Смерть со школьной скамьи

Геннадий Сорокин, 2018

1983 год. Областной центр в Сибири. Начинающему оперу Андрею Лаптеву поручено расследовать убийство бывшей одноклассницы. На месте преступления сыщик находит шокирующую фотографию в стиле ню, на которой погибшая запечатлена в обнимку с… начальником Лаптева, большим милицейским чином. Оперу грозят крупные неприятности. В этот момент в поле зрения оперативника попадает обаятельная подпольная миллионерша, которая в свое время имела прямое отношение к организации досуга местной элиты…

Глава 6

Дежурство

Первого мая, в воскресенье, я встал в шесть утра. Помылся и позавтракал на заводе. Надел парадную форму. На связку с ключами нацепил свисток, который при себе должен иметь каждый милиционер для подачи сигнала тревоги. Когда-то, лет пятьдесят назад, существовала таблица распознания сигналов, подаваемых свистком. Сейчас об этой таблице забыли, а свисток требуют предъявить на каждом строевом смотре. Спрашивается, зачем иметь при себе свисток, если даже твои коллеги не поймут, ты ли это подаешь им сигнал или это дети балуются?

В родном райотделе я получил на время дежурства табельное оружие, прослушал краткий инструктаж Вьюгина о правилах субординации с вышестоящим начальством. Инструктаж был чистой воды формальностью. Я же не сумасшедший, чтобы хамить «сильным мира сего».

С большим трудом я добрался до областного УВД. Общественный транспорт уже не ходил до центра города, уступив место праздничным колоннам трудящихся.

В половине девятого утра дежурный по областному УВД определил меня «усиливать» оперуполномоченного Эдуарда Мелкумяна.

Кабинет у Мелкумяна был вполовину больше, чем мой, а народу в нем, судя по письменным столам, работало всего четверо. Хорошо живут областники!

Эдуарду Мелкумяну было около сорока лет, по званию майор. Судя по чистоте произношения, родным языком для него был русский.

Все утро мой новый напарник страдал с похмелья. Как только его, с таким ядреным перегаром, допустили до дежурства? Я так вчера даже пробки от спиртного не понюхал, а этот Мелкумян, наверное, целую бутылку коньяка прикончил.

До одиннадцати утра я читал оставленный кем-то в кабинете журнал «Крестьянка». Больше заняться было нечем. Мелкумян был неразговорчив, а все остальные милиционеры в областном УВД сидели по своим кабинетам, ждали окончания демонстрации.

Без пяти минут одиннадцать телефон на столе у Мелкумяна зазвонил. Мы переглянулись. Ничего хорошего этот звонок не предвещал.

— Мелкумян, собирайтесь и бегом в дежурку! — взволнованным голосом велел дежурный по УВД.

— Мать его! — выругался напарник. — Нас-то что дергать? В райотделах опергруппы перевелись, что ли?

Дежурный по УВД действительно был не на шутку встревожен.

— Звонил наш бывший сотрудник Колесов Дмитрий Петрович. Ты, Эдик, должен его помнить, он в БХСС одно время работал. Так вот, он утверждает, что в соседней с ним квартире только что прозвучало два выстрела. Надо проверить. Не дай бог, факт подтвердится!

— А что, центральщики не могут съездить? Вдруг этому Колесову все померещилось? — недовольно пробурчал Мелкумян.

— Да ты что, мать твою, мелешь! — закричал дежурный. — А если это правда — стрельба в самый разгар праздника? Ты что, нас всех под монастырь подвести хочешь? Живо, ноги в руки и бегом на адрес! Бегом, ты понял?

— Как бегом, а машина где?

— Мелкумян, адрес находится от нас через три дома. Вы быстрым шагом там через пять минут будете. К тому же сегодня праздник, я поберегу машину на межгород. Ты все понял, Мелкумян? Как разведаешь обстановку, позвони.

Предполагаемое место происшествия оказалось кирпичным пятиэтажным домом постройки начала шестидесятых годов. У второго подъезда нас поджидал бодрый старичок с беспородной собачкой на поводке.

— Я живу в третьем подъезде, — поздоровавшись, пояснил он. — У меня за стенкой, вот здесь, в соседнем подъезде, дважды выстрелили из пистолета.

