Уверенность

Уверенность — состояние ума, в котором он выражает согласие суждению без боязни возможности ошибки; состояние бытия без сомнения, свобода от сомнения. Отсутствие этого страха является негативным фактором уверенности; сознательно понятные причины для твердого согласия являются положительным фактором.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Следуя своей принципиальной установке не касаться высоких (и, по-видимому, глубоких) материй, бихевиористы не интересовались причинами неуверенного поведения. Они шли по пути его коррекции. Полагают, что первоначальная формулировка тренинга уверенности (своеобразного алгоритма уверенного поведения) была осуществлена Р. Альберти и М. Эммонсом (Alberti, Emmons, 1974) под влиянием идеи активизации человеческого потенциала и системы ценностей гуманистической психологии (персонологии). В основе этой формулировки лежали соображения Э. Солтера об условно-рефлекторной природе тревожности личности, изложенные им еще в 1949 г. Большое значение имели идеи Дж. Вольпе (Wolpe, 1958), который использовал конструкт «уверенность в себе» как показатель открытости личности в отношениях с другими людьми. Он связал низкую эффективность социального умения с высоким уровнем тревожности, который может быть понижен за счет овладения способами уверенного поведения. Вся поведенческая терапия строится на основе разработки социальных программ, обучающих навыкам уверенного поведения – умению выражать чувства, демонстрировать эмоции, высказывать критические мысли, обращаться с просьбой или отвечать отказом на необоснованную просьбу партнера по общению.

Н. Е. Харламенкова, Самоутверждение подростка, 2007

Мировоззрение человека в целом вырабатывается с помощью четырех основных элементов, образующих законченную структуру. Это, прежде всего, «познание», благодаря которому человек получает знания, а без них не может быть мировоззрения. При этом знания должны носить научный и системный характер. Далее, «взгляд, или точка зрения», которые позволяют давать оценку полученным знаниям. Уверенность в правильности такой оценки придают «убеждения». И наконец, «мечта и представление об идеале» заставляют отстаивать свои убеждения и бороться за достижение цели.

Николай Спешнев, Китайцы. Особенности национальной психологии, 2011

Хорошим терапевтическим результатом работы с проблемой свободы выбора можно считать появление у человека опыта субъективного выбора. Осознание бессознательных комплексов, конфигураций взаимоотношений и их проработка в рамках терапевтических отношений позволяет человеку почувствовать себя свободнее. Наша терапевтическая задача – помочь личности хотя бы гипотетически почувствовать свободу выбора, сохранить уверенность в себе, балансируя между своими потребностями и потребностями другого и оправдывая социальные ожидания. Свобода, помимо прочего, означает, что наша духовность больше не управляется бессознательными факторами. Такой исход терапии имеет глубочайшую духовную и психологическую ценность.

Лайонел Корбетт, Священный котел. Психотерапия как духовная практика, 2011

Тут мне хотелось бы привести контраргументы Г. Башляра, в умопостроениях которого сквозит плохо скрываемое недовольство полномочиями интуиции в философском поле бергсоновской концепции; и меня не оставляет уверенность, в частности, в том, что Башляру не пришлось бы по вкусу усилие в качестве индикатора действия именно интуитивного метода. Характеризуя специфику рационального познания как «тахологос» («быстроумие»), Башляр апеллирует к «научной мысли», активизирующей, по его мнению, «все интеллектуальные способности человека»; причем активизация эта касается в первую очередь «психической деятельности», вследствие чего Башляр естественно переходит к разговору о «временной ткани научной мысли»[503]. По сути, ученым предлагается череда неявных противопоставлений. Так, способ контакта с миром, основанный на «ясном и четком» рационалистическом мышлении, оказывается в приоритете перед тем способом, который проистекает из очарования «эмпиризма интимной длительности времени». Далее, «подлинный характер переживания времени» связывается с «напряжением мысли», возникающим «в момент рационализации познания», а подобному же напряжению, касающемуся познания интуитивного, по умолчанию отказывается в существовании (в этом познании «воля и разум фактически не участвуют»). Наконец, в первом из описываемых случаев говорится о «глубоком уровне нашего бытия», а во втором – лишь о «поверхностных, мимолетных <…> впечатлениях»[504].

Елена Ровенко, Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон, 2015

В заключение этого раздела остановимся еще на двух подходах к смыслу как интегративной структуре личности, которые, однако, нельзя с уверенностью отнести к какой-то одной из трех рубрик, выделенных Э.Вайскопф-Джолсон (Weisskopf-Joelson, 1968). Первый из них – это экзистенциальная персонология С.Мадди (Maddi, 1971; 1983), который также отводит смыслу роль высшего интегративного начала личности, почти не поясняя, однако, при этом, что такое смысл. «Человек не может стать взрослым, не решив, что является стоящим, что интересным, что истинным, чем стоит заниматься. Если человек работает, растит семью, вступает в клубы, собирает гостей, влюбляется, принимает вызов, то это потому, что все это – виды деятельности, приносящие ему какой-то смысл. Как только мы примем, что любая деятельность может иметь или не иметь для нас смысл, нам уже не избежать экзистенциального вопроса о том, почему мы вообще встаем с постели по утрам и, далее, почему мы продолжаем жить» (Maddi, 1971, р. 137). Мадди постулирует у человека врожденную потребность в поиске смысла, выделяя три общих группы человеческих потребностей, – физиологические, социальные и психологические. Нахождение смысла обеспечивается благодаря основным психологическим потребностям: потребностям символизации, воображения и суждения. «В конечном счете цель или объект всех трех психологических потребностей, вместе взятых – увеличение смысла. Отчетливо что-то осознать – значит вложить в это больше смысла, чем оно бы имело, будучи неосознанным. Стремиться к изменениям – значит пытаться повысить осмысленность переживания, делая его более волнующим, менее скучным. Наконец, упорядочивать опыт в свете ценностных суждений и предпочтений – значит повышать его осмысленность, помещая его в личностный контекст» (там же, р. 153).

