Конец сказки

Александр Рудазов, 2019

Вслед за осенью и зимой на Русь пришла весна. Зачернели на полях проталины, вернулись с полудня перелетные птицы, проклюнулись почки на деревьях. Воротились домой и княжич Иван с Яромиром Серым Волком. Да не одни воротились, а с великой добычей – каменным яйцом, что смерть самого царя Кащея сберегает. Надежно очень сберегает, правда. Никак не разбить яйцо, не расколоть. Что есть оно, что нет вовсе. Быть может, в Кащеевом Царстве ответ скрывается – туда теперь путь друзей лежит, на восход, в черные леса и болота. Только и Кащей Бессмертный сиднем не сидит. Собравши войско несметное, силу громадную, идет он великой войной на закат, идет предать пожарам села и нивы. Погибель идет с восхода, горе для русского народа, для всего человечества. Близится смерть всего живого, и заканчивается добрая сказка. Хек. Хек. Хек.

Глава 13

Тихо было в лесу. Огромный волк неслышно бежал по лесной тропке, и на спине у него привычно восседал младой княжич. Иван снял шапку, подставив ветру златые кудри. Снег еще сошел не везде, но воздух уже дышал весной, уже был только свеж, а отнюдь не морозен.

— Эх, хорошо-то как!.. — простодушно воскликнул Иван. — Вот доедем до верховной бабы-яги, расколем яйцо злосчастное — да и снова заживем счастливо! Ты, Яромир, чем займешься, когда Кащей сгинет?

— А вот когда сгинет — тогда и думать буду, — сказал оборотень. — Но уж найду чем.

— А я вот сызнова в странствия пущусь! — поделился Иван. — Как Илья Иваныч — весь белый свет объеду! Только не на восход двину, а на закат, в земли немецкие и грецкие. Город тот повидаю фряжский, на воде стоящий… как его… Вонеция?..

— Венеция, — поправил Яромир. — Дело хорошее, конечно. Я в закатных землях бывал, там есть на что поглядеть. На санях поедешь, аль верхом?

— А это уж как выйдет. Может, вообще пешком двину! — заявил Иван. — Что мне, добру молодцу? Вон и сапожки у меня теперь новые… а чертовы лапти я выкинул. Наконец-то избавился.

— Сапоги новые купил? — скосил глаза Яромир. — А я и не заметил. И что, хороши?

— Куда как хороши!.. — расплылся в улыбке Иван. — Червленые, с носами позолоченными! Вон какие — подлинно княжеские! Не то что лапти эти поганые. Пускай их смерды носят.

Яромир бежал уже третьи сутки. В первый день они с Иваном миновали город Ярый и пересекли реку Сухону. На второй — достигли Кладеня, самого полуночного из городов русских. А сегодня оставили позади последнюю из тиборских весей и вступили в земли чудинов.

Но до старшей бабы-яги еще очень далеко. Волшебный клубочек все катился и катился, петляя меж елок и сосен. Возле бесчисленных в этих краях речек останавливался и подпрыгивал, пока его не перевозили на другую сторону. Иногда находил брод и перебирался по камням.

Слишком далеко не укатывался. Когда Иван с Яромиром вставали на привал или ночлег — замирал и терпеливо ждал. Вообще, походил ведьмин клубок на игривого жизнерадостного щенка, что так и скачет вокруг хозяина.

Ночи были еще холодные. Да и забирались путники все полуночнее. С заходом солнца Яромир обращался человеком, с Ивановой помощью разводил костер и сидел до утра, прислушиваясь к ночным шорохам.

Места стали уже недобрые, неспокойные. Еще не Кащеево Царство, но совсем рядом.

— Завтра в царстве Кащея будем, — сказал Яромир, пока Иван расстилал скатерть-самобранку. — С утра через Двину переберемся, а там уже… сам понимаешь. Так что брюхо плотней набивай.

— Угу, — кивнул Иван, жадно потирая руки.

Оборотень мог бы этого и не говорить. Что-что, а пожрать княжич был точно не дурак. Уписывал за обе щеки все, что перед ним ставили. И подаренной Финистом скатерти-самобранке он радовался как бы не сильнее, чем мечу-кладенцу.

От харчей бабы-яги ничего не осталось в первый же день. Щи, понятно, Иван и Яромир есть не стали — выплеснули, едва за небозем отъехали. А вот пирог разделили, вкусный оказался.

Но что там было того пирога, на двоих-то здоровых мужиков?

Самобранка подала им сегодня свежайшую краснорыбицу с сарацинским пшеном и тертым хреном. И огромный толстый блин, покрытый растаявшим сыром и диковинной великанской клюквой. И куски жареной курицы, обвалянной в муке, да с хрустящей золотистой репкой.

