Проверка золотом

Виктор Ватрак

Председатель старательской артели хочет путем внедрения непопулярных в СССР приемов организации производства добиться повышения рентабельности добычи золота. Цель проста: больше зарабатывать. Но он сталкивается с непреодолимой силой. На его пути встает следователь прокуратуры, которого поддерживает обком КПСС. Следователь оказался слабым человеком и поддался зависти. Узнав размер заработка председателя, он хочет посадить его в тюрьму. Чем закончится их противостояние, Вы узнаете из этой книги.

Рождение старательской артели «Заря»

Первое собрание

Я нервно ходил из угла в угол, натыкаясь на все предметы, поставленные в моей небольшой комнате общежития. На столе лежала тетрадка с надписью от руки: «Деловые заметки, Кербиев В. С., председатель артели „Заря“. Начата 1 января 1969 года». Под обложкой разлинованные страницы, к которым еще не прикасалась авторучка. Прежде, чем написать текст, надо его через голову пропустить. Именно этим я сейчас и занимался. Но от волнения мысли не желали собираться в кучу, нужные слова не находились, мерзли зубы и горело в груди. Такого дурдома со мной еще не случалось. Да, но и тронную речь я еще ни разу в жизни не произносил. Сегодня я проводил первое общее организационное собрание старательской артели «Заря», которую с большими потугами зарегистрировал и получил под нее полигон в пойме Коркодона, 400 километров на север от Сеймчана, в котором сейчас и находилась моя артель.

Я внимательно посмотрел в окно, будто за толстым слоем льда на стекле можно было что-нибудь увидеть, подышал на него, потер пальцем, пытаясь растопить во льду маленькую дырочку, бросил это занятие, покачал головой и, одевшись, вышел на улицу. Дыхание моментально перехватило. Я прикрыл меховой рукавицей нос, и вымороженный до сорока двух градусов воздух стал более пригодным для дыхания. Подышав на морозе с четверть часа, я вернулся в свою комнату, скинул тулуп и унты, улегся на кровать, взял в руки зачитанную до дыр книгу Н. Смелякова «Деловая Америка (записки инженера)». Вот уже три года читаю ее, как «Отче наш», исчеркал заметками все поля, форзацы и обложку, уверовал в возможность внедрения их принципов организации производства в условиях старательских артелей, работающих на хозрасчете. Это была идефикс, то есть всецело увлекшая, захватившая меня идея. И, наконец, сложилась ситуация, в которой идею можно воплотить в реальность. Усталость взяла свое, и незаметно для себя я уснул. Приснилась мама. В спящем мозгу картинки менялись одна на другую: мама ругает, мама лечит, мама учит, мама ласкает, мама радуется вместе со мной. В горле защипало, я проснулся и, сделав лежа несколько упражнений, одним движением выбросил свое тело из кровати в вертикальное положение. В конце концов, с этого года я председатель старательской артели, а это вам не хухры-мухры. Надо соответствовать.

Собрание я с треском провалил. Пока я рассказывал о месторождении, которое горнопромышленный комбинат выделил нам в разработку, о необходимости прокладывать зимнюю дорогу для заброса на месторождение техники, инвентаря и житейского скарба, в зале стояла полная тишина. Первый, несмело заданный вопрос прозвучал, когда я внес предложение 15 процентов планируемой прибыли пустить на бытовые нужды старателей: «А не жирно будет?»

Я ожидал возражений и, казалось, был готов к ним, но по телу пробежал озноб, ногам в собачьих унтах стало холодно. Улучшение бытовых условий старателей стояло у меня под номером один в перечне мероприятий по повышению эффективности производства.

Я поперхнулся, посмотрел на лица сидящих и спросил: «Кто еще так считает?». Поднялось две руки, через пару мгновений медленно стали тянуться вверх еще, еще, еще. Наконец, треть зала согласилась с тем, что «будет жирно».

«За слова — я сделал небольшую паузу, понял, что поймал кайф, и заговорил. Не как Фидель Кастро, но тоже пламенно, — отвечаю. Вы че, мужики, нюх потеряли? Сами же так жили: мокрые робы к утру не просыхают, в палатках сыро и холодно, негде не то, что постричься, побриться сложно. Кормежка паршивая. И при этом адова работа в холодной воде. Что, забыли? Или, может, кому так жить нравится? Так это вы дверью ошиблись. Мужики, у меня особо копейки тоже нету, и я пришел сюда заработать ее. Я хочу хорошо жить, ни в чем не нуждаться, покупать то, что хочу, а не то, на что хватает монет. И я знаю как это сделать. Но вы подумайте о себе. Ведь мой заработок напрямую зависит от вашего. Значит, чем больше заработаю я, тем больше заработаете вы. — я понял, что сморозил глупость, но народ уже слушал и я продолжил — Ошибся, мужики, в натуре. Конечно же, зарабатываете вы, а я только организовываю ваш труд и получаю за это свой пай. И это я заинтересован, чтобы каждый заработал как можно больше. Вот такая арифметика. А сытый и отдохнувший старатель — вот путь к высоким заработкам».

