девушки и нависшее над ней чудовище. Он то ли насиловал ее, то ли целовал. Моей детской фантазии было недостаточно, чтобы расшифровать посыл. Картина была написана ярко-красными грубыми мазками и выглядела омерзительно.

— Пошли отсюда, — потянув застывшего друга за руку, сказала я. — Говорила же, что это ее место.

У Габриэля раскраснелись уши и щеки. Он коротко кивнул и последовал за мной. Я ощущала, что ему ужасно стыдно. Мне самой было неловко смотреть ему в глаза.

— Мы никому не расскажем, что именно увидели здесь, — предостерегла я, как только мы вышли за дверь, и он вновь кивнул.

— Конечно, — прохрипел Габриэль. Он выглядел сбитым с толку. — Почему там? — как-то отстраненно спросил он.

— С тех пор как она пошла в школу искусств, она часто это делает, и в разных местах, — призналась я, так как, в отличие от моего друга, не впервые была свидетелем подобного.

— Она красивая, — вырвалось у него.

Габриэль, поняв, что только что произнес, покрылся багровыми пятнами.

— Давай просто забудем об этом, — прошептала я, и Габриэль, словно китайская игрушка на пружинке, закивал головой.

Сомневаюсь, что кто-то из нас был способен позабыть подобное. Однако больше мы никогда не возвращались к этому эпизоду. Возможно, я должна была рассказать обо всем родителям. Но мне не хватило духу. Да и как рассказать о подобном? Каждый раз, когда мы приезжали с ними в Нормандию, это воспоминание томилось на задворках моего сознания. Но я отчаянно боролась с ним и прятала как можно глубже, запирая на миллион выдуманных дверей.

С тех пор прошло семь лет, и я вновь гостила у бабушки. Весной в саду перед домом цвела магнолия. Белые огромные бутоны с розовыми сердцевинами распускались и радовали взор. Я сидела у себя в комнате и перерисовывала их. Окна были нараспашку открыты. Свежий воздух и пение птиц составляли мне компанию. В руках был грифель, который когда-то забыл в этом шато Тео. Единственная вещь, оставшаяся у меня и напоминающая о нем. Я рисовала значительно лучше. Цветы получались идеальными, словно сделанными под копирку. Тени добавляли им жизни и делали их более выпуклыми. Было ощущение, что я могу протянуть руку и дотронуться до бутона. Мне было семнадцать лет. Я состригла ужасную челку, отпустила длинные, густые каштановые волосы, покрывающие всю спину. Походы к косметологу дали свои плоды: акне исчезло, моя кожа была чистой, сверкала молодостью и румянцем. Брекеты сняли, я теперь не стеснялась улыбаться и делала это при любой возможности. Широкие брови я слегка выщипала, придав им аккуратную форму. Они больше не портили меня, скорее делали акцент на глазах, подчеркивали их миндалевидную форму и насыщенный янтарный оттенок.

— Беренис, пошли уже, твой папа начал вести со мной слишком серьезные разговоры, — недовольно бурча, сказал Габриэль.

Он ввалился в мою комнату без стука и сразу же упал на кровать, сминая шелковое нежно-голубое покрывало.

— Можно потише? Ты мешаешь, — не скрывая раздражения в голосе, сказала я.

— Сколько можно рисовать?! — воскликнул он.

— Тсс, — шикнула я.

В моей семье был лишь один художник — Клэр. А о моем секрете до сих пор не знала ни одна живая душа, кроме Габриэля. Ему стукнуло двадцать. За последние четыре года он хорошенько вытянулся и набрал массу. Мальчишеская несуразная угловатость пропала. Он занялся греблей, отчего плечи стали шире и спина накачанной. Но зеленые глаза все так же были наивны и по-детски глупы. Габриэль взъерошил свои светло-коричневые волосы.

— Я думал, Клэр сегодня приедет, по крайней мере, так сказала твоя мама.

— Моя мама надеется, что Клэр приедет, но ты же знаешь, что никто никогда ни в чем не уверен, когда дело касается моей старшей сестры.

— В последний раз вы виделись на Рождество, ведь так? А это было давненько…

— До Рождества мы не виделись год, Габриэль. У Клэр нет понятия «Я давно не видела свою семью!». Она ужасная эгоистка.

Он нахмурился.

— Не будь такой категоричной, Беренис. Она все-таки твоя сестра, и мне кажется, что у нее сложный период в жизни.

Я не выдержала и закатила глаза.

— У нее всегда сложный период в жизни, ясно? И все вокруг должны ходить на цыпочках и разговаривать с ней шепотом. Потому что у нее плохой период! Как же ее жалко!

— Вот поэтому между вами ужасные отношения. Ты не пытаешься ее понять!

— Ее понять невозможно! — Я повысила голос, и Габриэль удивленно приподнял брови.