Хмельного вот только не подавала она почему-то. И купить негде — лес кругом да болота. От селений Глеб строго-настрого наказал держаться подальше. Так что Иван только и вздыхал каждый раз:

— Эх, а вот сейчас бы медовухи испить, али зелена вина!..

Ну зато еды хватало. Хотя и дивной порой, причудливой. Если курица и блин сразу пришлись Ивану по душе, то краснорыбицу он долго нюхал, пробовал на язык. Та почему-то была нарезана меленькими кусочками и лежала на таких же мелких шматках сарацинского пшена.

И еще к ней шла какая-то неведомая подлива. Черная, как сердце ростовщика, и соленая, как морские воды. Иван лизнул ее на пробу, скривился и вылил.

— Жижа какая-то бесовская! — посетовал он. — И откуда самобранка берет этакие кушанья?

— Да поди знай, — пожал плечами Яромир. — Финисту ее Мороз-Студенец подарил, а где тот взял — одному ему и ведомо.

Попивая луковый квас, Иван разглядывал каменное яйцо. Крутил его в руках, пощелкивал пальцем, подносил к уху.

Иногда княжичу казалось, что Кащеева смерть тихо шепчет. Бормочет слова какие-то. То ли сделать что-то уговаривает, то ли просто обзывает матерно. Перед сном Иван часто его слушал, пытался хоть что-нибудь разобрать.

— Зря ты это, — сказал ему Яромир. — Убери от греха. Мало ли что там еще Кащей мог наколдовать.

— Да ладно, не будет ничего, — отмахнулся Иван. — Ты лучше сам послушай. У тебя ухи-то волчьи.

Яромир неохотно поднес яйцо к уху, но услышал только сопение Ивана. Под каменной скорлупой было тихо.

— Нет там ничего, — сказал волколак. — Спрячь лучше поглубже и не доставай без нужды.

Спали этой ночью чутко, бдительно. Иван, перепивший квасу и взвару, то и дело вскакивал до ветру. Яромир каждый раз приоткрывал один глаз, косился на орошающего елку княжича.

Мало ли что. Тут еще не Кащея власть, но уже и не русских. Тут чудь живет, дивный народ. Старые люди. Они и волхвовать покамест умеют, и христианского бога не приняли до сих пор.

Даже странно, что еще не у Кащея под рукой.

Впрочем, осталось их тоже немного, настоящих-то. По чащобам и берлогам хоронятся, от нового мира спасаются. Придет время — и тоже уйдут либо смирятся.

Грустно было Яромиру от таких мыслей.

Проснулся он ни свет ни заря. Растолкал храпящего с раззявленным ртом Ивана, поснедал остатками вчерашних даров самобранки, подобрал клубочек и хотел уже переметнуться в волка.

Да не успел. Из-за деревьев показалась бегущая фигура. Статная и рослая, но легкая, красивая. Неслась она на своих двоих, но точно на крыльях летела. По снегу скользили деревянные рты — один короткий, другой длинный.

Иван аж засмотрелся. Сам он на ртах ходить не умел, а вот братец Игорь любил, покуда жив был. Как наступала зима, так сразу надевал эти деревяшки, брал палки в руки — и в лес, кататься. Нравилось ему.

Но, понятно, сейчас сюда бежал не Игорь. Раскрасневшись, запыхавшись, сюда мчалась девица-богатырка. Прекрасный ее лик был искажен от гнева, а изо рта рвалось:

— А ну, стой, тать ночной!!! Сто-о-ой!!!

— Е-ма-а!.. — протянул изумленно Яромир. — Синеглазка!

Да, то была царица поляниц. Невесть каким образом разыскав наконец своего суженого, она подбежала к нему, сорвала рты с ног — и принялась ими же Ивана дубасить!

— Ты что же это, поганец, обесчестил невинную девушку, спер зеркальце волшебное, и в кусты?! — верещала она. — На тебе, на, на, на, получай!..

При первой встрече Иван справился с Синеглазкой за девять ударов. Но тогда-то он не знал, что она баба! Дрался, как с мужиком — и отлупил, как мужика.

А бить женщину витязю позорно.

Так что Иван не сопротивлялся и только втягивал голову в плечи. Тоскливо ойкал при особо удачных тумаках.

К счастью, Синеглазка всю ночь шла на ртах и ужасно утомилась. Выдохлась она быстро. Отбросила деревяшки, схватила Ивана за грудки и рявкнула:

— И больше чтоб удирать не смел! Неча от невесты своей бегать, дурак!

— И то, — хмыкнул Яромир, с удовольствием на это взирая. — Ты что же в бега-то подался, Иван? Тебе сейчас к алтарю идти, свадьбу с красой-девицей играть.