Я вошел в раж: ходил по сцене, размахивал руками и говорил, говорил. Когда же глянул на висящие на противоположной стене часы, то с удивлением обнаружил, что говорю об этих процентах более десяти минут.

«Хватит, мужики. Давайте голосовать. Кто за то, чтобы 15% заложить в статью расходов на бытовые нужды?». Считать не стали, потому что явное большинство подняло руки «за». А вот с отчислением 20% на развитие предприятия народ так и не согласился.

«Мужики, наш „Сталинец“ — это вчерашний день. Еще сезон мы на нем протянем, но нам нужен хотя бы Т-150. А нормальные люди уже „Катерпиллеры“ эксплуатируют. Промприборы на ладан дышат. Механики поработают над ними, но нужна замена крупных узлов. Для комбината мы новички, они не знают нас и хорошее оборудование ни в жизнь не дадут. Надо выкручиваться. Мужики, на полигоне запас золота на пять лет разработки нашей артелью. Давайте думать о том, с чем будем работать в следующем году». Но тут вмертвую встали те, кто работал с Курехиным. Люди не поверили в то, что у артели есть перспективы. На развитие не было выделено ни рубля.

Это не проблема

Взяв две бутылки коньяка, я отправился к Долгову. Владимир Иванович Долгов возглавлял горнопромышленный комбинат и фактически являлся моим работодателем. Нет, он ни в коем случае не был начальником артельщиков, между нами устанавливались необычные для СССР производственные отношения, требующие пояснения.

Комбинат имел подробную геологическую карту на зону своей компетенции, где обозначались месторождения золота с указанием содержания драгоценного металла на кубометр породы. Комбинат по этим картам планировал собственную разработку и бесперспективные месторождения с нулевой прибылью отдавал артельщикам. Цену за сданный грамм золота устанавливал для артельщиков комбинат, и была эта цена гораздо ниже, чем для собственных бригад. Но и при этих условиях артели умудрялись и золота намыть, и кошельки наполнить.

Комбинат, как и положено в СССР, имел план по добыче золота, при этом металл, добытый старателями, включался в выполнение плана комбинатом. Никому другому сдать намытое золото артель не имела права.

Для организации работ требовались денежные вложения, но у артели таких средств не было, поэтому комбинат давал артельщикам заем. Возвращался заем золотом. Бухгалтерия комбината пересчитывала золото в рубли, вычитала сумму заема и остаток выплачивала артели. Помимо заема артель брала у комбината в аренду оборудование и технику.

Сегодня я шел к Долгову оформлять первый заем на прокладку зимней трассы к выделенному им месторождению и доставку по этой трассе оборудования.

Мы хорошо познакомились в процессе организации артели, друзьями не стали: разница в возрасте была существенной, но относились друг к другу с уважением. Да Долгов иначе относится к старателям просто не мог потому, что 60% плана давали комбинату именно старатели, как ни странно это звучит.

Экономист я был не ахти какой, всему, что я знал, меня научил Курехин, поэтому не все понимал. Долгов — умный, опытный горняк, отличный руководитель. Почему у него такие большие расходы на добытый грамм золота? Невольно вспомнилась подслушанная история, а, скорее, анекдот: встречаются два директора станкозаводов — русский и японский; заводы одинаковы во всем; пообщались, а в конце японец говорит: у меня численность административно-управленческого персонала 8 человек, а у тебя сколько? У русского их было 64, но он на всякий случай говорит: девять. Встречаются на следующий день и японец жалуется: я всю ночь не спал, пытался понять, чем у тебя девятый управленец занимается?

Вот! Не в бровь, а в глаз. Сколько у Долгова ненужных людей в управлении? Но не он виноват в этом, а система. Никто не позволит директору комбината устанавливать собственную структуру управления. А куда же тогда девать жен и любовниц районных начальников? Не на производство же их отправлять? Да и делать они не особо что умеют. Конечно, не мое это дело. Политэкономию социализма я с большим трудом сдал на «удочку» и осмыслить экономику социалистического производства был не способен. Так за раздумьями незаметно и дошел до управления комбината, которое располагалось в ста метрах от моей конторы. Коньяк был куплен для приличия, поскольку я не пил вообще ничего, кроме качественного портвейна, а директор не пил в рабочее время.

— Виктор Сергеевич, денег нет. Меня прокуратура проверяет, счет арестован, никаких операций с ним делать не могу.