Д. А. Леонтьев, Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности

Не проходит мимо феномена «веры» Б. С. Братусь, рассматривая ее как предпосылку, необходимую поддержку, условие любой сколько-нибудь организованной человеческой активности [34, с. 13], как психологический феномен, связанный с наличием целостного образа будущего, поддерживаемого и живущего в ней, с которым у него эмоциональная связь и в который он верит, несмотря ни на что. Этот целостный образ, поддерживаемый механизмом веры, делает непостижимое постижимым, будущее – настоящим. Веру нельзя заполучить извне и передать наставлением, ощущением образа. Движение к вере идет через неверие, сомнение к надежде и уверенности, когда возрастает такой критериальный показатель, как «мера доверия», когда человек идет от малой надежды на успех к высокой вероятности успеха.

П. Н. Устин, Добро и зло в этической психологии личности, 2008

Последнее основание этих трудностей найти легитимацию априорных условий познания, которая не черпалась бы из них самих, состоит в полной несомненности, с которой Кант принимает существующее математическое и эмпирическое познание как основу каждого исследования о сущности познания. Анализ познания полностью и несомненно решил для него свою задачу, если он достаточно продемонстрировал условия предлежащей науки. Конечно, для каждого исследования где-то должен быть последний пункт, за пределами которого уже вопросы не задаются и неоспоримая прочность которого несет на себе все построение; задача основополагающих наук заключается в том, чтобы все дальше отодвигать этот пункт, заменять каждую догматическую уверенность момента уверенностью более глубокой. Следовательно, для того чтобы обосновать первые принципы сферы познания, надо было выйти за пределы самой этой сферы и перейти, может быть, в практическую, может быть, в биологическую, может быть, в религиозную сферу. Если исключить это и искать все основы познания в самом познании, то доказательства неизбежно будут в конечном итоге вращаться по кругу, так как у них нет опоры вне их собственного круга. Кантовский круг: наше познание истинно, так как и поскольку оно определено априорными нормами, а эти нормы значимы, так как определенная этими нормами наука безусловно значима, – этот круг является непосредственным выражением абсолютно теоретического характера кантовской философии, который я уже подчеркивал. Современная тенденция включить само знание в другие господствующие силы жизни или подчинить знание этим силам ему совершенно чужда – мы еще увидим, как мало значит в этом отношении знаменитое превосходство практического разума. Взор Канта настолько прикован к научному познанию, что значимость одного его элемента он способен вывести только из другого.

Георг Зиммель, Избранное. Философия культуры, -1

С позиций совр. гуманитарно-психол. знания осн. методами изучения О. с с. являются самонаблюдение внутр. речи и интерпретация эгоцентрической речи. Эти же виды речи, презентирующие проявления Я в виде саморазговора или саморазмышления человека и обращенные им к самому себе, являются объектом психологии самообщения, а ее предметом – выраженное в этой ауторечи рефлексивно-смысловое отношение своего я к собственным поступкам в жизненных ситуациях и к вовлеченным в них людям (взаимодействие с к-рыми по мере надобности может продолжиться в актах О.). Это смысловое отношение возникает благодаря спонтанной или произвольной рефлексии как ситуативно-ретроспективного или перспективно-экзистенциального осознания и переосмысления субъектом значимых для своего Я аспектов собственного поведения в сложных обстоятельствах, требующих самоопределения относительно необходимости выбора из имеющихся альтернатив для адекватного и успешного поведения. Эта потребность в О. с с. возрастает в критических для Я проблемно-конфликтных ситуациях, эмоциональная напряженность, внеш. противоречивость и внутр. конфликтность к-рых рефлексивно снимается за счет принятия оптимальных для Я решений. Принятое в результате индивидуализированного и интеллектуализированного самообщения человека разумное решение оказывает своему Я внутр. поддержку, вселяя в него уверенность в себе и обеспечивает рост самоуверенности субъекта как самоценной индивидуальности. Тем самым обеспечивается продуктивность произвольного О. с с, к-рая служит необходимым условием роста творческого потенциала и ресурсных возможностей Я. О. с с. обеспечивает также культурно-нравственную идентичность человека, приобщающегося в процессе социализации личности к окружающим ее социальным общностям с присущими им ценностями, обычаями, институциями. Т. о., самообщение является, в конечном счете, экзистенциально-дискурсивным самовыражением Я и одновр. рефлексивно-смысловым механизмом индивидуализации человека, обеспечивая развитие его самобытной, самодостаточной и оригинальной индивидуальности.