— Вы не могли ошибиться, Дмитрий Петрович? — дипломатично спросил Мелкумян.

— А ты сходи и проверь, ошибся я или нет, — язвительно ответил Колесов.

Квартира, где предположительно была стрельба, находилась на втором этаже. Окна выходили во двор. Дверь квартиры была закрыта.

— Как выйдут на пенсию, так им все что-то мерещится, — недовольно пробурчал Мелкумян, толкнул дверь… и она открылась.

— Андрюха, — прошептал он вмиг пересохшими губами, — у тебя ствол есть?

Я молча достал пистолет, передернул затвор и шагнул в квартиру. Мелкумян — следом.

Труп светловолосой девушки лежал посреди зала в луже крови. Даже в двух лужах, слившихся в одну: первая пуля пробила ей спину, вторая снесла половину черепа. Из обоих повреждений кровотечение к нашему приходу прекратилось.

Одета убитая была в домашний халат. При падении полы халата задрались кверху, обнажив стройные ровные ноги. Правая рука трупа была подмята туловищем, левая откинута в сторону.

— Ты видел? — зашипел Мелкумян, показывая рукой на труп.

— Что видел? — Я, словно предчувствуя необходимость действовать быстро, четко и слаженно, лихорадочно осматривал комнату. Если я хочу понять, что здесь произошло, то надо поторопиться, пока сюда не приехала половина городской милиции с прокурорами и криминалистами в придачу.

— Ты видел? — почти шепотом вновь спросил Мелкумян.

Только тут я понял, куда он тычет пальцем.

— Эдик, — стараясь сохранять спокойствие, сказал я, — тебе не мерещится. У нее шесть пальцев на левой руке. Шесть! Два мизинца.

Мелкумян схватился за лицо, прикрыв ладонью рот, дернулся всем телом, еле сдерживая подступившую к горлу рвоту.

— Эдик! — крикнул я. — Не вздумай здесь блевать, беги в ванную!

Напарник забежал в туалет и на несколько минут вышел из строя.

Я, стараясь ничего не упустить из виду, пошел по периметру комнаты.

Первое, что мне бросилось в глаза, была фотография на журнальном столике. Не мешкая ни секунды, я спрятал фотографию во внутренний карман кителя.

На этом же журнальном столике стояли телефон и пепельница, полная окурков. На лицевой панели телефона — табличка с его номером. Номер, естественно, тот, что вчера оставила Лебедева. В пепельнице было пять окурков: два — сигарет «БТ», остальные — «Родопи». Спичек в пепельнице было тоже две. Значит, человек, куривший «Родопи», прикуривал от зажигалки или прятал обгоревшие спички обратно в коробок (у меня брат так делает).

К выходу напарника из туалета я осмотрел первую комнату, гостиную, но больше ничего заслуживающего внимания не нашел.

— Ты, это, — Мелкумян рукавом кителя отер рот, — не топчись здесь. Здесь же место происшествия, следы затопчешь.

— Эдик, — воскликнул я, — да ты минуту назад собирался покойницу облевать, а мне сейчас прописные истины толковать взялся? Иди, звони в управление. У нас ЧП! Беги, объявляй тревогу, а я тут останусь, охранять.

После его ухода я бегло осмотрел вторую комнату и кухню. Ничего интересного.

«Теперь прикинем, что к чему. — Я обошел труп, встал в проеме между крохотной прихожей и залом. — Лебедева открыла входную дверь и побежала в дальнюю комнату. Убийца выстрелил ей в спину. Она упала. Он подошел и выстрелил ей в голову. Прошел мимо журнального столика с фотографией и вышел из квартиры».

Я вернулся к трупу. Встал примерно в то место, откуда стреляли Лебедевой в голову, развернулся и пошел к двери. Вывод: если убийца разворачивался через правое плечо, то он бы не заметил фотографию на столике, она бы оставалась у него сбоку, вне поля зрения.

В абсолютной тишине зазвонил телефон. Я вздрогнул от неожиданности. Все-таки неприятно находиться вдвоем с трупом в пустой квартире. Волей-неволей сердце сжимается от любых посторонних звуков, а тут — телефон!