— И насколько серьезно, Владимир Иванович?

— Не имею представления. Ходят, копают. Донос у них на меня имеется. Получишь ты свой заем, как только эти ищейки уйдут.

— Э-э-э, Владимир Иванович. Ты же сам знаешь, что технику надо сейчас тащить. А как только снег подтает, так по грязи только на ишаке и проедешь. Это, считай, сезон пропал. — натурально меня ни разу в жизни не били в живот ниже пояса, а сейчас показалось, что именно этот удар я и получил. Долгов, понимающий мужик, оценил мое состояние

— Коньяк обратно заберешь, или как? — спросил не меняясь в лице.

— Или как, Владимир Иванович. Че говорить, не за заем это, а за хорошие отношения между нами.

— Правильно понимаешь, Виктор Сергеевич. До свидания. Как арест снимут, я немедленно тебе позвоню.

От Долгова я отправился к своему главбуху:

— Ефим Рафаилович, — и выложил ему беседу с директором комбината, — вот тебе и ексель-моксель, проблема на ровном месте.

— Мой папа говорил: если проблему можно решить за деньги, это не проблема, это расходы. Давай прикинем что и зачем будем расходовать. А, может, даже, кому будем расходовать.

— Да не в этом дело, Ефим Рафаилович. Я готов платить, но здесь не тот случай. И вариантов не вижу.

— Ты, Виктор Сергеевич, погоди. Вариантов всегда не меньше двух. Даже если дверь в помещение всего одна, и то, с одной стороны она вход, а с другой посмотришь — она выход. Предлагаю первый вариант: обратиться в банк. Правда, есть «но». Мы для банка никто и кредитовать нас они не будут. Но ведь помимо кредита существуют ссуды. Давай попробуем получить банковскую ссуду.

— А что, для ссуды мы банку подходим?

— Не совсем. Но мы можем представить банку развернутую записку о причине необходимости ссуды, а у Владимира Ивановича попроси гарантийное письмо, что возврат банку денег он берет на себя.

Через три дня в банке мне выдали новенькую чековую книжку. Распираемый радостью, я влетел в кабинет главбуха, шлепнул о стол чековой книжкой и выпалил:

— Ну, голова, Ефим Рафаилович! Ну, голова. Спасибо.

— Спасибо в карман не положишь, Витенька. Ты про меня осенью не забудь.

Я улыбнулся. Главбух мужчина деловой, пунктуальный, корректный, но с чисто еврейским юморком, только в моменты особого состояния нервной системы мог назвать меня Витей, а тем более Витенькой, и не заметить этого. Ну, и Бог с ним. От меня не убудет, а до осени далеко. Еще поработаем, Ефим Рафаилович.

Жеребьевка

То, что «зимник» — это дорога, проложенная по снегу, знает каждый житель Магаданской области, то, что от Сеймчана на Коркодон по нему можно ездить с декабря по апрель, знает каждый житель Среднеканского района Магаданской области. А вот как прокладывают зимники, знают очень немногие. Я в их число не вхожу. Но водится за мной такая нехорошая черта: не могу я озадачивать людей, если не знаю тонкостей исполнения поручаемого дела. Это здорово помогало мне, когда приходилось отдавать распоряжения. Люди слушались беспрекословно. И я никак не мог сказать: проложите зимник, время на исполнение неделя. Я просто обязан был пощупать его, поэтому решил поехать с бригадой. Возглавить дорожников я поручил Найденову Захару, механику с огромным опытом работы на Колыме. Правильно ли задумал — не знаю, время покажет. Но мое присутствие в бригаде было нужно не людям, а мне, и с этим я считался.

— Ну, начальник, удружил, — неожиданно воспротивился Найденов, — ты, давай, или командуй сам, или дома оставайся.

— А я че, корявый али чем еще не вышел? Чего взъелся на меня? — Захар меня весьма озадачил.

— А ты прикинь своими мозгами. Ты начальник. Назначай — не назначай кого старшим, люди к тебе пойдут со своими проблемами. Ты же всему голова? Опять же знаешь, что я и матом могу приказ отдать, а как я тебе буду на общекомандном языке приказывать? Нет, ты подумай хорошенько о том, в какое положение меня ставишь в походе.

— Захар, гадом буду, не подведу…

— Да засунь эти свои обещания куда подальше, — Найденов обреченно махнул рукой. — Гадом ты стопроцентно станешь, но это только для меня, потому что народ все одно за старшего будет тебя считать. А спрос с меня будет, это моя шкура чесаться будет.

— Хорошо по полочкам разложил, — мне вдруг стало смешно. — Лады, столкуемся, давай по рукам.