— Вот это да… Ты что, правда, ее так сильно ненавидишь? — Он вглядывался мне в глаза в поисках ответа.

Я отвернулась — отвечать не хотелось. Не Габриэль был свидетелем маминых слез… Каждый вечер мама молилась о Клэр, держа в руках крестик, оставшийся ей от моей прабабушки-итальянки. Отец пытался унять ее беспокойство, но он точно так же изводил себя. Она молилась, он тихо напивался. А я была свидетелем их слабости… Клэр могла лишь одним звонком успокоить родителей. Один-единственный звонок, и все… Но ей нравилось им мстить. Надолго пропадать, возвращаться с иссиня-черными синяками под глазами и худой до такой степени, что при виде нее мама запиралась в ванной, включала воду, чтобы подавить звук своих воплей, которые все равно были слышны сквозь мощный шум струи. А сестра с видом победителя упивалась их реакцией. Словно специально демонстрировала свое состояние… Клэр была разрушительной. Она рушила свою жизнь и нашу семью. И наслаждалась самоуничтожением. А я потом пыталась собрать родителей по осколкам. По кусочкам. Но я не могла полностью излечить их внутреннюю боль. Они любили Клэр, и их разбитые сердца склеить было под силу лишь ей. Но Клэр даже не пыталась этого сделать.

— За что ты так ненавидишь ее, Беренис?

Голос Габриэля был пропитан нескрываемым любопытством, словно ему действительно важно меня понять. Однако я была не в настроении вести подобные диалоги.

— Будь добр, выйди из моей комнаты со своими глупыми вопросами! — грубо потребовала я.

Габриэль недовольно поджал губы, но направился к двери. На пороге он обернулся.

— Она не так плоха, как ты хочешь о ней думать, Беренис.

С этими словами он закрыл за собой дверь до того, как я успела спросить, с каких пор он так хорошо ее знает.

Нет, я не ненавидела свою сестру. Я ее просто не любила. Меня бесило, что все пытаются быть с ней милыми, а она при этом плюет на людей и не замечает ничего хорошего. Бесило, что мне надо скрывать свои рисунки, так как я знала, что Клэр просто-напросто уничтожит меня, если увидит их… А также я понимала, какую волну страха вызовет мое увлечение у родителей. Я всегда должна была взвешивать собственные поступки. Жить с оглядкой на нее, словно передвигаться по минному полю. Никогда не знаешь, где взорвется и почему. Ее присутствие чувствовалось постоянно. Даже когда она месяцами не приходила в родительский дом. Мама и папа бесконечно говорили о ней, а я не могла перестать думать о ней. Каким-то образом она присутствовала всегда и везде в моей жизни. Невидимый призрак. На меня давило это присутствие. Давили разговоры о ней и все переживания, которые испытывали родители. Я не могла поделиться с ними своими проблемами, ведь кто-то должен был облегчить им жизнь. Этим кем-то была я. Идеальная Беренис без права на ошибку.

Но было кое-что еще… Меня до ужаса злило, что я не видела Тео 4 года. Все мои вопросы о нем Клэр игнорировала. Я знаю, она специально не звала его с собой. Клэр ненавидела делиться. Ей пришлось разделить со мной родителей, уже за одно это она ненавидела меня. А Тео… Он был добр ко мне, и она это знала. Но эгоизм моей сестры был слишком велик, чтобы она позволила нашей с ним дружбе продлиться.

Я тем временем продолжала рисовать его. Находила про него статьи в интернете. Фотографии, сделанные папарацци. Французская пресса обожала его. Вокруг де Лагаса ходило столько слухов… Ему приписывали романы с самыми красивыми женщинами. Клубы стали его визитной карточкой. После окончания школы искусств он занялся со своим дядей бизнесом. Я никогда не была в его клубах. Но их называли самыми стильными местами в городе. Его произведения висели на стенах. Многие обсуждали мрачную тематику картин. Искусствоведы бегали за ним, но он никогда никому не продавал свои работы. Отказывался от выставок и всего остального.

В одном из интервью директор Национального центра искусства и культуры Жоржа Помпиду высказался о том, что Теодор де Лагас — один из самых талантливых художников за последние сто лет. Директор призывал его посвятить свою жизнь творчеству и не распылять талант, ведь любой дар несет в себе и проклятье, если им не воспользоваться. Но Тео оставался верен себе. Его картины украшали его клубы — и ничего больше. Я любила листать фотографии его работ. Моей любимой была «Аморе». На ней были изображены руки, на которых, словно в колыбели, лежало мертвое тело девушки. Труп разлагался, кожа было темно-зеленого, болотного оттенка. Но из девушки росли цветы. Они покрывали все ее тело. Бутоны поднимались из зловонных ран на коже, браслетами окутывали запястья, талию и шею. Она была красивой… Мертвое, тихое, спокойное лицо и огненно-рыжие волосы на фоне мрачных, темных оттенков горели на полотне.