Коллектив авторов, Психология общения. Энциклопедический словарь, 2011

Критерий правильного мировоззрения индивида на духовном уровне: чувство спокойствия в эмоциях, убежденности в словах, уверенность в действиях. О критериях правильного мировоззрения на физическом уровне можно сказать следующее: человек по сути – мыслящая, энергетическая машина, состояние которой определяется духовной составляющей человеческого естества – его мировоззрением, которое непосредственно отражается на его «физике», т. е. теле. Современные массовые болезни человечества, сопровождаемые психологическим стрессом, итогом которого являются инфаркт, инсульт, гипертония (сюда же можно добавить такие приграничные к смерти состояния, как алкоголизм, наркоманию, курение, венерические болезни, неправильное питание и т. д.), есть следствие неправильного (безнравственного) мировоззрения или вообще отсутствие оного. Поэтому критерием правильного мировоззрения на физическом уровне является отменное здоровье, сила и гибкость тела, ловкость движений и как следствие всего этого – долгая, счастливая жизнь.

Амангали Идрисов, Ключ к счастью, 2015

Феномен духовно-нравственного мира человека практически всегда находился в центре внимания философов, общественных и политических деятелей. Но по мере исторического развития общества все более очевидными становились сложность, противоречивость природы этого феномена, многогранность философского поиска, труднодоступность его постижения методами и средствами научного анализа. Необходимость и уверенность в том, что в ХХI в. будет происходить активный выход личностного человека на социально-историческую арену, задает новую парадигму философско-научного сознания. На смену массовому человеку, который самостоятельно и добровольно «не созидает даже если возможность и силы его огромны» [1, с. 43], приходит личностный человек, духовно-нравственный потенциал которого уже не может оставаться в стороне от происходящих в обществе преобразований.

Л. Н. Владыковская, Духовно-нравственные ценности в формировании современного человека, 2011

Он не только анализирует их концепции, но и обращается к характеристике их личностей, мышления, их уровня как мыслителей. Он так страстно и вместе с тем филигранно представляет движение, устремленность их мысли к истине, а личности – к ее достижению, что не приходится сомневаться в том, что он видит и утверждает их в качестве субъектов, которые не только в своих научных достижениях поднимаются на самые вершины, но и сохраняют в себе огромный потенциал и глубочайшую уверенность в своих возможностях познания, своей силе и способности его осуществить.

А. Н. Славская, Основы психологии С. Л. Рубинштейна. Философское обоснование развития, 2015

В этой связи интересна позиция Эдуард Клаппаред, представленная в теории «синкретического восприятия», согласно которой «эмоция – это сознание глобальной установки организма… сознание формы… многочисленных органических впечатлений» (Клаппаред, 1984, с. 96), обусловленных восприятием волнующей его ситуации. Характер осознания впечатлений определяет проявление «интеллектуальных чувств», таких как уверенность, сомнение, утверждение, отрицание и т. д., т. е. тех элементов мышления, которые не репрезентируют предметное содержание, а «схватывают» оттенки отношений между воспринимаемыми факторами и установками субъекта на их значимость для него. В то же время «интеллектуальные чувства» несводимы к «чувствам», которыми обозначаются органические ощущения, такие как голод, жажда, усталость и т. д. Последние свидетельствуют о состоянии тела, в то время как первые, отражают отношение субъекта к «волнующим факторам». Исходя из вышесказанного, следует предположить идею о том, что понять смысл эмоций может только тот индивид, который их непосредственно переживает: «Эмоция содержит свою значимость в себе» (там же, с. 96).

В. Н. Никитин, Арт-терапия. Учебное пособие, 2014

Бандура предположил, что представления о самоэффективности содержат в себе нечто большее, чем просто веру в то, что усилия определяют успех. Самоэффективность понимается как вера индивида в способность справиться с деятельностью, ведущей к достижению некоторого результата. На формирование представлений о самоэффективности оказывают влияние также самооценка субъектом своих знаний, умений, стратегий преодоления стресса. Выделяют уровень, обобщенность и силу самоэффективности. Уровень самоэффективности отражает вариации задач различных степеней трудности, например все более и более сложных математических задач. Под обобщенностью понимается перенос представлений о собственной эффективности на другие виды задач, например другие школьные предметы. Сила сознаваемой субъектом эффективости измеряется через степень его уверенности в том, что он сможет выполнить данные задачи.

Коллектив авторов, Современная психология мотивации (сборник), 2002

Научные факты не исключают, а, наоборот, включают в себя субъектные составляющие, являющиеся внутренними условиями понимания. Если я говорю о фактах, то моя субъектность проявляется в уверенности в их истинности: я убежден, что кит больше слона. Я также верю в то, что мои собеседники тоже не сомневаются в истинности этого утверждения. И это дает нам возможность понимать друг друга: в этом случае объективность и истинность знания является общим базисом, гарантией одинакового понимания высказывания всеми общающимися людьми.