С отбором людей в группу тоже были сложности. За прокладку зимника люди получали добавочный коэффициент к окончательному расчету по итогам сезона. Но я половину своих людей даже в лицо еще не знал. Как собрать команду? Среди новых могут хорошие спецы оказаться, а я их проигнорирую и всем будет только хуже. Решил собрать людей: «Мужики, до Коркодона, до нашего прииска, по прямой 412 километров. Сколько по кривой — не знает никто. Геологи на лошадях туда добирались — это одно расстояние, нам же надо на тяжелых грузовиках ехать. Комбинат дает нам три „Урала“ и Т-150 с водителями, плюс наши арендованные КрАЗ и „Сталинец“. От нас надо 9 человек, они по итогам сезона получат на 5% больше остальных. Я сейчас уйду, а вы тут без меня порешайте, кто поедет. Не хочу давить. И от вас едут только добровольцы. Я еду с группой, но я не в счет, у меня в экспедиции другие задачи и проблемы, поэтому заместителем по всем вопросам назначаю Найденова. Ко мне обращаться только тогда, когда Захар не смог решить. Кстати, Захар и побеседует с каждым пожелавшим ехать».

Как только я вышел из комнаты, за дверью загомонили с нарастающей громкостью. «Эх, какая жалость, что я не курю», — мысль эта возникла в совершенно трезвом уме и здравой памяти, потому что я физически ощутил тяжесть секунд, мне нечем было занять свой мозг. «Да, сейчас бы сигарету в зубы, дым кольцами под потолок и балдей на здоровье. Умеют курильщики время убивать». Я послонялся по коридору, потом зашел в свой кабинет и почти сразу за мной туда ворвался Захар.

— Ну, начальник, не ожидал такого разворота событий. С ума сойти. Пойдем, за тобой послали.

— Я-то зачем? Ты что, хватку потерял, не справляешься? — меня, честно говоря, заява Найденова несколько взбесила. — Ты, Захар, другим мне казался.

— Та нэ лякайся. То ж все порешали, тебе тильки поприсутствовать. — Абсолютно русский Захар Найденов родился в Кобыляках Полтавской области и жил там до школы. В моменты волнения какие-то украинские слова вырывались из него и смешивались с родным языком. По этому признаку и определяли душевное состояние Захара.

В жеребячьем зале, как его тут же окрестили мужики, все оказалось просто. Идти в поход на прокладку зимника пожелали почти все. Правда, Захар сначала лажанулся, решив из числа желающих набрать отряд самостоятельно. Народ зашумел и потребовал жеребьевки, причем в присутствии председателя артели. Когда я с Захаром вошел в прокуренную комнату, — воспользовавшись отсутствием председателя люди тут же начали дымить, — то на столе уже лежала шапка с трубочками бумажек в ней. Жеребьевка прошла быстро и весело. Больше всех веселился бульдозерист Григорий Гончар по прозвищу Гоша: «Ну, вы даете, ну, красавцы. Классную жеребьевку провели!». Он даже с притопом и прихлопом прошелся в каком-то чудном танце по комнате.

До меня дошло: бульдозерист не попал в число походников.

— Гоша, у тебя что, пустая бумажка? — я похлопал по плечу Найденова.

— Дошло до начальника. Я всегда говорил, что он умный. Не зря предложил позвать его на жеребьевку.

Захар смутился, потер то место, по которому я хлопал, прокашлялся и пробурчал:

— А сам сказать не мог, что вне конкурса едешь?

— А я никак не еду, я просто при «Сталинце». Берете бульдозер — еду я, не нужен бульдозер — ладно, я остаюсь дома. Так что ребята, поедете вы без трактора.

— Сейчас пережеребимся, еть-колотить, — меня забавляла ситуация. — Захар попал в список?

— Попал, попал, он вне конкурса прошел, без жеребьевки — раздались голоса мужиков.

— Слава тебе, Господи, есть среди вас умные. А Салахетдин? Или решили, что повара из своей девятки выберете. Кто варить-то умеет?

— Виктор Сергеевич, они меня забыли, но я бумажку нужную вытащил. Еду я, — по комнате прошел неразборчивый гул голосов.

— Лады, — я почувствовал себя в своей стихии, видимо, начальник во мне давно уже дремал. — Гоша, отвернись от них. Остальные построились в шеренгу.

Когда неровная шеренга из девяти старателей выстроилась за спиной у Гоши, я распорядился:

— Захар и Салахетдин, выйдите из строя. А ты, Гоша, назови цифру от одного до семи.

— Шесть! — с азартом рявкнул Гоша.

— Шестой слева остается дома. — я повернулся к двери и пошел.

Через пару шагов приостановился и объявил: «Через полчаса вся группа собирается у меня».