Картина цепляла, вызывала эмоции, доводила до мурашек. В одной статье писали, что эксцентричный китайский миллиардер предложил за нее свыше 100 миллионов евро. Но Тео отклонил и это предложение, чем вызвал волну негодования: зачем он их пишет, зачем творит? Этими вопросами задавались многие люди искусства. Я знала зачем. Он творит, чтобы выпустить эмоции, освободиться от того, что скопилось в душе. Я рисовала по той же причине. Не ради славы или признания, а потому что не могла иначе. Эскизы выливались из меня один за другим. И я не могла сказать им «Нет!». Это ощущение было сильнее меня.

— Они приехали! — в очередной раз без стука раскрыв мою дверь, крикнул Габриэль. — Видишь? Они все-таки приехали!

— Они? — Я едва смогла произнести это короткое слово.

— Тео и Клэр! — быстро бросил он и помчался по лестницам. — Давай, спускайся, Беренис!

Я застыла, боясь пошевелиться. Сердце сжалось в груди. Снизу послышались счастливые возгласы бабушки и дедушки. Раскатистый смех отца и ласковые причитания мамы. Я сделала глубокий вдох и потянула за резинку, снимая ее с волос. Коричневые волны покрыли спину и водопадом рассыпались по плечам. Они были густыми, тяжелыми. Придавали мне соблазнительности и делали меня старше.

— Ниса, Ниса! — прокричала мне мама.

Я спустилась вниз по лестнице. Медленно, шаг за шагом, подошла к толпе, собравшейся у нас в прихожей. Помню, как от волнения сбивалось дыхание. Тео стоял ко мне спиной, Клэр, как всегда, бросила на меня недовольный взгляд и, нахмурившись, отвернулась. Она выглядела лучше, свежее с короткой стрижкой и в сером сарафане. Этот цвет подчеркивал ее хрупкость и природную бледность. Но я лишь глянула на нее мельком. Все мое внимание было направлено на Тео.

— Привет! — произнесла я громче, чем мне хотелось, и почувствовала, как кровь прилила к лицу.

— Привет, — начал он оборачиваться, — ребе…

Де Лагас уставился на меня. Споткнулся на собственных словах и громко выдохнул. Я улыбнулась ему и подмигнула.

— Уже не ребенок.

Папа громко фыркнул, мама тихо рассмеялась. Тео наконец взял себя в руки и наигранно воскликнул:

— Чем, черт бы вас побрал, вы ее кормите? Так вымахала за 4 года!

Я ощущала его скованность и неловкость. Он отвел от меня взгляд. Было видно, что он старался не пялиться. Я не знала, куда деть руки. Расправила на платье несуществующие складки и, сделав глубокий вдох, выпрямила спину.

— Это секрет, — с улыбкой ответила я.

— И этот секрет мы тебе не раскроем, — со смешком подхватил дедушка. — И, кстати говоря, о еде! Пойдемте на кухню, я сегодня еще не завтракал, а уже время обеда.

Вся семья последовала за ним. Мама забрасывала Клэр вопросами, та хмуро отвечала короткими предложениями. Папа внимательно ее слушал и что-то вставлял. Габриэль не мог избавиться от моей бабушки, которая начала рассказывать ему истории из своей молодости. А я шла рядом с Тео и чувствовала, как щеки наливаются румянцем под его пристальным взглядом.

— Ты такая красивая, Беренис, — тихо сказал он и, словно пожалев об этом, поджал губы. — Пойду спрошу у твоего папи, вдруг ему с чем-то нужна помощь, — быстро протараторил он, не дав мне возможности ответить на его комплимент.

Он убежал от меня. В прямом смысле этого слова: сорвался с места и удрал к папи, который уже сидел за столом и с довольным видом накладывал себе еду в тарелку. Мне вдруг стало не по себе. Я опустила глаза и погрязла в собственных мыслях и сомнениях. Когда я подняла голову, на меня смотрела Клэр. Ее взгляд был прикован ко мне. И вместо того чтобы стушеваться, я выпрямила спину и подняла подбородок. Она закатила глаза и уставилась на меня как на грязь под ногтями. Наше стандартное приветствие…

— Привет, сестренка. — В ее тоне звучала надменность.

Слово «сестренка» прозвучало как оскорбление. Словно уменьшительно-ласкательным обращением она напоминала мне о том, что я младше, глупее и хуже. Но я не дрогнула — та маленькая девочка, которая боялась ее и нуждалась в одобрении, канула в Лету.

— Привет, — эхом ответила я, не тушуясь и не пряча взгляда.

— Так что там с выставкой? — спросила мами, обращаясь к Клэр.