Коллектив авторов, Принцип развития в современной психологии, 2016

Если механическая модель служит для описания внутреннего механизма страстей, то для построения их системы и установления их взаимосвязей используется по преимуществу другой дискурс, базирующийся не на данном механизме, а на непосредственном наблюдении и обычной логике. Так, восхищение Декарт ставит на первое место, в вершину всей системы страстей, на том основании, что это самая непосредственная из страстей, способная вспыхнуть до всякого познания вещи; надежда, опасение, ревность, уверенность и отчаяние объединяются вместе, в одну группу, оттого что все они выражают разные степени обладания или не-обладания некоторым желаемым благом; и т. д. Как ясно уже из этих примеров, это отнюдь не дискурс, строимый на философских концепциях или научных доказательствах, и ни из каких немногих общих Первоначал, как следовало бы по Методу, декартова система страстей не выводится. Гораздо ближе мы здесь к дискурсу простого морализма, «житейской мудрости», который имел расцвет во Франции и во всей Европе в 17 в. В этом жанре большой простор субъективности, и важное значение приобретает личность философа; лучшие образцы жанра – те, в которых за текстом ощутимы высота духа, пронзительность видения человеческой натуры, особое богатство опыта… Но этих свойств не демонстрирует текст Декарта; пред нами скорее морализм средней руки – и средней души: во всем сквозят умеренность, добропорядочность, осторожность, так что в аспектах личных Декарт тоже кажется близок к Канту (хотя тот несравненно прямодушнее).

С. С. Хоружий, Фонарь Диогена, 2010

Экзистенциальные дихотомии свойственны самой природе человеческой жизни, что как раз и подчеркивается термином «экзистенциальные», следовательно, они являются объективно неустранимыми. Поскольку, с точки зрения Э. Фромма, они характеризуют не просто природу человека, а его сущность, можно сказать, что человек в своей сущности обречен жить с экзистенциальными дихотомиями. Одним из наиболее часто приводимых Э. Фроммом примеров экзистенциальной дихотомии является дихотомия жизни и смерти, которая возникает в результате осознания человеком факта конечности своего существования. Она заключается в объективно существующем противоречии между естественным желанием человека жить и пониманием бессмысленности жизни в связи с предстоящей смертью. Эта дихотомия ставит перед человеком проблему смысла его жизни, которая не имеет какого-либо объективного, т. е. независимого от него, решения. «Человек должен принять на себя ответственность за самого себя и признать, что только собственными усилиями он может придать смысл своей жизни. Однако этот смысл не подразумевает какой-то определенности, уверенности и завершенности: в самом деле, поиск такой определенности делает невозможным поиск смысла» (Фромм, 1993, с. 50).

С. А. Капустин, Критерии нормальной и аномальной личности в психотерапии и психологическом консультировании, 2014

Столкнувшись с противоречивыми данными естественных наук и с кризисными процессами, имевшими место в различных сферах естественнонаучного знания, он делает основную ставку на психологию, считая, что только она сохраняет свою непреходящую ценность. Вместе с тем 3. Фрейд постоянно сетует на то, что его продвижение в деле создания «новой психологии» идет медленно и наталкивается на различного рода преграды. Поэтому, опираясь на свой клинический опыт и самоанализ, он в то же время обращается за помощью к литературе, посвященной осмыслению психологических проблем и истории развития человечества. В частности, он знакомится с работами профессора психологии Мюнхенского университета Т. Липпса, в которых высказывалась мысль, согласно которой бессознательные процессы составляют основу психической реальности. Это подкрепило уверенность 3. Фрейда в правомерности выдвигаемой им гипотезы о бессознательном психическом. С этого момента развитие «новой психологии», как подчеркивал он сам, получило дополнительный толчок.

В. М. Лейбин, Психоаналитические идеи и философские размышления, 2017

Риторика предъявляет определенные требования к речи: в частности, целесообразность и искусность. Таким образом, пафос выступает эмоциональным воодушевлением, которое вызывает деяние. Этот творческий источник дает импульс логосу и этосу, посредством чего превращает текст фактически в речевое действие. Творчество состоит в непрекращающемся разрешении конфликта ценностей, драматическом столкновении мотивов, страстей, интересов, и каждый в речевом поступке осуществляет активный выбор. Психическое пространство сознания – это единство аффективных и интеллектуальных процессов. Конфликт воли и разума состоит в том, что воля требует уверенности и решительности, а разум,в свою очередь – сомнения и взвешенности. Логос составляет базис риторики как практической философии.

М. А. Невская, Риторика, -1

Лучше совсем не помышлять об отыскании истин, считал Р. Декарт, чем делать это без всякого метода, ибо беспорядочные занятия омрачают ум. Если Бэкон знание выводил из опыта, эксперимента непосредственно, то Декарт объяснял знание особенностями человеческого интеллекта. (Конечно, при получении знания необходимо комбинировать то, что связано с экспериментом, и то, что связано с интеллектом.) Метод, как его понимает Декарт, должен превратить познание в организованную деятельность. Ориентируясь на конструктивные возможности математического знания, Декарт сформулировал правила метода: допускать в качестве истинных только такие положения, которые представляются уму ясно и отчетливо, не могут вызывать сомнений в их истинности; расчленять «каждое из исследуемых… затруднений на столько частей, сколько это возможно и нужно для лучшего их преодоления»; «придерживаться определенного порядка мышления, начиная с предметов наиболее простых и наиболее легко познаваемых и восходя постепенно к познанию наиболее сложного»; «составлять всегда перечни столь полные и обзоры столь общие, чтобы была уверенность в отсутствии упущений»{19}, т. е. не делать никаких пропусков в логических звеньях исследования. Сходные положения метода рационального познания сформулированы Лейбницем: рассмотрение всех «реквизитов» вещей; разделение трудностей на части; последовательность мыслительных операций; исследование вещей от легких к более трудным; составление «каталогов» мыслей»{20}. Лейбниц исходил из того, что законы мира сводятся к законам логики и выводятся из глубин сознания. К трем законам формальной логики, сформулированных Аристотелем, Лейбниц добавил закон достаточного основания (ни одно высказывание не должно приниматься без логического доказательства).