Хлопоты перед отъездом

Завтракал я и без того плотно, а в день отъезда вообще блажь накатила. Я впервые участвовал в прокладке зимника и не представлял себе, с чем придется столкнуться, а в рассказах бывалых чего только не наслушаешься. Решил для начала усилить утренний рацион. Взял с полки брикет с надписью «Каша гречневая», привычно залил крупу кипятком, оттер от солидола банку с говяжьей тушенкой, заправил кашу. Пока варево готовилось, я толстыми пластинами нарезал сало, обжарил на сковороде вместе с ломтиками хлеба и вбил туда три яйца. Когда каша сварилась, я уже был сытым, но бросить дело на полдороге мне не позволял характер. Каша с тушенкой пошла в желудок поверх яичницы, но на четвертой ложке возникли сложности, и я начал себя уговаривать: «Ну, Витя, ну еще кусочек, ну съешь, будь ласка», «Да отстань ты, пень трухлявый, я на первом уже сижу». От души посмеявшись над старой хохмой, я запил еду кружкой чая, а остатки каши, там еды было еще на троих мужиков, выложил в литровую банку и засунул в рюкзак. Индивидуально еду никто не брал, так как все закупил Салахетдин по единогласно утвержденному походниками списку, но не выбрасывать же готовую пищу.

Телу стало тепло и приятно, я задавил желание прилечь и взять в руки книжку. Тут недавно на черном рынке за тройную цену купил «Живые и мертвые» Симонова и с большим интересом читал ее. Встряхнувшись, как собака, я сделал несколько гимнастических упражнений и начал одеваться. Для начала подошел к окну, полюбовался на причудливый ледяной узор на стекле, подышал на него и протер дырочку в том месте, где висел термометр. Посмотрел, и глазам не поверил. Тогда протер глаза и посмотрел еще раз: красный столбик спирта на термометре четко подпирал черточку рядом с цифрой 50. В конце февраля температура так низко еще не опускалась, но из-за этой «мелочи» откладывать поход никто не будет.

Натягивая на себя женские рейтузы, я ехидно ухмыльнулся: «Видели бы сейчас родичи, во что настоящий мужчина наряжается! Только не знают они, что с этими женскими подштанниками никакие кальсоны не сравнятся. Одно неудобство: гульфика не хватает». Я обратил на них внимание в предбаннике городской бани в Магадане, где все до единого мужики натягивали их на себя под брюки, и решил обзавестись такими же. Неожиданно возникла проблема: рейтузы продавались в отделе женского белья среди белых лифчиков, блеклых расцветок трусов — трикотажных и с начесом, а также кучей всякого другого барахла, названия которого я, честно говоря, не знал. Заставить меня зайти в этот отдел не могла никакая сила. Пришлось просить женатого друга.

Тельняшка, фланелевая «ковбойка» и свитер украсили верхнюю половину тела. На ноги надел великолепные унты из собачьего меха. Лучше них обуви на Севере не существовало, поэтому достать их было практически невозможно. Друзья помогли купить за двойную цену. Те, кому унты не достались, носили валенки на толстенной войлочной подошве. Вокруг шеи обмотал шерстяной шарф, закрыв нижнюю половину лица до самых глаз. Аккуратно надел кроличью шапку с опущенными ушами и залез в полушубок из овчины, крытой сверху тканью. Затянул ремень на поясе, накинул на плечи рюкзак, захватил меховые рукавицы и шагнул за порог квартиры. Мой первый шаг к будущему прииску был сделан.

Походники стартовали

Подходя к месту сбора я не сразу понял, что происходит. Но то, что увидел, было страшно. Два «Урала» из трех горели. Стряхнув оцепенение, я включил аллюр «рысь», и пытался прокричать единственный мучавший меня вопрос: «Почему не тушите?». Крик на таком морозе не получался. К тому же, добежав, я понял, что сбил дыхание, и начал хватать всех за руки и хрипеть: «Огнетушители! Где огнетушители?!». Мужики расхохотались, а старший из водителей подошел ко мне и, пряча смеющиеся глаза, сказал: «Успокойтесь, Виктор Сергеевич. Это мы машины к выезду готовим, — и пояснил, — При такой температуре резина становится хрупкой, ехать нельзя. Вот мы ее обливаем бензином и поджигаем, греем ее. С виду вроде страшно, а на самом деле безопасно, если с умом. Вон, Юрка под машиной лежит, паяльной лампой картер отогревает. Масло в нем твердым стало. Не волнуйтесь, Виктор Сергеевич, еще полчаса, и тронемся».

