Эйна из Третьей зоны. Трава на асфальте

Арина Остромина, 2021

Сильно ли отличается год 2123 от 1984-го? Казалось бы, да, но… Мир всё так же сотрясается от катастроф и разделён на зоны. Людям внушают, что о них заботятся, а они в это верят. Эйна живёт в одной из зон – в Третьей, промышленной. В приюте Эйну не любят за то, что она ходит в школу, в школе – за то, что живёт в приюте. Героине приходит идея, как отвлечь от себя обидчиков, но сработает ли план, построенный на лжи? Автор Арина Остромина уверена, что безвыходных ситуаций не бывает, а история Эйны из Третьей зоны покажет, что выход есть.

Глава 5. Второй враг тоже сдаётся

В приюте мне больше ничего не грозило: когда Валита заступилась за нас с Сарой на прогулке, все остальные поняли, что мы теперь под её защитой. Валиту все боялись, никто не смел обращаться плохо с теми, кто ей нравился. Я и сама не ожидала, что расположение Валиты так сильно облегчит мою жизнь! Даже Наставница Фламия больше не цедила сквозь зубы «как ты мне надоела», когда я приходила попросить вечернюю смену вместо утренней. А ведь я причиняла ей больше всего хлопот.

Она меня невзлюбила с первого дня, как только увидела мои документы. Я тогда ещё не понимала почему. Мне потом тётушка Марта объяснила, что это из-за родового номера. Мой дедушка по папе получил номер в первой десятке тысяч, а это считалось почётным — такие семьи в нашей зоне уважали. Это не давало мне никаких поблажек, однако Наставница Фламия считала это несправедливым: убогой сиротке вроде меня достался номер из четырёх цифр, а ей, уважаемой опытной сотруднице, — из пяти.

Но была и другая причина для недовольства: моя учёба в школе. Мне постоянно требовалось особое расписание. Да ещё и эти письма от директора школы, где он приказывал освободить меня от некоторых обязанностей, чтобы я могла каждое утро уходить из приюта на несколько часов! Конверты с государственной печатью приносил официальный курьер, элегантный молодой человек в отглаженном форменном костюме. Ослушаться директора школы Наставница Фламия не могла: он бы пожаловался на неё в Комитет защиты детства, а оттуда прислали бы проверяющих. И мало ли что они нашли бы! Хоть Наставница Фламия и твердила, что у неё в приюте все законы и правила соблюдаются до мельчайших деталей, среди воспитанниц ходили разные слухи. И про одежду, которую нам слишком редко меняли. И про паёк, который иногда казался чуть-чуть урезанным.

И вот теперь из-за какого-то глупого письма, придуманного от злости, я освободилась от пристального внимания Наставницы Фламии. Раньше она всё время искала, к чему бы придраться и за что меня наказать, а сейчас словно забыла обо мне. Перестала меня замечать, как будто я больше не существовала.

Однако перемены к лучшему случились и в школе! Прошло два дня после того, как я подсунула первое письмо Большому Тугану. Я медленно плелась по улице. Завтрак в то утро оказался холодным, я проглотила безвкусную кашу, сунула в карман кусок хлеба, залпом выпила кисловатый витаминный напиток и вышла из приюта раньше, чем обычно.

Улицы нашего города выглядели неплохо только днём, когда появлялось солнце. А по утрам, под тяжёлым задымлённым небом, картина казалась унылой и безрадостной: обшарпанные, закопчённые дома, замусоренные улицы, угрюмые редкие прохожие в одинаковых серых робах. На стенах и заборах висели клочья старых объявлений о приёме на работу, поверх — криво наклеенные новые листки.

Чтобы убить время, я замедлила шаг и прямо на ходу пыталась читать, что там написано. На многих листках буквы казались бледными, неаккуратными, а текст — скучным. Там говорилось, что за хорошую работу можно добиться перевода с одного предприятия на другое, и указывались фабрики, на которых требовались новые сотрудники. Иногда всплывали и другие вакансии: сторож, дворник, гардеробщик. Но некоторые объявления бросались в глаза: плотная белая бумага, яркие краски. И везде — слово «Биржа» наискосок.

В школе мы изучали древнюю историю — там тоже были биржи. Но вряд ли наши биржи такие же, как прежние. У нас в центре города, прямо на главной площади, стоит высокое здание. Вывески на нём нет, но все называют его биржей. Правда, для чего она нужна, никто толком не знает. Пока я шла, повернув голову к забору и рассматривая объявления, меня заметил Большой Туган. Он, как всегда, пришёл в школу первым и стоял на крыльце.

Я обречённо остановилась перед нижней ступенькой и приготовилась красиво падать. Большой Туган спустился по лестнице, но не толкнул меня, а почему-то поздоровался:

— Привет! Ты вроде Эйна, да?

— Вроде да.

— Из приюта? И как там у вас — в школу кто-нибудь ходит, кроме тебя?

— Нет, только я.

— А другие что — вообще, что ли, читать и писать не умеют?

— Конечно.

— Как же они обходятся? Если им, например, написать что-то надо?

— Не знаю. Может, на фабрике кого-то просят. А зачем тебе?

Вот тут я его поймала. Большой Туган не ожидал такого вопроса и не успел ничего придумать. Сказал, что просто так спрашивает, но и сам понял, что это выглядело подозрительно.

В это время подошли его парни. Удивились: вчера он меня при них с лестницы столкнул, а сегодня поздоровался. Сармат спросил:

— Чего это ты тут с ней стоишь?