В. Н. Калмыков, Философия, 2017

Интеллектуально-волевая сосредоточенность внутреннего видения, сила воображения и сила всеобщих интуиций, формулирующих "предельные смыслы вселенной"; их ясная и отчетливая представленность в собственном умопостижении, определяющая искреннюю, укорененную в себе, уверенность в их "истине", которая и порождает сильнейший потенциал внушающего воздействия на других – все это присуще и философу (см. 22), и пророку (мессии), и писателю, и ученому. Но вот разность сфер функционирования одних и тех же вообщем-то способностей – философия, религия, художественное творчество, наука – порождают и различия, но не в протекании этих процессов, а в их интерпретации, обработке, характере представления и аргументации результатов. Рассмотрим общее и особенное в механизмах религиозного полагания картин мира выдающимися индивидами – пророками, мессиями, апостолами – в Библии (а не "философствующими" личностями типа Екклесиаста или Иова). Речь идет о религиозно-медитативном полагании, когда индивид воспринимает себя "медиатором" сверхъестественного. Важнейшей особенностей этого типа полагания, отличающего его от всех других, является искренняя убежденность в абсолютности источника смыслов, которые постигаются и передаются другим.

В. И. Красиков, Библия как реальность. Предельные значения библейских картин мира, -1

В свою очередь, совладание с трудной ситуацией также обусловлено внутренними – когнитивными и личностными – ресурсами человека. Так, отмечая роль когнитивного оценивания трудной ситуации в выборе адекватной стратегии ее преодоления, Л. И. Анцыферова пишет, что его реализация «зависит от уверенности человека в своей способности контролировать окружающий мир, от умения регулировать негативные чувства и аффекты, от способности актуализировать весь свой жизненный опыт и уверенности в помощи других людей. Главным результатом когнитивного оценивания является заключение, подконтрольна ли ему ситуация или он не сможет ее изменить. В том случае, если субъект считает ситуацию подконтрольной ему, он использует конструктивные, преобразующие ситуацию стратегии» (там же, с. 7). Отсюда делается вывод, что выбор той или иной стратегии преодоления трудной ситуации определяется типом личности. Люди, верящие в свои возможности воздействовать на жизненные обстоятельства, контролировать и изменять их, ответственные за свои поступки и действия, обладающие высоким уровнем саморегуляции – интерналы – успешно справляются с трудными ситуациями. Экстерналы же убеждены, что все трудности обусловлены «злой волей» или умыслом окружающих и, не обладая достаточным уровнем саморегуляции, неспособны к продуктивным действия по преодолению возникающих преград.

Коллектив авторов, Психологические исследования личности. История, современное состояние, перспективы, 2015

Мы понимаем эмпатию как процесс моделирования «Я», но не обязательно по личности другого человека. Последнее, с нашей точки зрения, есть лишь частный случай эмпатии. В ней воображенное «Я» моделируется «по образу и подобию» любого другого явления. Это значит, что человек может перевоплощаться в образ любого явления, объекта и т. д. Воображенное «Я» формируется в результате перехода самых разнообразных образов из системы «не – Я» в систему «Я» (Д.И. Дубровский), в результате чего образ как бы превращается в «Я», приобретает функции «Я», т. е. может управлять сознанием и поведением. Превращаться в «Я-образы», с которыми идентифицирует себя реальное «Я» человека, могут как образы других людей (реальных или выдуманных), так и образы любых других объектов, в том числе и неодушевленных. Можно с уверенностью предположить, что формирование «Я-образов» (а это означает одновременно и идентификацию с ними) лежит в основе словоупотреблений термина «эмпатия» (и близких ему терминов), о которых мы уже говорили.