— Да не собираюсь я на ней жениться! — проныл Иван.

— Возьми свои слова обратно! — затрясла его Синеглазка. — Возьми свои слова обратно!

— Злая ты какая-то, — задумчиво произнес Яромир. — Вы, поляницы, все такие злые?

— Уж подобрей вас, мужское племя! — сверкнула глазами царица.

— Ну не скажи, не скажи, — возразил оборотень. — Вот если мужчина вдруг в баню зайдет, когда там женщины парятся — так они же недобро его встретят. Орать будут. Кипятком плеснуть даже могут. А если женщина зайдет, когда там мужчины? Ей все там очень рады будут. Поздороваются вежественно, в гости пригласят. Считаю, верное доказательство: мужчины добрее женщин.

Синеглазка вскинулась, шумно задышала, стала подыскивать нужные слова — да не успела. Из-за деревьев донесся шорох — и Яромир поднял руку.

— Тихо всем, — негромко сказал он.

Поляница и сама сразу смолкла, напряглась. В руке ее объявилась сабля. Иван выдвинул из ножен Самосек.

Яромир потянул носом. В человечьем облике нюх его и близко не равнялся с волчьим, но обычных людей все же оставлял позади. И сейчас он учуял прогорклый жир, недавно пролитую кровь и гнилостное дыхание. Да такое сильное, что хоть ноздри затыкай.

— Самоядь, — промолвил оборотень.

Иван вздрогнул. Про этих жутких тварей он слыхал. А вот Синеглазка только нахмурилась недоуменно. Поляницы кочуют гораздо полуденнее, дивьи народы им неведомы.

И когда на поляну выступили шесть нескладных фигур, она едва удержалась от крика.

Много всяких созданий служит Кащею. Отребье разбойное, сила нечистая, чудища лесные и болотные. Но самоядины — самые нелепые уроды изо всех.

Вроде и похожи на людей. Руки, ноги, головы. Кожа очень бледная, правда, да телеса рыхлые, как у моржей. Блестят аж от жира — самоядь им себя смазывает вместо одежи. А для красоты еще и кровью раскрашиваются, узорами красными.

Но это ладно. А вот головы их… совсем не людские лица. Ни ртов, ни носов — ровно блин ноздреватый, плохо пропеченный. Пара глаз с него таращится — без век, без ресниц, точно пара круглях слюдяных.

И темя. Все темя самоядина — сплошной рот. Без зубов, без языка — этакий зев о четырех лепестках. Распахивается и снова смыкается, причмокивает, воздух втягивает.

Никто никогда не видел, чтоб самоядь в этот теменной рот еду клала. Оттого и назвали их так. Сами-то они себя, ясно, иначе как-то прозывают — да опять же неведомо как. Не говорят они по-человечески, мычат только.

— Страсть-то какая, Яромир!.. — ахнул Иван. — Мужики, вы как вообще живете такими калечными?!

Самоядины не ответили. Молча двинулись к людям, вздымая свое оружие — огромные костяные крюки, кривые рыбацкие остроги. Были те тоже покрыты запекшейся кровью, и сразу понималось — не говяжьи туши ими кромсали.

— По-хорошему-то разойтись не выйдет, да? — задумчиво протянул Яромир, кувыркаясь через голову.

Поднялся он полным волколаком — и Синеглазка невольно вскрикнула. Не будь здесь самоядинов, не лети уже в ее шею страшный крюк — пожалуй, напала бы на Яромира.

А так она едва успела отскочить, да отвести удар сабелькой. С воплем тут же ударила в ответ — и рассекла самоядину плечо. Из раны выступила кровь, показалось мясо — бледное, словно рыбье.

— Откуда ж вы такие взялись?! — возопил с другой стороны Иван, рубясь сразу с двоими.

Яромиру приходилось и того тяжелей — на него насели трое. Видно было, что эти самоядины — отнюдь не великие богатыри… но и не случайные прохожие. Вои бывалые, опытные. Крюками они орудовали ловко, а силушка в их рыхлых телесах таилась недюжинная.

Впрочем, где им было совладать с оборотнем. Яромир вьюжил лохматым вихрем, каждый раз увертывался, пригибался, полосовал когтями. Вот он оскалился, взревел — и распорол самоядину брюхо. Кишки оттуда повалили тоже совсем не людские.

Тем временем кладенец разрубил один из костяных крюков и тут же вошел владельцу в грудь. Легко пронзил насквозь, хоть и с закругленным кончиком. Княжич резко его выдернул, развернулся — и едва не отсек голову Синеглазке. Поляница расправилась со своим самоядином и как раз ринулась на помощь Ивану.