«Я вчера звонил Лебедевой на этот телефон. Интересно, сохранился ли мой звонок на ГТС? Если да, то мне придется как-то объяснять, о чем я хотел поговорить с ней накануне ее убийства… Брать трубку или нет?»

Звонки прекратились.

— Андрей, ты гильзы не искал? — спросил вернувшийся в квартиру Мелкумян.

— Какие гильзы? Я тут стоял, у дверей. Никуда не проходил, ничего не трогал.

— Андрей, скажи мне, только честно, откуда ты знал, что у нее шесть пальцев? — очухавшийся после очищения желудка Мелкумян стал чрезмерно подозрительным.

— Эдик, у тебя сегодня мозги не работают? Ты наклонись и посчитай, сколько у нее пальцев на руке.

— Не надо врать! — взвизгнул он. — Ты сразу же сказал, что у нее шесть пальцев на левой руке, а не на обеих руках. Правую руку у нее не видно, но ты-то знал, что с ней все в порядке. Откуда?

В подъезде хлопнула входная дверь, сразу же стало шумно. К нам поднимались по лестнице несколько человек.

— Сейчас начнется! — успокоился Мелкумян. — Сейчас сюда приедут все на свете, кому сегодня делать нечего.

Первым в квартиру вошел высокий широкоплечий мужчина лет примерно пятидесяти, лысоватый, кареглазый, с тяжелой нижней челюстью. Полковник Николаенко. Я сегодня мельком видел его в областном УВД.

— Что здесь случилось? — Николаенко по-хозяйски прошел к убитой, наклонился и в ужасе отпрянул.

«Ого! — мелькнула мысль. — Он ожидал здесь увидеть кого угодно, только не Лену Лебедеву!»

Медленно выпрямившись, не поворачиваясь к нам лицом, полковник достал из заднего кармана брюк носовой платок, неспешно отер пот со лба.

— Личность убитой не устанавливали? — спросил он спокойным ровным голосом.

— Вот он откуда-то ее знает, — сказал Мелкумян.

— Кто он? — развернулся к нам Николаенко.

— Я, товарищ полковник. Я учился с ней в одном классе.

В квартире повисла неловкая пауза.

«Началось! — невесело подумал я. — Все в точности как было в моих кошмарных снах: я и Николаенко встречаемся у трупа изувеченной девушки».

— Давно вы вместе учились? — спросил Николаенко.

— Мы окончили десять классов в 1978 году. После школы я уехал учиться в другой город и больше ее не видел.

О том, что я встречался с Лебедевой летом 1979 года, я умолчал. Что было тем летом, касалось только меня и ее, и я не собирался посвящать посторонних в наши отношения. Мы одноклассники — для всех этого будет достаточно.

— Вы не виделись почти пять лет, но ты с первого взгляда опознал ее? — подозрительно прищурившись, спросил полковник. — Да на ней лица нет, все кровью залито.

— Я не ее узнал. Ее руку.

Николаенко кивнул в знак согласия, а я подумал:

«Дурак ты, полковник! Если ты ломаешь перед нами комедию, что видишь Лебедеву в первый раз, то почему ты не обернулся, не посмотрел, о чем я говорю? Мало ли что у покойницы может быть с рукой? Может, у нее всего три пальца, а не шесть?»

— А что здесь за запах такой стоит, перегарный? — принюхался Николаенко. — Мелкумян, а ну-ка, иди сюда! Дыхни.

— Да я, товарищ полковник… — залепетал напарник.

— Мелкумян, я отстраняю тебя от дежурства! — отчеканил Николаенко. — Иди в управление и напиши объяснение, как ты посмел явиться на дежурство в пьяном виде. Все! Пошел вон отсюда, алкаш! Разбираться с тобой мы будем на кадровой комиссии.

«Держал бы Эдик язык за зубами, Николаенко бы не тронул его, — подумал я. — Теперь, если Мелкумян кому-то станет рассказывать, что Николаенко неадекватно вел себя у трупа, то все сочтут, что он оговаривает полковника. Мстит ему за отстранение от дежурства».