Е. Я. Басин, Творческая личность художника, 2015

Центральная проблема философии Д. – поиск единственно правильного пути познания истины. Д. начинает свое исследование с процедуры универсального сомнения, сомнения во всех истинах, даже истинах математики. Сомнение носит методический характер. Его цель – не разрушить, а укрепить человеческую уверенность в возможности познания. Наибольшее сомнение у Д. вызывает всё то знание, которое получено с помощью наших чувств. Мы не знаем, спим мы или бодрствуем, видим ли мы то, что видим, или нас обманывает какой-то демон. Мы поддаемся иллюзиям чувств. Можно сомневаться, говорит Д., и в аксиомах математики, законах физики, если предположить, что этот демон, злой гений занимает место, которое мы отводим Богу. Что же остается человеку, брошенному в пучину сомнения? «Отбросив, таким образом, всё то, в чем так или иначе можем сомневаться, и даже предполагая всё это ложным, мы легко допустим, что нет ни Бога, ни неба, ни земли и что даже у нас самих нет тела. – но мы все-таки не можем предположить, что мы не существуем, в то время как сомневаемся в истинности всех этих вещей. Столь нелепо предполагать несуществующим то, что мыслит, в то время, пока оно мыслит, что, невзирая на самые крайние предположения, мы не можем не верить, что заключение: ямыслю, следовательно, я существую, истинно и что оно поэтому есть первое и важнейшее из всех заключений, представляющихся тому, кто методически располагает свои мысли». Мышление Д. понимает столь широко, что дает основания сомневаться в отнесении его к узко понимаемому рационализму. Мышление для Д. – это и воображение, и желание, и чувство.

Г. Г. Кириленко, Краткий философский словарь, 2010

Как уже отмечалось ранее, эти стадии развития представляют собой скорее экспериментальный результат обобщения клинического опыта, чем эмпирически обоснованную парадигму. Они были разработаны для создания своеобразной «путеводной карты» или руководства в широком спектре образов анимуса и переживаний в жизни женщины. На мой взгляд, схема развития анимуса может иметь практическое применение для определения некоторых основных характеристик, связанных со скрытыми и, возможно, бессознательными представлениями женщин о мужчинах и социальных маскулинных институтах. Кроме того, эта схема может стать полезным руководством для каждой женщины при определении ее самооценки. Если отношение женщины к самой себе определяется с позиции ее анимуса, она ощущает собственную значимость и уверенность в своих силах.

Полли Янг-Айзендрат, Ведьмы и герои. Феминистский подход к юнгианской психотерапии семейных пар, 1985

Однако уже в XIX веке «ясный как солнце» образ философии как общей системы знаний о мире и одновременно как универсального метода познания померк. Значительный вклад в дело разрушения столь монолитного образа философии внес И. Кант. Позднее, уже в XX веке, другой философ, испанец Х. Ортега-и-Гассет, назвал всю философию прошлого утопичной. Разрыв между человеком, человеческим миром и природой, который не может быть преодолен с помощью философии, И. Кант выразил в известном, достаточно поэтически звучащем высказывании: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне»[6]. Кант отказался от наивного тождества бытия и мышления, он увидел пропасть, лежащую между человеком и миром, осознал трагизм попыток ее преодоления. Уверенность в способности философии найти общие законы природы и мышления для Канта и его более поздних последователей есть лишь проявление непостижимой способности человека выдавать желаемое за действительное, мифологизировать свой жизненный мир.

Г. Г. Кириленко, Философия, 2009

В. В. Латынов указывает на эвристико-систематическую теорию, согласно которой у людей обнаруживается порог субъективно приемлемой уверенности в истинности мнения, сложившегося под воздействием сообщения. Значимым является наличие двух способов обработки информации при воздействии: систематического (человек активно размышляет над информацией, соотносит доводы с собственными знаниями; результатом является более выраженное и устойчивое изменение аттитюдов) и эвристического (основан на очевидных признаках ситуации воздействия, что делает излишним анализ сообщения; более важны авторитетность и привлекательность источника, социальные стереотипы). Эти два способа обработки информации задают два способа воздействия: силой аргументов и привлекательностью/компетентностью источника воздействия. Выбор способа воздействия зависит от мотивации объекта воздействия, типа предъявления сообщения, времени для обработки сообщения. Когда вероятность анализа информации низка, характеристики источника сообщения (привлекательность, компетентность) используются в качестве доказательства его истинности. При средней степени аналитичности информация от экспертов и приятных лиц рассматривается внимательнее, чем сообщения неспециалистов и людей неприятных. При высокой степени анализа сообщения компетентность источника рассматривается в качестве дополнительного аргумента в пользу транслируемой позиции. Когда неясна сила аргументов, сообщения экспертов воспринимаются более позитивно, чем неспециалистов. Было бы интересно посмотреть проявление этой закономерности в информационном поле «послемайданной» Украины.

А. А. Гостев, Глобальная психоманипуляция. Психологические и духовно-нравственные аспекты, 2017

А уменьшение возможности хорошо понять друг друга связано с понижением выраженности диалогической коммуникативной направленности и повышением манипулятивной. В наименьшей степени способны достигать высокого уровня взаимопонимания те пары, хотя бы один из партнеров которых имеет выраженную манипулятивную или авторитарную направленность в общении. Кроме того, уменьшение шансов понять другого человека определяется высокой значимостью для субъекта таких ценностей, как «работа», «исполнительность», «рационализм», и, наоборот, низкой значимостью таких ценностей, как «любовь» и «уверенность в себе».

В. В. Знаков, Психология понимания. Проблемы и перспективы, 2005

В религиозной перспективе эта тема представлена иначе: с абсолютной уверенностью утверждается, что человек «жив не хлебом единым». «Он создан не для того, чтобы удовлетвориться частичным смыслом и максимально его исчерпать; задача человека гораздо масштабнее – пробраться к общему смыслу через частичные, опираясь на них. При этом частичный смысл помогает человеку, поскольку он содержит элементы и общего смысла, и бессмыслицы» (Lotz, 1977). Человек часто цепляется за частичные смыслы и принимает на себя экзистенциальную вину из-за одностороннего решения.