— Осторожней!.. — крикнули они одновременно. — Глаза повылазили?!

— Хорошая пара будет, — буркнул себе под нос Яромир, сбивая самоядина с ног и разрывая выю.

Тот не сдох. Только забулькал как-то странно, зачвакал теменным зевом. И лишь когда волколак оторвал ему голову совсем, нелюдь затих.

Еще через малое время все стало кончено. Шесть самоядинов лежали мертвы, а Иван с Синеглазкой вытирали клинки о снег. Яромир снова кувыркнулся через голову и поднялся человеком.

Поляница уставилась на него с опаскою, настороженно. Подняла саблю, прищурилась. Кажется, примеривалась — не пырнуть ли и его следующим?

— Ты ковырялку-то убери лучше, — криво усмехнулся оборотень. — Серебра там нет, а красное железо меня не убьет.

— Зато отрубить что-нибудь — отрубит, — сказала Синеглазка, глядя на руку Яромира. С той капала кровь — один из самоядинов таки зацепил крюком.

— Пустое — заживет, — ответил Яромир. — На мне быстро заживает.

— Как на собаке! — радостно заулыбался Иван.

— Ага, точно, — кивнул Яромир, внимательно глядя на княжича. — Как на собаке. Или на волке.

— Ты… ты оборотень, — моргнула Синеглазка. — Ты ведь оборотень.

— Экая догадливая баба, — хмыкнул Яромир. — И повезет же кому-то за себя такую взять.

Уговорив наконец поляницу убрать саблю, ей рассказали всю историю. Чего уж теперь скрывать-то?

Что Кащею она не служит — то уже ясно.

— Ты нас как нашла-то? — спросил кстати Яромир.

— Мне бабушка Овдотья клубочек заветный дала, — показала оный Синеглазка.

— Ну бабка… — цокнул языком оборотень. — И нашим, и вашим… А булавку заветную тоже дала?

— Да, велела носить, — указала на пояс Синеглазка. — А… у вас они чего ржавые такие?

Иван с Яромиром глянули на свои булавки. Те и впрямь заржавели уже почти до середины. А ведь всего-то три дни назад новенькие были, блестящие!

— Кащей нас разыскивает, — мрачно сказал Яромир. — Высматривает колдовством своим. Еще немного, и пересилит, сдохнут булавки бабкины…

Ни закапывать, ни сжигать мертвых нелюдей не стали. Птицы расклюют, звери обглодают. Места тут глухие, до ближайшего жилья поприщ десять.

— Скверное это дело, — задумчиво произнес Яромир. — Самояди тут отродясь не видывали. Видать, Кащей уже рассылает воев-то потихоньку.

— Да ну, кому тут их видать-то было? — пожал плечами Иван. — Глухомань же. Может, они тут сто лет уж живут… жили… а мы не знали просто. А если кто сюда забредал, да их встречал, того они… того…

— Всякое может быть, конечно… Но что-то сомнительно. И уж точно не сто лет — лет пять назад я сюда заглядывал по делам, не было никого.

— А какие у тебя тут дела-то были? — удивился Иван. — Мухоморы собирал, что ли?

— А то не твоего ума дело, — наставительно сказал оборотень. — Да и довольно нам уж тут лясы точить. Поспешать надо. Если передовые дружины Кащея уже тут — он скоро и с большой силой явится.

Кувыркнувшись через голову, он обернулся волком. Синеглазка вздрогнула — в этом облике она Яромира еще не видала. И то — волком-то он становился не обычным, а огромным, с коня ростом.

Иван привычно запрыгнул ему на спину и растерянно глянул на поляницу. У той не было коня. Были рты — но угонится ли она на них за оборотнем?

Хотя нагнала ведь. С самого Тиборска за ними бежала, три дня и три ночи. Спать толком не спала, есть толком не ела.

Вот уж верно задор-баба.

— Может, домой вернешься? — для порядку предложил Иван.

— Еще чего, — фыркнула Синеглазка. — Чтоб ты второй раз от меня сбежал? Или, хуже того, сгинул где-нибудь мне назло? Нет уж, не выйдет.

— Да ты за нами не поспеешь… — промямлил Иван.

— Поспею! — застегнула на ногах рты Синеглазка. — Еще и позади вас оставлю!

Яромир только оскалился насмешливо. Не видала эта девка галопирующего волколака. Ну да ничего, пусть потягается какое-то время. Устанет — Яромир ее тоже на спину возьмет, не переломится.

— И кстати-то!.. — ударила Ивана по лодыжке Синеглазка. — Это ты ведь мое зеркальце скрал, хитник?! Верни немедля!

Иван неохотно вернул.