В квартиру постепенно стали приходить все новые и новые лица: начальник милиции Центрального района, прокурор района, заместитель начальника областного УВД, прокурор области, судебно-медицинский эксперт, следователь прокуратуры, инспектора уголовного розыска, участковый, понятые. Появились даже сотрудники КГБ в штатском. Еще бы! Убийство, совершенное с применением огнестрельного оружия, в ста мерах от улицы, где проходит демонстрация, — это не бытовая «мокруха». Это чрезвычайное происшествие, возможно, посягающее на государственную безопасность. Это вызов всему советскому обществу и всей правоохранительной системе в целом.

Пока высокое начальство осматривало место происшествия и обменивалось мнениями, Николаенко вывел меня в подъезд и подробно расспросил о Лебедевой.

Я рассказал полковнику только то, что хотел: я и Лена Лебедева учились в одном классе средней школы № 35, расположенной в Октябрьском районе города. После окончания школы я ее не видел, где работала — не знаю. Как оказалась в квартире в центре города и кому принадлежит эта квартира — понятия не имею.

— Я тоже где-то ее видел, — сказал Николаенко, морща лоб. — По-моему, я встречал ее в обкоме профсоюзов. Или в горкоме? Где-то там… Хорошо, Лаптев, я тебя понял. Сейчас иди к подъезду, я тут определюсь и дам вам задание.

Задание, полученное мной и группой инспекторов ОУР Центрального района, было обычным — совершить поквартирный обход дома, опросить жильцов: кто что видел, кто что слышал. Мне достался первый подъезд.

Из двадцати квартир в подъезде жильцы были только в трех. Ничего не поделать, праздник, все еще на демонстрации. В двух квартирах мне открыли дети дошкольного возраста, в третьей — низенькая, полная, аккуратно одетая старушка. Волосы ее были убраны назад полукруглым гибким гребнем. Ни в одном магазине я не видел в продаже таких гребней, но у каждой уважающей себя старушки он был.

Запах в квартире свидетельницы был отвратительнейший! Вдохнув его, я почувствовал, как желудок непроизвольно сжался в спазме, грозя выплеснуть содержимое наружу. Запах застоявшейся кошачьей мочи, перемешанный с «ароматом» жаренной на комбижире картошки и вареной салаки — это химическое оружие, такое же ядовитое, как горчичный газ иприт.

Взглянув на двух трущихся о ноги хозяйки котов, я понял, с чего надо начинать разговор.

— У меня тоже дома есть кот, — соврал я.

Старушка расплылась в улыбке. Пригласила меня на кухню. Контакт был установлен.

— Сама-то я ничего не могла видеть, у меня окна на детский сад выходят. — Старушка все порывалась напоить меня чаем, а я вежливо отказывался. — А вот двоюродная моя сестра Полина, она в доме напротив живет, она точно все видела. Она, сестра моя, целый день-деньской в окно глазеет да глупые стишки пишет. Но тебе она ничего рассказывать не станет. Она крепко на советскую власть обижена — в сталинские времена больше десяти лет по политической статье в лагере просидела.

Закончив обход подъезда, я по собственной инициативе пошел к Полине Александровне.

Бывшая узница сталинских лагерей встретила меня неласково.

— От тебя, мент, парашей пахнет, — сказала она вместо приветствия. — Это ты у сестры моей, крысы подзаборной, побывал? Признавайся, она тебя ко мне подослала?

— Полина Александровна, я пришел к вам как к специалисту, проконсультироваться.

— Чего, чего? — опешила старушка. — Ты меня ни с кем не путаешь?

— Я пришел к вам поговорить по одному конфиденциальному делу. Вы впустите меня или мы будем в дверях разговаривать? У вас соседи не любопытные? А то уже, поди, стоят под дверями, подслушивают.

Старуха неохотно разрешила мне войти.

— Полина Александровна, что означает у молодой женщины наколка в виде силуэта ящерицы?

— «Хрен догонишь, хрен возьмешь, а догонишь — хвост оставлю!» — не задумываясь сказала она.

— Вот черт, как я сам не догадался!

— Ты про наколку где-то слышал или женщину с такой татуировкой видел? Если женщину видел, то держись от нее подальше, а то обворует. — Старушке явно льстило, что я, офицер милиции, пришел к ней за советом. — И не вздумай на ней жениться, — поучала старуха, — это тебя до добра не доведет.