Успокоился я не сразу. Вид горящих покрышек не способствовал душевному равновесию. Хорошо, что не надо было суетиться и что-то организовывать. Захар знал дело и спокойно, деловито, проверял готовность группы к выходу на прокладку трассы. Механик по образованию и по должности в артели, он с пристрастием допросил водителей и Гошу об осмотре техники. Пересчитал бочки с топливом и выборочно заглянул в некоторые. Проверил провизию. Его внимание привлекли десятка 2 жестяных коробок со льдом болотного цвета:

— Ты что, Салахетдин, казахскую кухню будешь нам внедрять? Так ты один казах, а остальные русскую пищу едят.

— Если бы ты не дружил с председателем, Захар, я бы сказал, что ты дурак.

— Ты, ты… — задохнулся Захар.

— Да кто я — знаю. А вот ты не знаешь, так не говори. Суточные щи — настоящая еда русских ямщиков. Рассказываю, чтоб ты не считал казахов глупыми. Зимой перед дорогой ямщикам жены готовили заправку. Тушили квашеную капусту с луком, кореньями, иногда с говядиной, а чаще с грибами. Потом раскладывали в горшочки порции на один раз съесть и выносили на мороз. А утром ставили горшочки в сани. Ямщик приезжал в ям. Что такое ям, слышал? — Захар в растерянности кивнул головой. — Так вот в яме он брал кружку кипятка и заливал в горшок. Получались шикарные щи без всяких хлопот.

— Любопытно… А почему все-таки суточные?

— А он их раз в сутки готовил и ел всегда свежими.

— А тебе эту историю ворона на хвосте принесла? — я не утерпел и встрял в разговор.

— Нет, Виктор Сергеевич, — смутился Салахетдин, — Шурик Неверов посоветовал. Он же и про ямщиков рассказал.

Раздался дружный хохот, а Захар завершил осмотр пищевых запасов фразой: «Ну, если Шурик, тогда вопросов не имею».

Отправлялись в путь четырьмя машинами: три «Урала», груженые приисковым оборудованием, КРаЗ, груженый бочками с бензином и соляркой для самого себя и тракторов. К нему же на жесткой сцепке взяли на буксир бытовку на полозьях, в которой будут ехать члены команды, не поместившиеся в кабины, и два трактора. Первую сотню километров наметили проехать по руслу Колымы. Снег на льду реки был плотным, хорошо слежавшимся, прихваченным к тому же морозом, прокладка будет легкой. А потом надо уходить вправо и дальше идти по бездорожью между сопками. Вот тогда бульдозеры с волокушами включатся на полную силу.

Наконец, Захар прокричал: «По машинам!». Ко мне подошел тот самый пожилой водитель, который рассказывал о способе разогрева шин: «Виктор Сергеевич, я иду первым, Вы садитесь со мной в кабину. Я понимаю, что старший Захар, но Вы все равно главнее, Вам и ехать в головной машине. Меня Авдеичем кличут».

— А почему не трактора идут впереди?

— Они само собой, — улыбнулся Авдеич на замечание начальника. — Просто я забыл прибавить, что иду первым после тракторов.

— Ну, прозвучало, прямо, как первый после Бога, — не удержался я от комментария.

Устроившись в кабине, первым делом осмотрелся:

— Авдеич, а почему мы людей в будке везем? Ведь в кабинах по три сиденья.

— А вот посажу сюда третьего, тогда поймешь, то есть поймете. Трое в тулупах — это тесно, рулить неудобно. Ну, ладно, благослови, Господи, поехали».

— Поехали, Авдеич. Кстати, если тебе удобно на ты ко мне обращаться, то я ничего против не имею.

— Буду иметь в виду. Оно когда как получается, — Авдеич включил вторую передачу, отпустил сцепление, и «Урал», размеренно затарахтев мотором, плавно тронулся с места.

Движение по застывшей Колыме трудностей не представляло и первые сутки шли ровно. Впереди уступом с осточертевшим ревом двигались трактора. К каждому из них была прицеплена волокуша из круглого леса, связанного в плоты. Эти «плоты» сдвигали снег в стороны и уплотняли получавшуюся дорогу — зимник. Ширина ее позволяла разъехаться двум грузовикам. Извилистая река сильно удлиняла путь, но сокращала время достижения цели.

Быт наладился довольно быстро: сказывался опыт комбинатских водителей. Особенно мне понравились завтраки. Для экономии времени с утра открывали банки с болгарским компотом из абрикосов или персиков из расчета одна банка на двоих. Плоды съедались, сироп выпивался. Хотелось добавки, хотя практика показала, что сытости до обеда хватало, так как физических нагрузок не было. Авдеич, заметив, с каким сожалением я передал ему полупустую банку, рассказал: «Представляешь, Виктор Сергеич, я несколько лет мечтал съесть в одиночку банку компота, но никак не получалось. Открою, поставлю перед собой, а тут то жинка, то пацаны мои, то сосед зайдет. Ну, и присоединяются, значится. Злился я, но вида не казал, я по натуре не жмот. И вот довелось остаться одному. Открываю банку, съедаю половину и чувствую, что больше в меня не лезет: наелся! Так что не горюй, банка на двоих — это нормально». Обед и ужин готовили сообща, но верховодил здесь Салахетдин, как наиболее опытный в кухонных делах. У казахов мужики хорошо готовят.