Йогр Цобели, Жажда смысла. Человек в экстремальных ситуациях. Пределы психотерапии, 1995

Если рассмотреть в этом отношении одержимость духами, мы обнаружим, что она и ее последствия имеют социальное значение. С точки зрения личной выгоды, одержимость одним из родовых или местных божеств или Святым Духом во время религиозных церемоний позволяет отдельному человеку достигнуть более высокого социального статуса через исполнение своей культовой роли, получить временное освобождение от ответственности за свои действия и речи или отыграть собственные агрессивные и сексуальные конфликты или желания в социально приемлемой форме [56]. Напряжения и страхи рассеиваются, новое чувство духовной защищенности и уверенности вытесняет отчаяние и безнадежность маргинального существования [14].

Коллектив авторов, Измененные состояния сознания. Хрестоматия, 2012

2. От Протагора мы приходим к Св. Августину, который завершает платоновско-плотиновское философское направление. Св. Августин, оспаривая манихейский тезис об изначальной «нечистоте» человека, утверждает, что человек обладает чистотой, которая достигается только благодаря проникновению в него «сверхъестественного», то есть Бога, открывающегося во Христе. Св. Августин говорит: "Dubito ergo sum" («Сомневаюсь, значит, существую»). Данное утверждение означает, что если я страдаю, взволнован, мучаюсь над решением проблемы, лишен уверенности, значит, даже в своей ограниченности я, бесспорно, существую, «я есть». Даже из своих ошибок подтверждаю, что я существую. Эта уверенность основывается на факте очевидности.

Антонио Менегетти, Nova fronda virescit. Введение в онтопсихологию для молодежи, -1

Оценка и уважение связаны, прежде всего, со справедливостью процесса, т. е. с процедурным и межличностным компонентами. В настоящее время можно с уверенностью говорить о том, что восприятие справедливости оказывает влияние на отношение к высокостатусным участникам общения – руководителям, учителям, сотрудникам правовых институтов и политикам, т. е. людям, которые принимают решения в отношении окружающих.

О. А. Гулевич, Социальная психология справедливости, 2011

Главная черта мировоззрения – это убеждение, уверенность в истинности или правоте представлений, принятых людьми за основу своей жизни. Отсюда твердость убеждений. Это хорошо показывают слова апостола Павла: «На том стою, и не могу иначе».

С. Д. Лобанов, О природе философии, -1

Таким образом, сердцевину всякой великой философской системы, как заметил Бергсон в известной работе, составляет предельно простое, но неисчерпаемое умозрение, однажды преисполнившее дух уверенностью. У всякого великого философа и вообще всякого великого мыслителя есть центральная интуиция, которая сама по себе его не обманывает. Но эта интуиция может быть концептуализирована и действительно очень часто концептуализируется в какой-либо ошибочной, быть может даже пагубной, доктрине. Пока философ целиком поглощен собственными идеями, сам он не в состоянии провести различие; но когда-нибудь различение непременно будет сделано. Вдумаемся, какая тут разыгрывается драма! Через интуитивную уверенность духу внезапно открывается подлинная реальность, и они внезапно экстатически сливаются друг с другом; но поскольку это неизбежно сопряжено с концептуализацией, осуществляемой нашими средствами, нас с самого начала подстерегает опасность впасть в более или менее серьезное заблуждение и поставить под угрозу целую систему вполне обоснованных высказываний, принимаемых здравомыслящими людьми за истинные. Ради того чтобы избегнуть такой опасности, отвратится ли дух от представившейся ему реальности, от бытия, на миг увиденного с недоступной прежде стороны? Нет, это невозможно: философ знает, что его первейший долг – следовать свету разума. Он должен самым тщательным образом поверять все свое концептуальное снаряжение, но он не может не устремляться к бытию. Во что бы то ни стало! От него требуется не впадать в заблуждения. Но прежде всего от него требуется прозревать.

Жак Маритен, От Бергсона к Фоме Аквинскому, -1

Сегодня можно с уверенностью говорить о том, что виртуальная реальность компьютерного мира создает новые знаки в индивидуальной и коллективной психике людей. С особой остротой встает вопрос о том содержании научного исторического знания, которое можно и нужно использовать в ситуации совершенного, быстроизменяющегося мира.

Г. С. Абрамова, Психологическое консультирование. Теория и практика, 2018

В соответствии с этим и в интерпретации западной метафизики у Хайдеггера (с опорой на Ницше) нигилизм рассматривается как внутренняя необходимость и неизбежное завершение этой метафизики. Такая интерпретация предполагает абстрагирующее и критическое рассмотрение истории и выход за условные рамки объективности фактов. Конечно, сознательный нигилизм полностью не вытеснял метафизическую уверенность на каждой отдельной фазе европейской истории. Но увидеть нигилизм как «внутреннюю логику» в историческом развитии западной метафизики, зиждущейся исключительно на доказательствах, не ограничиваясь описанием симптомов, – это и является интерпретацией истории в собственном смысле, т. е. систематизированным рассмотрением истории.