— Как я на ней женюсь, меня с работы за это выгонят!

— Если с работы выгонят, то все равно не женись. Теперь скажи мне, у тебя кошки дома есть?

— Полина Александровна, я живу в рабочем общежитии. Нам запрещено иметь домашних животных.

— Как выйдешь на улицу, проветри одежду, а то люди от тебя шарахаться будут. Запомни, запах кошачьей мочи — самый стойкий запах на свете. Точно тебе говорю, час у моей сестры в квартире пробудешь — все, одежку можно выбрасывать.

— Полина Александровна, давайте вернемся к наколкам. У женщины, про которую я вам говорил, на плече есть татуировка в виде розы, обвитой колючей проволокой. Над розой летает шмель. Это что может означать?

— Сколько лет этой женщине, около тридцати? — Старуха достала из кармана халата пачку «Беломорканала», вытряхнула папироску, закурила. — Роза в колючей проволоке означает, что она попала за решетку несовершеннолетней. Шмель над цветком — это надежда встретить надежного, порядочного мужчину.

— Спасибо, Полина Александровна! — Я развернулся к двери.

— Подожди! Больше ты ничего не хочешь узнать? — с ехидцей спросила она.

— Если расскажете, что видели сегодня на улице, я буду вам премного благодарен.

— Проходи на кухню, поговорим. Ты есть хочешь?

— Чаю попью, если угостите.

Пока старушка наливала мне чай и готовила бутерброды, я полистал отрывной календарь за текущий год. Говорят, что советские отрывные календари составлены так, чтобы на каждый день приходилась какая-нибудь памятная дата. Проверим. Что там завтра? О, третьего мая пятьдесят лет назад родился известный американский физик, лауреат Нобелевской премии Стивен Вайнберг! Доживу до завтра, обязательно выпью за здоровье старины Вайнберга.

— Запомни, Андрей, все, что я тебе скажу, должно остаться между нами. — Полина Александровна выставила на стол блюдце с бутербродами, пододвинула вазочку с печеньем. — Никаких записей под протокол, никаких повесток к следователю. Ты понял? Сегодня я весь день у окна просидела, подбирала рифму к слову «Забайкалье». Смотрю, к соседнему дому подъехал легковой автомобиль бордового цвета. Марку автомобиля не спрашивай, я в них не разбираюсь, но машина эта не «Запорожец» и не «Победа». Из машины вышел представительный мужчина. Высокий, стройный, в темном демисезонном пальто ниже колен. На голове кепка, как у мелкого уголовника пятидесятых годов. Пошел этот мужик через двор прямиком в подъезд дома, где сестра живет.

Я жевал тощий бутерброд с вареной колбасой и смотрел в окно. Я уже стал догадываться, кто приезжал к Лебедевой.

— Походка у этого мужика знатная! — продолжала она. — У нас так начальник колонии ходил. Идет, и ты за версту видишь, что это хозяин, а не какой-нибудь отрядный воспитатель. Только у нас хозяин пузатый был, а этот мужик, в кепке, — стройный, поджарый. Так вот, он вошел в подъезд, вышел примерно через полчаса, сел в машину и укатил. А следом за ним в этот же подъезд забежал еще один мужичок, в коричневой японской куртке с капюшоном. Знаешь такие куртки, их зимой в ЦУМе по сто двадцать рублей продавали? Вот этого парня я рассмотреть не могла, у него капюшон был на голову накинут. Этот пробыл в подъезде минут пять или десять, не больше. Потом он вышел и вот так, через двор, через аптеку ушел на проспект. А уж потом во двор вышел старик с собакой. Остальное ты, наверное, знаешь?

— Остальное знаю. Два милиционера, которые подошли к старику, — это я с напарником.

— Помяни мое слово, Андрей, мужик в кепке — это человек власти. Кстати, а что там, в доме сестры, случилось? Я в нашем дворе столько милицейских машин отродясь не видела.

— Там застрелили из пистолета молодую девушку.

— Это мужик в кепке ее убил, — безапелляционно заявила старуха. — А тот, в капюшоне, пришел к ней в гости, увидел, что она мертвая, испугался и убежал.

— Человек в капюшоне откуда появился? Он наблюдал за подъездом с детской площадки или пришел с проспекта?