Большой Туган сначала смутился и отвёл глаза, а потом поднял голову и сказал:

— Да ладно вам. Нормальная девчонка, хоть и из приюта. Хватит уже приставать к ней.

Не знаю, кто сильнее удивился — его друзья или я. Мы с ними ошарашенно посмотрели друг на друга, но тут прозвенел звонок, и все пошли в класс. Весь первый урок я витала в облаках, не слушала дарителя знаний, прокручивала в голове утреннее происшествие. Кажется, теперь меня и в школе никто не будет бить. С таким защитником, как Большой Туган, мне больше никто не страшен.

А после уроков я снова увидела его на крыльце. Я остановилась, в животе всё противно сжалось: а вдруг Большой Туган передумал? Незаметно проверила, застёгнута ли сумка, — на крыльце после вчерашнего дождя ещё не просохли лужи, не хотелось бы уронить туда книги и тетради. Большой Туган улыбнулся и сказал:

— Слышь, давай я тебя до приюта провожу!

Но я ещё не настолько ему доверяла, чтобы решиться на такое. Может, его дружки нас за углом поджидают. Нападут на меня, изобьют, сумку отберут. Поэтому я сослалась на приютские правила поведения. Нам не полагалось общаться с посторонними, тем более с мальчиками. Честно говоря, охранители не обращали внимания на такие мелкие нарушения. Но ведь Большой Туган этого не знал. Я уверенно сказала:

— Мне нельзя, это не по правилам. Я не могу с тобой по улице идти.

Ему это показалось неубедительным, он мне не поверил:

— Как это? Не бывает таких правил, чтобы одноклассники по улице вместе не ходили!

Наивный! Привык в своей благополучной жизни, что люди могут делать всё, что захотят. Я терпеливо объяснила:

— У нас в правилах вот что сказано: «Воспитанницы имеют право ходить по улице только с другими воспитанницами или с наставницами».

— А ты что, наизусть все правила помнишь?

— Конечно! Мы же их с первого дня заучиваем. И каждый вечер повторяем перед сном.

— Ну, ты это… скажешь в случае чего, что в школьных правилах разрешается с одноклассниками ходить!

— Не выйдет. Я в приюте живу, значит, приютские правила главнее.

Большой Туган задумался — впервые в жизни, может быть. И проговорился:

— А как же мне тогда посмотреть на воспитанниц?

Я с трудом сдержала улыбку, изобразила удивление и спросила:

— Зачем тебе на них смотреть? Там все, как я, — в таких же робах. Одинаковые.

Он замялся. Потом понял, что всё равно уже выдал себя, и решил сказать правду.

— Мне какая-то девчонка записку написала.

— Что за записка?

— Ну, что я прекрасный незнакомец и всё такое. Заметила меня перед школой. Я ей понравился.

— А с чего ты взял, что она из приюта? У нас же там никто не умеет писать. Кроме меня.

Большой Туган так посмотрел на меня, будто впервые увидел, и спросил:

— Но ведь это не ты писала?

— Нет, конечно! — Я засмеялась. — Какой же ты незнакомец, мы с тобой уже восьмой год в одном классе учимся.

— А кто же тогда?

— Откуда мне знать! Может, та девочка попросила кого-то. В приюте — некого. Значит, на фабрике. Другие работницы учились в школе, они могли ей помочь письмо написать.

Мы помолчали. Потом Большой Туган снова спросил:

— Так как же мне на ваших девчонок посмотреть?

Я нахмурилась: пусть думает, что задача неразрешимая, шансов нет! А сама исподтишка наблюдала, как на широком плоском лице Большого Тугана появилось какое-то новое выражение, похожее на грусть. Мне даже жалко его стало. Поэтому я сказала:

— У нас дневная прогулка с семнадцати часов. Если дождя нет. Забор наш видел? Помнишь?

— Не-а, не помню, — смущённо ответил Большой Туган.

— Там снизу кирпичная стена, примерно метр высотой. А над ней решётка металлическая, ещё примерно метр. Через решётку двор видно. Если медленно идти, то можно всех воспитанниц рассмотреть.

Пока Большой Туган пытался представить, как это выглядит, я добавила:

— Только один не ходи!

— Это ещё почему?

— Дурак, что ли? Подозрительно будет! Идёт парень, на воспитанниц глазеет. Наставницы могут тревогу поднять, охранителей вызвать.

— А как же тогда?

— Приятелей позови. Если целая компания идёт по улице, наставницы ничего плохого не подумают.

— А что я им скажу?

Мне хотелось позлорадствовать: «Правду скажи! Что у тебя поклонница появилась, в женском приюте, и тебе не терпится её увидеть». Но Большой Туган смотрел на меня с такой надеждой и при этом выглядел так по-детски, что мне опять стало его жалко. И я предложила:

— Позови парней на поле телесного здоровья. У тебя дома есть мяч?

— Конечно!

— Вот и предложи им в мяч поиграть. Пусть в семнадцать часов у школы соберутся, ты приходи с мячом, и все вместе идите на поле. Как раз пройдёте мимо приюта, когда мы на прогулке будем.

Большой Туган улыбнулся, и я вдруг увидела, что не такой уж он и противный — парень как парень, просто некрасивый и туповатый. Но он же не виноват, что он такой.

Вот теперь я окончательно поняла: ни в приюте, ни в школе меня больше никто не тронет. План сработал, и я смогу спокойно учиться те несколько месяцев, которые мне оставались до окончания школы.