Христос Яннарас, Истина и единство Церкви, 1997

Такова первая и основная причина неприменимости методов прасангики к абсолютной реальности высших учений. Ее вполне достаточно, чтобы со всей уверенностью сказать: эта высшая реальность и есть та сфера, где применение методов прасангики недопустимо в принципе.

Третий Кармапа Ранджунг Дордже, О различении сознания и изначального осознавания. О сущности Татхагаты, -1

Состояния, в которых сознание религиозного виртуоза находится в ситуации трансцендирования, относимы к измененным состояниям сознания. «Со стороны», с точки зрения нормы, это выглядит как необычное, часто как патологическое. Сами акты пророчествования, аскетическая практика, экзальтация проповеди и т. п. сопровождаемы серьезными психофизиологическими изменениями. Священным видениям часто предшествуют обмороки, головные боли, полубессознательные состояния и лихорадочные пароксизмы, продолжающиеся длительное время. Аскетическая практика, предусматривающая существенное ограничение социально нормальных процедур поддержания функциональности человеческого организма (сна, объема потребляемой пищи и ее качественного состава, круга общения), также вводят его в измененные состояния сознания: видения, галлюцинации. Вместе с тем возрастают эмоциональная экзальтация и напряжение ума. Это все вместе порождает специфический контекст религиозного трансцендирования, в отличие от других его форм, порождающий устойчивую уверенность в «интервенции сакрального».

В. И. Красиков, Озарение трансценденцией, 2014

Сказанное вселяет уверенность, что дальнейший анализ законных интересов как уникальной правовой категории будет опираться на объективную исходную основу, которая и является важнейшим этапом в формировании надлежащего, прочного методологического подхода к предмету настоящего исследования.

А. В. Малько, Законные интересы как правовая категория, 2004

Содержание и последовательность смены данных концепций могут быть рассмотрены с точки зрения специфики представлений о причинности, присущих различным этапам развития культуры. Концепция времени древних цивилизаций в своей основе содержит мифологическое время. Даже в период расцвета древнегреческой цивилизации мифология сохраняла доминирующую позицию в духовной культуре, а мифологическое время являлось основным источником формирования временных представлений (Лосев, 1977, с. 38). Какими же свойствами обладало это время? Прежде всего отмечается «пространственность» времени в мифологическом сознании. Мифологическое прошлое вневременно и целиком присутствует в настоящем (Стеблин-Каменский, 1976, с. 51). Общение с прошлым, которое в современной культуре представляется возможным только в опосредованной форме, осознавалось как живое, непосредственное общение с предками, которые, хотя и ушли от своей общности, но ушли не безвозвратно во времени, а переместились в пространстве из одного (посюстороннего) мира в параллельный, где ныне и пребывают. Будущее также присутствовало в настоящем, поскольку существовала твердая уверенность в предопределенности будущих событий, и в связи с этим даже «конец света» в мифологии описывался как нечто реально происходящее. Возможность непосредственного контакта с будущим казалась настолько реальной, что сновидения воспринимались как живой образ будущего, и ни одно значительное дело не предпринималось, если сон истолковывался негативно, или предсказание прорицателя, оракула, авгура не благоприятствовало его исходу.

Е. И. Головаха, Психологическое время личности, -1

Но это еще не все. В результате постижения реальных вещей внутри поля в нашем сознании устоялась не только та мысль, что реальные вещи суть тела, но также – и прежде всего – та мысль, что быть реальным означает быть «вещью», в том смысле, какой сегодня присущ, например, слову «вещизм». Это и было единицей измерения реальности: ход по ту сторону поля совершался в уверенности, что реальность, как измеряемая, есть «вещь». Потребовалось намного более изощренное постижение, чем квантовая физика, чтобы понять: реальное может быть реальным, но при этом не быть вещью. Например, оно может быть личностью. Это означало не только расширение поля реальных вещей, но и расширение того, что можно было бы назвать модусами реальности. Быть вещью – лишь один из этих модусов; быть личностью – другой. Таким образом, изменился не только перечень реальных вещей, то есть не только была обнаружена реальность по ту сторону поля, но изменился также характер самой реальности как меры. Ведь личность отлична от камня или дерева не только своими свойствами, но и своим модусом реальности. Модус реальности личности – иной, нежели модус реальности камня или дерева: вещь не является единицей измерения реальности.

Хавьер Субири, Чувствующий интеллект. Часть III: Интеллект и разум, 2008

Стадия инкубации может проходить очень трудно, так как вы можете потерять надежду или почувствовать себя совершенно застрявшим и разочарованным. Вы можете потерять уверенность в себе, веру в то, что что-то путное может прийти в голову. Иногда рациональность побеждает, и вы можете вернуться к тому, что вы уже знаете, к чему-либо, что вы уже создали прежде, или к какому-нибудь стереотипному представлению. П. Пикассо заметил, что любой акт творчества одновременно является и актом разрушения. Р. Мэй также указывал на то, что в творческом процессе вы разрушаете то, во что верили прежде, но посредством этого разрушения вы становитесь способны изменить самого себя.

Ирина Сусанина, Введение в арт-терапию, 2007