— Вот это я просмотрела, — стушевалась старуха.

Попрощавшись с Полиной Александровной и заверив ее, что никто третий о нашем разговоре не узнает, я пошел докладывать о результатах работы следователю.

К семи вечера вместо изгнанного Мелкумяна к работе подключился инспектор Виктор Стадниченко. На вид ему было лет тридцать пять, среднего роста, черноглазый, смуглолицый. Подстрижен Стадниченко был очень коротко, как недавно освободившийся зэк.

— Родителям убитой сообщили о несчастье? — между делом поинтересовался он.

Члены следственно-оперативной группы переглянулись. Естественно, родственникам Лебедевой никто об убийстве ничего не сообщал. Каждый надеялся, что кто-то другой возьмет на себя эту неприятную миссию.

— Давайте Андрею Николаевичу поручим съездить к ее родителям, — предложил следователь.

— Ни за что! — отрезал я. — Что хотите со мной делайте, но к ним я не поеду и ни о чем с ними говорить не буду.

После бурного препирательства неприятную обязанность решил взять на себя следователь.

Но не успел он вызвать дежурный автомобиль, как появился Николаенко.

— Не надо никуда ехать, — заявил он. — Я уже сообщил ее родителям о трагедии.

Все с облегчением вздохнули. Воспользовавшись возникшей паузой в работе, я отпросился на ужин. Но вместо круглосуточно работающей столовой в типографии газеты «Советская Сибирь» я поехал в Октябрьский район, где жили родители Лебедевой.

Дома у Лебедевых кроме ее родителей и старшей сестры было еще человек пять-шесть родственников и знакомых. Отец и мать Лены были в состоянии прострации, так что поговорить я мог только с ее сестрой Маргаритой.

— Мне надо две фотографии Лены, — официальным, не терпящим возражений тоном заявил я.

— Пойдем, попробую что-нибудь найти. — Она повела меня в комнату, которая некогда была детской, а после того, как сестры стали жить отдельно, пустовала.

Оставшись один в комнате, где несколько лет назад произошли важнейшие события в моей жизни, я невольно помрачнел. На душе стало как-то тоскливо и сумрачно. Меня не терзали мысли типа: «Вот я сижу в ее комнате живой и здоровый, а она уже никогда не войдет сюда и не раздернет шторы навстречу первым солнечным лучам». Нет. За время службы в милиции я почерствел душой, перестал воспринимать чужую боль как свою собственную. (Это явление в психологии называется «профессиональная деформация», или защитная реакция психики оперативного работника на чужое горе). Меня больше занимало, за что ее убили. Да, да — именно так: не кто убил, а за что.

— Выбирай. — Маргарита принесла семейный фотоальбом.

Я открыл его. На первой же фотографии были я и Лена Лебедева на крыльце нашей школы.

— Ой, это же ты! — приглядевшись, сказала Маргарита. — Обалдеть! У тебя здесь волосы до плеч, как у девчонки.

— Мода была такая, — неохотно буркнул я.

— Помню, помню такую моду. Патлы до плеч, клеши, гитары — славное было времечко!

— Послушай, Рита, — сказал я, перевернув несколько листов, — а что альбом такой растрепанный?

— У нас же обыск был сегодня.

— Обыск был? — «удивленно» переспросил я. — Уж не Николаенко ли приезжал?

— Я не помню, как его фамилия. — Маргарита сморщила носик, посмотрела на потолок. — Тяжелый такой мужчина, с квадратным подбородком, взгляд проницательный, злой.

— Что искали, не сказал?

— Ничего он не говорил. Да мы и не спрашивали, не до того было.

Из альбома я забрал всего одну фотографию, сделанную в фотоателье в прошлом году.

— Когда похороны? — спросил я, прощаясь. — В среду? Я обязательно приду. Если смогу.

Вернувшись в областное УВД, я узнал, что во время обыска в квартире у Лебедевых были изъяты только фотографии и личные записи покойной. Никаких улик, которые бы смогли прояснить мотивы ее убийства, обнаружено не было.

Уже ночью, опустошенный морально и физически, я в кабинете Стадниченко составил в рядок стулья, сунул вместо подушки под голову чью-то поношенную шинель и уснул.