На трассе

На четвертые сутки пути меня охватила тянущая душу безысходность. Вспомнились читанные-перечитанные рассказы Джека Лондона, его реалистичные описания белого безмолвия. Невозможно передать словами состояние человека, который сидит в тесной кабине десять часов в тулупе, унтах и тупо смотрит на ползущие по снежной целине трактора. Через четыре часа начинается боль в коленях, хочется немедленно выпрямить ноги. Еще через пару часов к коленям подключается спина. К концу дня мышечная боль переходит в головную, которая из без того раскалывается от натужного рева тракторных моторов.

— Авдеич, как по-твоему, сколько километров еще осталось?

— Не спрашивай так, Виктор Сергеевич. На Колымских трассах предполагают сколько ночевок осталось до конца пути. Так вот, не знаю я. Ты же погоду чуешь?

Я покрутил носом, посмотрел по сторонам, ничего не почуял, но слова Авдеича меня встревожили. Похоже, что погода, и правда, менялась. Подул ветерок, который моментально проник в кабину, и от этого стали мерзнуть ноги. Снаружи тоже похолодало, хотя столбик спирта в термометре пополз вверх к тридцати градусам. У северян в ходу термин «жесткость погоды». Если скорость ветра умножить на два и прибавить к температуре воздуха, это и будет жесткостью. При скорости ветра 15 метров в секунду и наружной температуре 30 градусов жёсткость погоды будет равна шестидесяти баллам. Я это понял, когда стал посещать парилку. Сидишь себе при 90 градусах и балдеешь. А стоит веничком махнуть, воздух раскаленный тронуть с места, и он ошпаривает. Так и мороз обжигает. На улице штиль — ты терпишь, а стоит боженьке по морозцу «веничком махнуть», и холод заберется во все неплотности твоей одежды.

Ветер принес еще одну проблему: утро начиналось с откапывания машин. Тут все пятнадцать человек, включая меня, брали в руки лопаты и в течение часа занимались физзарядкой. После второго откапывания я задал водителю мучивший меня вопрос:

— Авдеич, вот мы проложим зимник, а его опять заметет. И что на обратном пути делать будем?

— Да то же самое, что и сейчас: лопаты в руки и вперед. Нас пятеро, да ты шестой — это сила. Бывало, и вчетвером управлялись.

Не обошлось и без нервотрепки. В один из моментов Авдеич остановился и достал карту, чтобы уточнить дальнейший маршрут по одному ему известным ориентирам. Постояли минуты три, не больше, и поехали, повернув чуть левее. Через некоторое время Авдеич сказал: «Стреляют, что ли? И Колька отстал. Тормозить надо». Остановились, прислушались. Снова раздался выстрел. Мы выпрыгнули из машины. Вся колонна стояла и народ гуськом тянулся к последней машине. Мы присоединились, так вместе с толпой добрались до бытовки, дверь которой была открыта нараспашку, а в проеме стоял Серега с «тулкой» 12-го калибра. Оказалось, что во время короткой остановки один из пассажиров бытовки решил выскочить на улицу «по большому», да не успел, колонна тронулась раньше, а за пургой последняя машина его и не приметила. Мужики в бытовке загоношились, начали кричать, стучать, но все было бестолку. Тут Сереге и пришла идея взять в руки ружье. Четверка добровольцев, не дожидаясь моей команды, отправилась на поиски страдальца. Оставалось надеяться, что у парня крепкие нервы и сильная уверенность в товарищах. Так и получилось. Колонна успела уйти почти на километр, так показалось группе поиска, и минут через десять они чуть ли не лоб в лоб столкнулись с Генкой Новожиловым, уныло бредущим по уже еле различимой колее. На обратном пути пятерка человек уже не различала колею, но впереди всеми фарами светили грузовики, а Санек, водитель КрАЗ’а крутил ручку небольшой, но отвратительно громкой сирены. Обошлось, но выводы сделали.

Прииск заселяется

Все в мире имеет конец. Кончилась и опостылевшая трасса, длившаяся семь ночевок. В последний день пути температура поднялась до двадцати восьми градусов, ветер прекратился и невысоко над горизонтом солнце плавно скользило больше десяти часов. В нужную точку прибыли около семи вечера. Солнышко успело спрятаться за сопки, сумерки быстро перешли в темень, и первая ночевка на новом прииске разворачивалась под светом фар.