Я не знала, о чем они говорят. Но тема явно была неприятна моей старшей сестре.

— Они меня не взяли, — грубо бросила она. — Сказали, что я посредственность!

— Это неправда, просто ты им не подходишь, — попыталась успокоить ее мама.

— Нет, правда! Я не вношу ничего нового, я топчусь на месте! — злобно выплюнула Клэр.

— Твои рисунки прекрасны, кто-нибудь их обязательно заметит, Клэр, — внес свою лепту папа.

— Вы не понимаете! — крикнула она. — То, что я делаю, никому не надо! Все это уже видели по миллиону раз. Посмотрите на Тео. — Тот опустил голову и продолжил говорить с дедушкой, сделав вид, что его вовсе здесь нет. — За ним гоняются агенты. Но он…

— Клэр, мы уже это обсуждали, — тихо прервал ее Тео.

Было видно, что он начинает злиться и что тема ему не нравится.

— Ты не понимаешь, насколько тебе везет, Тео! Ты не представляешь, на что люди готовы ради такого внимания и признания! — не реагируя на его реплику, продолжила Клэр.

Он равнодушно пожал плечами.

— Мне это неинтересно.

— Да?! Тогда почему все это так просто идет тебе в руки?! — Она орала на него при всех.

Тео напрягся, свел губы в тонкую линию, но ничего не ответил.

— Дорогая, успокойся. Уверена, и за тобой будут бегать все эти агенты, — ласково пробормотала бабушка.

— И вообще… — неуверенно начал Габриэль. — Ведь бывает, что к художникам признание приходит лишь со временем? Скажем, Ван Гог или Караваджо…

Клэр бросила на него уничтожающий взгляд.

— Я не хочу сдохнуть, чтобы стать знаменитой, ясно?

— Не кипятись, — тихо ответил Габриэль.

Его уши покраснели, и у него был такой вид, словно он хочет провалиться сквозь землю. Мами приобняла внучку за плечи, Клэр стояла столбом и даже не обняла ее в ответ.

— Давайте уже пообедаем, — попытался сменить тему папи: он единственный из всех никогда не успокаивал мою сестру и никак не реагировал на ее вечные истерики, мы были похожи с ним в этом.

— Я не голодна, — отозвалась моя старшая сестра и, не сказав больше ни слова, вышла из комнаты.

Бабушка осталась стоять с широко разведенными руками. У мамы в глазах поблескивали слезы, папа задумчиво хмурился. А я ненавидела Клэр за то, что она заставляет их переживать подобные эмоции.

Я смотрела, как ее силуэт удаляется все дальше и дальше. Со спины она напоминала худого мальчика. Светлые волосы были коротко подстрижены, уверена, она брилась налысо, мы просто этого не застали. Я смотрела на нее с нескрываемой злостью, которая разрывала меня изнутри.

— Садись, Ниса, — позвал меня дедушка. — Ты уж точно проголодалась.

Я не была голодна. Но сказать этого не посмела. Ведь кто-то же должен быть проще, легче и не убивать окружающих своими нескончаемыми капризами. Я заняла место рядом с Тео. Наши плечи соприкоснулись. Я ощущала исходящее от него напряжение.

— Не бери в голову, — прошептала я, имея в виду поведение моей сестры.

Он продолжал молчать. В воздухе витал запах его одеколона. Резкий, как океанский бриз. В голове мелькнула картинка: Тео обнимает меня, и я веду носом вдоль его шеи, вдыхая этот аромат. Я застыла на месте от внезапно настигнувших меня мыслей. Незнакомое волнение будоражило душу. Я чувствовала его пристальный взгляд на себе. Опустила голову, спрятав за волосами лицо, ведь он смотрел на меня. Изучающе. Рассматривая каждую деталь. Мама положила мне кусок мяса, пюре и ложку горошка. Я взяла в руки нож. Тео следил за каждым моим движением. Неожиданно он провел пальцем по внешней стороне моей правой руки. Это было столь внезапно. Меня словно ударило молнией, а по коже побежали мурашки. Я подняла на него глаза, непонимающе вглядываясь в него. Касание было таким нежным… Меня никто никогда так не трогал. Он бросил лукавый взгляд на мою кисть, я проследила за ним и поняла, что забыла помыть руки. На внешней стороне ладони был черный след от грифеля.

— Покажешь потом? — тихо спросил он.

— Это личное, — шепотом призналась я.

Сама мысль о том, чтобы показать ему мои наброски, возбуждала и пугала одновременно. Он продолжил шептать. Его тихий приятный голос завораживал.

— Личное — самое прекрасное, что есть в искусстве.

— Это слишком личное, — прошептала я.

— Нарисовала мальчика, которого любишь? — со смешком поинтересовался он.

— Типа того, — ответила я и пристально посмотрела ему в глаза. — Я нарисовала тебя.