Бытовку отцепили от машины, установили на место, с разгрузкой автомобилей решили подождать до утра, а сейчас всех ждал праздничный ужин в честь открытия прииска. В походе кашеварил казах Салахетдин, который весьма трепетно относился к своему имени и обижался, если его коверкали. Пришлось заучивать. Готовил он не профессионально, но с супами из пачек, кашей с мясом из банок, полусъедобными пельменями из кулинарии — с таким набором продуктов справлялся очень хорошо. Дважды за неделю пути подавались суточные щи, от которых народ балдел, а сегодня Салахетдин показал, на что он способен. Днем, чтобы поскорей добраться до точки, лишь съели сухой паек, а к ужину походников ждал душистый гороховый суп. И пусть горох тоже был из пачки, зато бульон был из настоящих копченых свиных рулек. Я же дождался, когда народ расположился в бытовке кто где мог — комфортно там могли жить только восемь человек — разухабисто рубанул рукой, словно шашкой, и торжественно провозгласил: «Давай!». Салахетдин вытащил из закромов шесть бутылок «Столичной», достать которую можно было только в магаданском ресторане. Народ загалдел, развеселился, я уточнил: «Одна треть присутствующих знает, что я не пью водку. Также не терплю, когда другие пьют на работе, а работа у нас начинается с выезда на прииск и заканчивается с возвращением домой. Но сегодня день не рабочий, начинайте, мужики».

Когда пир был в разгаре и народ, покончив с супом, наслаждался рульками, я решил пошутить и привлек общее внимание вопросом:

— Салахетдин, ты мусульманин?

— Все казахи мусульмане, Виктор Сергеич. А Вы разве нет? На Кавказе же тоже ислам.

— А с чего ты взял, что я кавказец?

— Фамилия у Вас осетинская, я выяснял.

— Не-е-е, Салахетдин, я от православного народа. Правда, не знаю какого. Родословную не вел. Так я вот к чему: как же ты свинину не только приготовил, но и ешь ее?

Народ дружно заржал, Салахетдин, не задумываясь, ответил: «Это только евреям нельзя свинью есть, потому что она что-то там натворила безобразное. А в коране нет запрета на свинину, просто все мясо можно вялить на солнце, а свинина не вялится. Такую поешь, и заболеешь. И плевать, мусульманин ты, католик или чукча бестолковая. А в ваших краях холодно и вялить мясо не надо, его здесь морозят. Так что, Виктор Сергеич, не обессудьте, я свою порцию свиньи съем».

Полтора часа пролетели как один миг, и тут, воспользовавшись ситуацией, рыжебородый мужик лет сорока, имя которого я еще не знал, спросил:

— Виктор Сергеич, а Вы почему водку не пьете? По религиозным соображениям или по здоровью.

— А ни то, ни другое. Просто в свое время выпил много. — я тоже был в прекрасном настроении и видя, что мужики заинтересовались, начал рассказ. — Я думаю, что непьющих пацанов в природе не существует. И был таким же. Начинали с вермута по рупь двадцать две или «Анапы» по рупь двадцать семь, если были деньги. Взрослели — и напитки пили уже покруче: «Варна», «Монастырская изба», «Кагор». Потом и до водки дошли. Водка мне не нравилась, но с кем поведешься… Пил водку. А однажды, уже в Магадане после дембеля, попал в компанию ребят лет на 5 старше меня, тут они меня и отучили пить. Правда, не хотели они этого, но так получилось. Увидел один из них как я пью и предложил прополоскать рот водкой, а потом проглотить. Сказал, что так я вкусовые рецепторы убью во рту и после этого буду водку пить запросто. Я прополоскал и проглотил… Мужики, что это было… Меня полчаса выворачивало наизнанку. Спать меня оставили там, где водку пили, слава Богу, в квартире. Утром довольный хозяин квартиры наливает мне рюмку водки и говорит, что теперь я буду пить, даже не закусывая. Я поверил, заглотил рюмку и еле успел добежать до туалета. Это был последний раз, когда я брал в рот алкоголь. Аллергия у меня на него.

— А ребята говорили, что видели, как Вы вино пили.

— Не врут ребята, вино пью. Только вином то, что у нас продается, назвать нельзя. Забродивший виноградный сок, сахар и картофельный спирт не душу греет, а мозги травит. И вообще я портвейн люблю, только сделанный и разлитый в Массандре или Азербайджане. Вот только на полках в гастрономе их практически не бывает, потому и не пью. Ладно, вы посидите, а мне еще подумать перед сном надо.

Мне понравилось, как закончился этот день. Что ни говори, а застолье сближает людей за счет появившейся в это время откровенности.